В минувшее воскресенье английский писатель Питер Акройд дал интервью Би-би-си, сыграв свою роль в нехитром (но вполне эффективном в рассуждении зрелищности) телевизионном трюке: на все вопросы журналиста и ответы знаменитости дается ровно пять минут. Вот, полюбуйтесь, какой огромный будильник пришлось притащить Мэтью Стэдлену на беседу с самым трудолюбивым, мрачным и – как ни странно – мистическим автором, работающем на английском языке сегодня.
Акройд действительно чудовищно работоспособен, он автор десятков книг беллетристики, биографий (в том числе и восхитительно толстой биографии города Лондона), поп-истории (несколько лет назад он затеял писать «Историю Англии» в нескольких томах; пока вышли первые два), стихов и критических статей. Некоторым образом, Акройд – индустрия по производству текстов, причем, за редким исключением, тексты эти исключительно интересные; перед нами случай графомании в значении этого слова, лишенном презрительных коннотаций. Питер Акройд действительно одержим письмом, у него – «графо-мания».
Но это не самое главное. Графоманов, пусть и очень талантливых, в истории литературы немало – вспомним, хотя бы, относительно недавно умершего американца Джона Апдайка, Александра Герцена, чье ПСС составляет 90 (!) томов, наконец, великого английского эссеиста и прозаика Томаса Де Квинси, которого чаще всего помнят как автора «Исповеди англичанина-едока опиума», а жаль – любой, самый маленький текст, вошедший в дюжину изданных после смерти этого трудолюбивого наркомана толстенных томов, есть истинное произведение искусства (при том, что большую часть написанного им составляют журнальные статьи). Насчет Апдайка не знаю, но вот упоминание Герцена явно понравилось бы Акройду (жил в Лондоне, числился бунтарем, водилось за Александром Ивановичем немало романтических и просто жутких историй). Что же до Де Квинси, то, уверен, такое сравнение главному знатоку английской словесности придется по душе.
Главные герои фикшн и нонфикшн Акройда – лондонские мистики, бунтари, радикалы. В пятиминутном интервью Би-би-си на вопрос «Кто, по вашему мнению, больше всех – за всю ее историю - повлиял на Англию?» писатель отвечает: «Уильям Блейк». Биографию этого визионера, поэта, великого художника и великого мистика Питер Акройд написал 18 лет назад; до и после нее – жизнеописания Эзры Паунда, Т.С.Элиота, Диккенса, Томаса Мора, Чосера, Шекспира, Тернера, Ньютона, Эдгара По и Уилки Коллинза. Из перечисленных десяти героев – семь англичан, плюс Элиот, родившийся в Америке, но ставший британцем. По сути – если взять в расчет биографии Темзы, Лондона, «Альбиона», книги по истории Англии, а также пересказанные, переаранжированные «Кентерберийские рассказы» и «Смерть Артура» сэра Томаса Мэлори, романы, основанные на классических (и не очень) текстах островной словесности, получается, что Питер Акройд – не писатель, а литературный проект; точнее – модернистский проект по переписыванию истории, культуры и словесности родной страны. Мне кажется, проект этот носит чисто мистический характер; думаю, Акройд (подсознательно или сознательно, неважно!) считает, что таким образом он создает другую, более подлинную Англию, Англию слова, быть может Англию какого-то специального мрачного акройдовского духа. Недаром же несколько лет назад на прилавках британских книжных магазинов появилась его книга об «английских» (!) привидениях – так что и эту, нематериальную Англию Акройд колонизовал.
