На прекрасной чуть припыленной бумаге, в твердо-бордовой, под кожу, обложке, с репродукциями Чюрлениса, по макету М. Гутмана, при поддержке Международного фонда "Возрождение", киевское издательство "Либідь" выпустило "Сто поезій" Рильке в переводах поэта, бывшего сотрудника Радио Свобода Моисея Фишбейна. Это культурное событие уже замечено, но не мешает лишний раз отметить его как событие, без дураков, крупное.
Оригиналы и переводы стоят в книге рядом, можно сравнивать построчно. Наглядно опровергается известное уподобление переводов женщинам: если они верны, то некрасивы, а если красивы, то неверны. Переводы Фишбейна, как и все его собственные стихи, безукоризненно красивы, а их точность кажется почти непостижимой. Лучше сказать наоборот, они таковы, что выглядят чем-то само собою разумеющимся, будто по-другому было просто невозможно.
Вот "Музыка" Рильке:
Was spielst du, Knabe? Durch die Garten gings
Wie viele Schritte, flüsternde Befehle.
Was spielst du, Knabe? Siehe deine Seele
Verfing sich in den Staben der Syrinx.
Фишбейн:
Що граєш, хлопче? Тихі кроки, де
в садах зашепотіли таємниці.
Що граєш, хлопче? В цівочках цівниці
твоя душа заблукана бреде.
Рильке не только пользовался готовыми словами своего языка – он ненавязчиво, потому что непроизвольно, создавал свои. Так поступает и Фишбейн, и тоже будто вскользь.
Пребудь сумирний, оповість,
коли сумирна плодь
у достиганні, горню вість
пізнаваний Господь.
Можно привести, пожалуй, только один случай, когда и Фишбейн оказался не всемогущ.
Рильке:
Da fällt ein Stern! Und unser Wunsch an ihn,
Bestürzten Aufblick, dringend angeschlossen:
Was ist begonnen? Und was ist verflossen?
Was ist verschuldet? Und was ist verziehn?
Фишбейн:
Паде зоря! До неї, в чорне тло –
І погляди, й сполохані бажання.
Що почалось? Чия межа остання?
Чия вина? Що прощене було?
Прекрасно, но Рильке, как вы заметили, играет тремя одинаково начинающимися словами: verflossen, verschuldet, verziehn. Талант может все, но есть пределы, которые ему ставит сама природа – природа языка.
Некоторым вызовом современному европейскому вкусу, но все еще вполне в духе украинской велеречивости, потихоньку, правда, слабеющей, звучит в конце книги давняя клятва Фишбейна в верности родному языку – "божистій, богоданій, богообраній Українській мові": слышать в ней "Господню симфонію й нести цю симфонію іншим".
Когда премьер-министром Украины стал профессор Ехануров, бурят по отцу, встретившему в своем краю сосланную украинку, Фишбейн выдал стишок, над переводом которого на русский я бился несколько лет.
Ми, євреї, ми, буряти
Будем неньку рятувати.
Рятувати значит спасать.
В конце концов, обессиленный, я остановился на следующем варианте:
Мы, буряты, мы, евреи
Украину-мать согреем.
Согласитесь, что это почти конгениальный перевод, поскольку, по нынешним обстоятельствам, спасать и согревать почти одно и то же. Правда, у меня потерялась кадрово-политическая злободневность оригинала.
Пишет Фишбейн и по-русски, обычно сатиру и юмор в 1-2 строки. Когда президента Ющенко покинул очередной его кум, Моисей откликнулся одним сострадательным словом: кумалишенный.
Оригиналы и переводы стоят в книге рядом, можно сравнивать построчно. Наглядно опровергается известное уподобление переводов женщинам: если они верны, то некрасивы, а если красивы, то неверны. Переводы Фишбейна, как и все его собственные стихи, безукоризненно красивы, а их точность кажется почти непостижимой. Лучше сказать наоборот, они таковы, что выглядят чем-то само собою разумеющимся, будто по-другому было просто невозможно.
Вот "Музыка" Рильке:
Was spielst du, Knabe? Durch die Garten gings
Wie viele Schritte, flüsternde Befehle.
Was spielst du, Knabe? Siehe deine Seele
Verfing sich in den Staben der Syrinx.
Фишбейн:
Що граєш, хлопче? Тихі кроки, де
в садах зашепотіли таємниці.
Що граєш, хлопче? В цівочках цівниці
твоя душа заблукана бреде.
Рильке не только пользовался готовыми словами своего языка – он ненавязчиво, потому что непроизвольно, создавал свои. Так поступает и Фишбейн, и тоже будто вскользь.
Пребудь сумирний, оповість,
коли сумирна плодь
у достиганні, горню вість
пізнаваний Господь.
Можно привести, пожалуй, только один случай, когда и Фишбейн оказался не всемогущ.
Рильке:
Da fällt ein Stern! Und unser Wunsch an ihn,
Bestürzten Aufblick, dringend angeschlossen:
Was ist begonnen? Und was ist verflossen?
Was ist verschuldet? Und was ist verziehn?
Фишбейн:
Паде зоря! До неї, в чорне тло –
І погляди, й сполохані бажання.
Що почалось? Чия межа остання?
Чия вина? Що прощене було?
Прекрасно, но Рильке, как вы заметили, играет тремя одинаково начинающимися словами: verflossen, verschuldet, verziehn. Талант может все, но есть пределы, которые ему ставит сама природа – природа языка.
Некоторым вызовом современному европейскому вкусу, но все еще вполне в духе украинской велеречивости, потихоньку, правда, слабеющей, звучит в конце книги давняя клятва Фишбейна в верности родному языку – "божистій, богоданій, богообраній Українській мові": слышать в ней "Господню симфонію й нести цю симфонію іншим".
Когда премьер-министром Украины стал профессор Ехануров, бурят по отцу, встретившему в своем краю сосланную украинку, Фишбейн выдал стишок, над переводом которого на русский я бился несколько лет.
Ми, євреї, ми, буряти
Будем неньку рятувати.
Рятувати значит спасать.
В конце концов, обессиленный, я остановился на следующем варианте:
Мы, буряты, мы, евреи
Украину-мать согреем.
Согласитесь, что это почти конгениальный перевод, поскольку, по нынешним обстоятельствам, спасать и согревать почти одно и то же. Правда, у меня потерялась кадрово-политическая злободневность оригинала.
Пишет Фишбейн и по-русски, обычно сатиру и юмор в 1-2 строки. Когда президента Ющенко покинул очередной его кум, Моисей откликнулся одним сострадательным словом: кумалишенный.