О том, как «работает» «принцип Акройда» можно увидеть на примере его романа 2008 года «Журнал Виктора Франкенштейна». Автор берет классическое сочинение Мэри Шелли «Франкенштейн» и переписывает его, причем делает это невероятно бережно; даже повествователь остается тот же самый. Но в итоге история чудовища, сотворенного современным дерзким Прометеем, рассказанная Мэри Шелли, превращается в детективное и историко-литературное повествование, в котором сам Франкенштейн водит знакомство с Байроном, доктором Полидори, да и с супругами Шелли тоже. Однако самое главное другое: к магистральному сюжету западной культуры последних двух веков прибавляется еще один, ведущий свое происхождение уже из тридцатых годов прошлого столетия. На первый взгляд, «Дневник Виктора Франкенштейна» повествует о создании параноидально увлеченным медиком монстра; монстр этот потом вырывается на свободу и заваливает страницы книги трупами. Всё, кажется, то же самое, что и у Мэри Шелли, но нет: на последних страницах акройдовского романа становится ясно, что наш Франкенштейн – просто жалкий безумец, который сочинил абсолютно все, включая собственное творение. Не придумал он только одного – трупы; дело в том, что всех этих людей он же сам и убил. Дневник, повествующий об убийствах, написан самим убийцей; именно за такой восхитительный литературный трюк Агату Кристи изгнали из Международного Общества Детективных Писателей. У Кристи доктор Шеппард повествует о том, как прикончил Роджера Акройда (обратите внимание на странное совпадение фамилий!), но читатель не подозревает его самого - до театрального разоблачения в финальной сцене романа. Медик Виктор Франкенштейн рассказывает о том, как из материи мертвой, из трупа, он создал живую – и о том, как эта новая живая материя уничтожала людей. В конце же выясняется, что весь дневник сочинен умалишенным Виктором Франкенштейном, содержащимся в Хокстонском приюте для неизлечимо душевнобольных, и прислан он издателю надзирателем оной Фредериком Ньюманом 15 ноября 1822 года. Читателя надули.
Два года назад, после выхода «Дневника Виктора Франкенштейна» на русском, переводчик романа Анна Асланян поговорила с Питером Акройдом – в частности, о том, как ему удается столько всего писать (в нынешнем интервью на Би-би-си на вопрос журналиста, мол, что Вы делаете в свободное от таких трудов время, Акройд отвечает скромно и коротко: «Пью»). Ну и, конечно, о главной любви Акройда – Лондоне, мрачном, огромном, мистическом. Интервью прозвучало в программе Дмитрия Волчека «Поверх барьеров» (17.02.2011).
Анна Асланян: (…) Это человек, проводящий большую часть жизни за письменным столом; он работает с утра до вечера, включая выходные, потому что не представляет себе другого существования. Если его книги пользуются успехом – что ж, тем лучше. Однако его потребность писать настолько велика, что и вправду заслоняет собой все остальное, включая мнение критиков и публики.
Одна из тем, постоянно звучащих в книгах Акройда, – власть географии над событиями. Его теория состоит в том, что существуют места, источающие определенную энергию, скапливавшуюся там веками. Эти места словно подчиняют себе человеческую волю, создают условия для определенного мышления и поведения, определенные схемы, которые повторяются с течением времени. Наиболее яркие примеры подобного влияния Акройд находит в Лондоне – городе, о котором пишет всю жизнь.
Питер Акройд: Приведу в качестве примера Кларкенуэлл – район Лондона, который в течение многих веков притягивает к себе разнообразные виды радикальной деятельности. Это началось еще в средние века, во времена крестьянского восстания, когда армия крестьян разбила лагерь в этой местности. С тех пор сквер Кларкенуэлл-грин не раз становился центром революционных событий; нечто в подобном роде продолжается там и по сей день. Там находится Мемориальная библиотека Маркса; участники первомайских демонстраций начинают свой маршрут оттуда.
Другой район, Блумсбери – место, известное множеством оккультных традиций. Там был создан орден Золотой зари, там возникло Сведенборговское общество – его книжная лавка первой в Англии начала торговлю оккультной литературой. Кроме того, там до недавнего времени располагалась библиотека Британского музея – источник огромной интеллектуальной силы, самый мощный в стране. Тем самым, эти места тоже проникнуты определенным духом.
«Со временем он понял, что большинство преступников обычно не меняют привычки, оставаясь в облюбованных ими районах и продолжая заниматься своей деятельностью, пока их не арестуют. Порой он рассуждал о том, что одни и те же места с давних пор использовались в одних и тех же целях. Убийцы, быстро ставшие его специальностью, и те редко перемещались с одного и того же пятачка и убивали снова и снова, пока не попадутся. Порой он рассуждал еще и о том, что их тянет к местам, где совершались преступления в прошлом. В свое время в этом районе был дом на Ред-мэйден-лейн, в котором независимо друг от друга были совершены три убийства за восемь лет; само здание вызывало у входивших такое впечатление, будто со времени последнего преступления в нем никто не жил. На Сведенборг-гарденс Роберт Хейнс убил свою жену и детей; на Коммершл-роуд произошло ритуальное убийство Кэтрин Хейс; только в прошлом году в переулке возле Святого Георгия на востоке нашли обезображенное тело некоего Томаса Берри – он был заколот. Именно в этих местах в 1812 году произошли убийства, получившие название дела семейства Марров; совершил их некий Джон Уильямс, который, согласно Де Куинси, “утвердил собственное главенство над потомками Каина”. Он убил в доме рядом с Редклиффской дорогой четверых – мужчину, его жену, слугу и ребенка, – разбив их черепа деревянным молотком, а после, когда они умирали, перерезал им горло, в чем не было необходимости. Затем, спустя двенадцать дней, он вновь учинил нечто подобное над другим семейством в том же квартале. В глазах публики он преобразился во “всесильного убийцу” и до самой казни оставался таинственным объектом восхищения для тех, кто жил в тени уоппингской церкви. Толпа пыталась расчленить его тело, когда его, в конце концов, привезли в повозке к месту захоронения – на пересечении четырех дорог перед церковью, где его погребли, пронзив сердце шестом. Там он лежал и сейчас; именно на том месте собралась этим утром толпа, напиравшая на поставленный полицией барьер. Даже не зная ничего об еще более знаменитых уайтчепелских убийствах – все они были совершены на улицах и в переулках вокруг церкви Христа в Спиталфилдсе, – можно было понять, что определенные улицы, участки земли пробуждали в людях стремление творить зло без каких-либо явных мотивов.
И все-таки в преступлениях, которые он расследовал, всегда присутствовал столь сильный элемент фатальности, что ему казалось, будто и убийца, и жертва тянутся навстречу собственной гибели; его работа состояла лишь в том, чтобы поторопить убийцу, идущего по пути, уже проложенному им для себя, – чтобы стать, если можно так выразиться, его пособником. Именно эта фатальность придавала особый резонанс последним словам тех, кому вот-вот предстояло умереть; идя дальше, из Лаймхауса в Спиталфилдс, он миновал комнаты и закоулки, где такие слова часто произносились: “Что-то странное у меня в кухне творится”; “В следующий раз, когда встретимся, ты меня узнаешь”; “Я хочу письмо дописать”; “Сейчас тебе будет хорошо”. Он переходил Уайтчепел-хай-стрит рядом с тем местом, где в последний раз был повешен человек в цепях; тогда слова убийцы были таковы: “Бога нет. Я в него не верю, а коли Он и есть, то я Ему не повинуюсь”.
Анна Асланян: Эти строки – из романа «Хоксмур», написанного в 1985 году и принесшего Акройду известность; многие до сих пор считают его лучшей художественной вещью писателя. (…) Места, о которых идет речь в отрывке, находятся в лондонском Ист-энде, некогда одной из беднейших, опаснейших частей города. Район под названием Уайтчепел знаменит убийствами, совершенными там Джеком-Потрошителем, этим исчадием викторианской эпохи. Темные, бедные улочки Уайтчепела за последние пару десятилетий преобразились; теперь тут селятся люди неплохого достатка, часто – работающие в Сити, до которого можно дойти пешком. Уровень преступности в Ист-энде в наши дни относительно низкий. Неужели дух места покинул его, не выдержав натиска благоустроенных квартир и их цивилизованных обитателей?
Питер Акройд: Видите ли, с тех пор, как это писалось, прошло много времени; я давно не возвращался в эти места и не знаю нынешней ситуации. В романе «Хоксмур» я использовал известные мне факты, чтобы создать нужную атмосферу, определенным образом выстроить повествование. Мой интерес к тем событиям был связан с работой над этой книгой, и только. Что касается Лондона в XXI веке, он все такой же, каким был во все предыдущие столетия, обладает теми же силами, источает ту же энергию. Форма, в которой это проявляется, со временем могла меняться, но связь между разными эпохами не прерывалась никогда. Я говорю о духе, который по-прежнему свойственен городу. Он существовал и всегда будет существовать; это – одна из основных тем всех моих книг: тесная связь между прошлым и настоящим, которая не ослабевает до сих пор. Думаю, чтобы это понять, надо обладать не только физическим зрением, но и духовным. Характер определенного места может быть глубоко спрятан в его историческом абрисе, но стоит взглянуть на него более пристально, включить зрение высшего порядка, и этот характер оживет. Потайная природа места может открыться посвященному взгляду.
Анна Асланян: Среди мест, источающих, по Акройду, особого рода энергию, присущую только им, – Лаймхаус, район на востоке Лондона. Роман «Дэн Лено и лаймхаусский голем», в русском переводе получивший название «Процесс Элизабет Кри», повествует об искусственно созданном существе, наводящем ужас на обитателей этой местности. Впоследствии Акройд сделал Лаймхаус местом, где был вызван к жизни другой монстр, детище героя романа «Журнал Виктора Франкенштейна». Глядя на Лаймхаус сегодня, трудно представить себе, чтобы там могло зародиться что-то живое, настолько стерильным сделали этот кусочек города усилия застройщиков. Вероятно, тут действительно требуется некий другой, не замутненный материализмом взгляд.
Сверхъестественное играет в творчестве Акройда особую роль. Часто эта линия переплетается с рассуждениями о рациональном – конфликт между наукой и мистикой возникает во многих романах писателя. На чьей стороне он сам?
Питер Акройд: Я не вижу смысла вставать на чью-либо сторону. Мне интереснее размышлять о том, как схлестываются различные школы мысли, не присоединяясь ни к одной из них. Вместо того, чтобы занимать какую-либо позицию, я наблюдаю за тем, как разворачивается данное противостояние, – это занятие куда плодотворнее. Пожалуй, если вы спросите меня, какой взгляд на мироздание мне ближе, я отвечу: сакральный. Это наверняка явствует из всех моих книг. Вещи, не поддающиеся тому, что мы привыкли называть рациональным пониманием, играют в моих романах важную роль, благодаря им возникает и движется вперед сюжет. Можно считать их иллюзиями, можно – духовными откровениями; как бы то ни было, я испытываю к ним определенную близость. В романе «Дом доктора Ди» я говорю об энохианских рукописях и языке ангелов, но никакого объяснения на этот счет предложить не могу. Я использовал все это в повествовательных целях, не пытаясь дать какую-либо интерпретацию. Эзотерические явления, о которых мы говорим, интересуют меня в степени достаточной, чтобы о них писать, однако ни скептицизма, ни веры они во мне не пробуждают. Так было с моей последней книгой о привидениях: идея рассказать об опыте других людей увлекла меня как писателя, но собственного мнения по этому вопросу у меня нет. Религия тоже не играет особой роли в моей жизни, во всяком случае, профессиональной; я использую ее как интуитивный способ описать некие закономерности, схемы, которые неподвластны моему сознанию.
Полностью интервью с писателем Питером Акройдом можно послушать здесь.
Акройд действительно чудовищно работоспособен, он автор десятков книг беллетристики, биографий (в том числе и восхитительно толстой биографии города Лондона), поп-истории (несколько лет назад он затеял писать «Историю Англии» в нескольких томах; пока вышли первые два), стихов и критических статей. Некоторым образом, Акройд – индустрия по производству текстов, причем, за редким исключением, тексты эти исключительно интересные; перед нами случай графомании в значении этого слова, лишенном презрительных коннотаций. Питер Акройд действительно одержим письмом, у него – «графо-мания».
Но это не самое главное. Графоманов, пусть и очень талантливых, в истории литературы немало – вспомним, хотя бы, относительно недавно умершего американца Джона Апдайка, Александра Герцена, чье ПСС составляет 90 (!) томов, наконец, великого английского эссеиста и прозаика Томаса Де Квинси, которого чаще всего помнят как автора «Исповеди англичанина-едока опиума», а жаль – любой, самый маленький текст, вошедший в дюжину изданных после смерти этого трудолюбивого наркомана толстенных томов, есть истинное произведение искусства (при том, что большую часть написанного им составляют журнальные статьи). Насчет Апдайка не знаю, но вот упоминание Герцена явно понравилось бы Акройду (жил в Лондоне, числился бунтарем, водилось за Александром Ивановичем немало романтических и просто жутких историй). Что же до Де Квинси, то, уверен, такое сравнение главному знатоку английской словесности придется по душе.
Главные герои фикшн и нонфикшн Акройда – лондонские мистики, бунтари, радикалы. В пятиминутном интервью Би-би-си на вопрос «Кто, по вашему мнению, больше всех – за всю ее историю - повлиял на Англию?» писатель отвечает: «Уильям Блейк». Биографию этого визионера, поэта, великого художника и великого мистика Питер Акройд написал 18 лет назад; до и после нее – жизнеописания Эзры Паунда, Т.С.Элиота, Диккенса, Томаса Мора, Чосера, Шекспира, Тернера, Ньютона, Эдгара По и Уилки Коллинза. Из перечисленных десяти героев – семь англичан, плюс Элиот, родившийся в Америке, но ставший британцем. По сути – если взять в расчет биографии Темзы, Лондона, «Альбиона», книги по истории Англии, а также пересказанные, переаранжированные «Кентерберийские рассказы» и «Смерть Артура» сэра Томаса Мэлори, романы, основанные на классических (и не очень) текстах островной словесности, получается, что Питер Акройд – не писатель, а литературный проект; точнее – модернистский проект по переписыванию истории, культуры и словесности родной страны. Мне кажется, проект этот носит чисто мистический характер; думаю, Акройд (подсознательно или сознательно, неважно!) считает, что таким образом он создает другую, более подлинную Англию, Англию слова, быть может Англию какого-то специального мрачного акройдовского духа. Недаром же несколько лет назад на прилавках британских книжных магазинов появилась его книга об «английских» (!) привидениях – так что и эту, нематериальную Англию Акройд колонизовал.
О том, как «работает» «принцип Акройда» можно увидеть на примере его романа 2008 года «Журнал Виктора Франкенштейна». Автор берет классическое сочинение Мэри Шелли «Франкенштейн» и переписывает его, причем делает это невероятно бережно; даже повествователь остается тот же самый. Но в итоге история чудовища, сотворенного современным дерзким Прометеем, рассказанная Мэри Шелли, превращается в детективное и историко-литературное повествование, в котором сам Франкенштейн водит знакомство с Байроном, доктором Полидори, да и с супругами Шелли тоже. Однако самое главное другое: к магистральному сюжету западной культуры последних двух веков прибавляется еще один, ведущий свое происхождение уже из тридцатых годов прошлого столетия. На первый взгляд, «Дневник Виктора Франкенштейна» повествует о создании параноидально увлеченным медиком монстра; монстр этот потом вырывается на свободу и заваливает страницы книги трупами. Всё, кажется, то же самое, что и у Мэри Шелли, но нет: на последних страницах акройдовского романа становится ясно, что наш Франкенштейн – просто жалкий безумец, который сочинил абсолютно все, включая собственное творение. Не придумал он только одного – трупы; дело в том, что всех этих людей он же сам и убил. Дневник, повествующий об убийствах, написан самим убийцей; именно за такой восхитительный литературный трюк Агату Кристи изгнали из Международного Общества Детективных Писателей. У Кристи доктор Шеппард повествует о том, как прикончил Роджера Акройда (обратите внимание на странное совпадение фамилий!), но читатель не подозревает его самого - до театрального разоблачения в финальной сцене романа. Медик Виктор Франкенштейн рассказывает о том, как из материи мертвой, из трупа, он создал живую – и о том, как эта новая живая материя уничтожала людей. В конце же выясняется, что весь дневник сочинен умалишенным Виктором Франкенштейном, содержащимся в Хокстонском приюте для неизлечимо душевнобольных, и прислан он издателю надзирателем оной Фредериком Ньюманом 15 ноября 1822 года. Читателя надули.
Два года назад, после выхода «Дневника Виктора Франкенштейна» на русском, переводчик романа Анна Асланян поговорила с Питером Акройдом – в частности, о том, как ему удается столько всего писать (в нынешнем интервью на Би-би-си на вопрос журналиста, мол, что Вы делаете в свободное от таких трудов время, Акройд отвечает скромно и коротко: «Пью»). Ну и, конечно, о главной любви Акройда – Лондоне, мрачном, огромном, мистическом. Интервью прозвучало в программе Дмитрия Волчека «Поверх барьеров» (17.02.2011).
Анна Асланян: (…) Это человек, проводящий большую часть жизни за письменным столом; он работает с утра до вечера, включая выходные, потому что не представляет себе другого существования. Если его книги пользуются успехом – что ж, тем лучше. Однако его потребность писать настолько велика, что и вправду заслоняет собой все остальное, включая мнение критиков и публики.
Одна из тем, постоянно звучащих в книгах Акройда, – власть географии над событиями. Его теория состоит в том, что существуют места, источающие определенную энергию, скапливавшуюся там веками. Эти места словно подчиняют себе человеческую волю, создают условия для определенного мышления и поведения, определенные схемы, которые повторяются с течением времени. Наиболее яркие примеры подобного влияния Акройд находит в Лондоне – городе, о котором пишет всю жизнь.
Питер Акройд: Приведу в качестве примера Кларкенуэлл – район Лондона, который в течение многих веков притягивает к себе разнообразные виды радикальной деятельности. Это началось еще в средние века, во времена крестьянского восстания, когда армия крестьян разбила лагерь в этой местности. С тех пор сквер Кларкенуэлл-грин не раз становился центром революционных событий; нечто в подобном роде продолжается там и по сей день. Там находится Мемориальная библиотека Маркса; участники первомайских демонстраций начинают свой маршрут оттуда.
Другой район, Блумсбери – место, известное множеством оккультных традиций. Там был создан орден Золотой зари, там возникло Сведенборговское общество – его книжная лавка первой в Англии начала торговлю оккультной литературой. Кроме того, там до недавнего времени располагалась библиотека Британского музея – источник огромной интеллектуальной силы, самый мощный в стране. Тем самым, эти места тоже проникнуты определенным духом.
«Со временем он понял, что большинство преступников обычно не меняют привычки, оставаясь в облюбованных ими районах и продолжая заниматься своей деятельностью, пока их не арестуют. Порой он рассуждал о том, что одни и те же места с давних пор использовались в одних и тех же целях. Убийцы, быстро ставшие его специальностью, и те редко перемещались с одного и того же пятачка и убивали снова и снова, пока не попадутся. Порой он рассуждал еще и о том, что их тянет к местам, где совершались преступления в прошлом. В свое время в этом районе был дом на Ред-мэйден-лейн, в котором независимо друг от друга были совершены три убийства за восемь лет; само здание вызывало у входивших такое впечатление, будто со времени последнего преступления в нем никто не жил. На Сведенборг-гарденс Роберт Хейнс убил свою жену и детей; на Коммершл-роуд произошло ритуальное убийство Кэтрин Хейс; только в прошлом году в переулке возле Святого Георгия на востоке нашли обезображенное тело некоего Томаса Берри – он был заколот. Именно в этих местах в 1812 году произошли убийства, получившие название дела семейства Марров; совершил их некий Джон Уильямс, который, согласно Де Куинси, “утвердил собственное главенство над потомками Каина”. Он убил в доме рядом с Редклиффской дорогой четверых – мужчину, его жену, слугу и ребенка, – разбив их черепа деревянным молотком, а после, когда они умирали, перерезал им горло, в чем не было необходимости. Затем, спустя двенадцать дней, он вновь учинил нечто подобное над другим семейством в том же квартале. В глазах публики он преобразился во “всесильного убийцу” и до самой казни оставался таинственным объектом восхищения для тех, кто жил в тени уоппингской церкви. Толпа пыталась расчленить его тело, когда его, в конце концов, привезли в повозке к месту захоронения – на пересечении четырех дорог перед церковью, где его погребли, пронзив сердце шестом. Там он лежал и сейчас; именно на том месте собралась этим утром толпа, напиравшая на поставленный полицией барьер. Даже не зная ничего об еще более знаменитых уайтчепелских убийствах – все они были совершены на улицах и в переулках вокруг церкви Христа в Спиталфилдсе, – можно было понять, что определенные улицы, участки земли пробуждали в людях стремление творить зло без каких-либо явных мотивов.
И все-таки в преступлениях, которые он расследовал, всегда присутствовал столь сильный элемент фатальности, что ему казалось, будто и убийца, и жертва тянутся навстречу собственной гибели; его работа состояла лишь в том, чтобы поторопить убийцу, идущего по пути, уже проложенному им для себя, – чтобы стать, если можно так выразиться, его пособником. Именно эта фатальность придавала особый резонанс последним словам тех, кому вот-вот предстояло умереть; идя дальше, из Лаймхауса в Спиталфилдс, он миновал комнаты и закоулки, где такие слова часто произносились: “Что-то странное у меня в кухне творится”; “В следующий раз, когда встретимся, ты меня узнаешь”; “Я хочу письмо дописать”; “Сейчас тебе будет хорошо”. Он переходил Уайтчепел-хай-стрит рядом с тем местом, где в последний раз был повешен человек в цепях; тогда слова убийцы были таковы: “Бога нет. Я в него не верю, а коли Он и есть, то я Ему не повинуюсь”.
Анна Асланян: Эти строки – из романа «Хоксмур», написанного в 1985 году и принесшего Акройду известность; многие до сих пор считают его лучшей художественной вещью писателя. (…) Места, о которых идет речь в отрывке, находятся в лондонском Ист-энде, некогда одной из беднейших, опаснейших частей города. Район под названием Уайтчепел знаменит убийствами, совершенными там Джеком-Потрошителем, этим исчадием викторианской эпохи. Темные, бедные улочки Уайтчепела за последние пару десятилетий преобразились; теперь тут селятся люди неплохого достатка, часто – работающие в Сити, до которого можно дойти пешком. Уровень преступности в Ист-энде в наши дни относительно низкий. Неужели дух места покинул его, не выдержав натиска благоустроенных квартир и их цивилизованных обитателей?
Питер Акройд: Видите ли, с тех пор, как это писалось, прошло много времени; я давно не возвращался в эти места и не знаю нынешней ситуации. В романе «Хоксмур» я использовал известные мне факты, чтобы создать нужную атмосферу, определенным образом выстроить повествование. Мой интерес к тем событиям был связан с работой над этой книгой, и только. Что касается Лондона в XXI веке, он все такой же, каким был во все предыдущие столетия, обладает теми же силами, источает ту же энергию. Форма, в которой это проявляется, со временем могла меняться, но связь между разными эпохами не прерывалась никогда. Я говорю о духе, который по-прежнему свойственен городу. Он существовал и всегда будет существовать; это – одна из основных тем всех моих книг: тесная связь между прошлым и настоящим, которая не ослабевает до сих пор. Думаю, чтобы это понять, надо обладать не только физическим зрением, но и духовным. Характер определенного места может быть глубоко спрятан в его историческом абрисе, но стоит взглянуть на него более пристально, включить зрение высшего порядка, и этот характер оживет. Потайная природа места может открыться посвященному взгляду.
Анна Асланян: Среди мест, источающих, по Акройду, особого рода энергию, присущую только им, – Лаймхаус, район на востоке Лондона. Роман «Дэн Лено и лаймхаусский голем», в русском переводе получивший название «Процесс Элизабет Кри», повествует об искусственно созданном существе, наводящем ужас на обитателей этой местности. Впоследствии Акройд сделал Лаймхаус местом, где был вызван к жизни другой монстр, детище героя романа «Журнал Виктора Франкенштейна». Глядя на Лаймхаус сегодня, трудно представить себе, чтобы там могло зародиться что-то живое, настолько стерильным сделали этот кусочек города усилия застройщиков. Вероятно, тут действительно требуется некий другой, не замутненный материализмом взгляд.
Сверхъестественное играет в творчестве Акройда особую роль. Часто эта линия переплетается с рассуждениями о рациональном – конфликт между наукой и мистикой возникает во многих романах писателя. На чьей стороне он сам?
Питер Акройд: Я не вижу смысла вставать на чью-либо сторону. Мне интереснее размышлять о том, как схлестываются различные школы мысли, не присоединяясь ни к одной из них. Вместо того, чтобы занимать какую-либо позицию, я наблюдаю за тем, как разворачивается данное противостояние, – это занятие куда плодотворнее. Пожалуй, если вы спросите меня, какой взгляд на мироздание мне ближе, я отвечу: сакральный. Это наверняка явствует из всех моих книг. Вещи, не поддающиеся тому, что мы привыкли называть рациональным пониманием, играют в моих романах важную роль, благодаря им возникает и движется вперед сюжет. Можно считать их иллюзиями, можно – духовными откровениями; как бы то ни было, я испытываю к ним определенную близость. В романе «Дом доктора Ди» я говорю об энохианских рукописях и языке ангелов, но никакого объяснения на этот счет предложить не могу. Я использовал все это в повествовательных целях, не пытаясь дать какую-либо интерпретацию. Эзотерические явления, о которых мы говорим, интересуют меня в степени достаточной, чтобы о них писать, однако ни скептицизма, ни веры они во мне не пробуждают. Так было с моей последней книгой о привидениях: идея рассказать об опыте других людей увлекла меня как писателя, но собственного мнения по этому вопросу у меня нет. Религия тоже не играет особой роли в моей жизни, во всяком случае, профессиональной; я использую ее как интуитивный способ описать некие закономерности, схемы, которые неподвластны моему сознанию.
Полностью интервью с писателем Питером Акройдом можно послушать здесь.