Иван Толстой: Недавно я прочел в интернете об одной голландской затее и вспомнил, что уже несколько лет назад читал что-то подобное. В печати и в интернете идут разговоры о пилотируемом полете на Марс. Идет разработка корабля, который будет оборудован небольшим атомным реактором – для выработки энергии: первым переселенцам взять ее будет неоткуда.
Лететь предполагается через 10 лет, и вот недавно одна голландская компания объявила о наборе экспедиции. Три года специальная комиссия будет отбирать пригодных космонавтов, еще семь лет уйдут на земные тренировки в условиях, приближенных к марсианским. И затем – 8 месяцев полета.
Основные условия для жизни поселенцы должны создать себе сами. Для этого разрабатываются системы выращивания растений, особый марсианский парник. Прототип парника уже построен на Южном полюсе.
Источником воды станут сами астронавты. Воду будут получать, в том числе, из мочи поселенцев. Пописал – живи дальше. Но больше ученые надеются на водные источники на самом Марсе, тогда проблема будет решена в корне.
Жилище построят под поверхностью планеты, чтобы защититься от радиации и метеоритов. К тому же, днем марсианская температура может доходить до +30°С, ночью она опускается -80°С. Атмосфера представлена в основном углекислым газом, который нужен растениям. Растения, в свою очередь, станут источником кислорода, необходимого человеку.
Суровые условия предполагают, что полетят на Марс только нужные люди – инженеры, компьютерщики, врачи. Каждые два годы будет прилетать новый корабль с Земли с новыми людьми.
Забыл сказать о самом существенном «но»: полет – только в одну сторону. Назад дороги нет. Вы летите, чтобы умереть там, вон на той красной точке в небе, о которой написано столько книг и снято столько фильмов. Вы жили мечтой? Получите.
Вернуться на Землю нельзя ни по техническим причинам (не хватит топлива для взлета), ни по медицинским: ученые утверждают, что марсианская гравитация (слабая по сравнению с земной) отучит человеческий организм справляться с нормальными земными нагрузками. А многолетняя отвычка от нашей тяжести помешает обрести ее заново.
За несколько недель, прошедших с начала отбора добровольцев, заявки на путешествие в одну сторону подали около 80 тысяч человек.
Прочитав обо всем этом, я заглянул в комнату своего внука, про которого я, честно сказать, никогда не знаю, что у него в голове. Он слушал, меняя цвет лица. Не дав мне договорить, сказал: «Я лечу».
Когда я сказал об этом матери моего внука, она усмехнулась: «Конечно, летит. Правда до космодрома потребует держать его за руку».
Словом, на майских праздниках меня пригласил к себе в гости мой друг Сол Шульман – кинорежиссер, писатель, сценарист и путешественник. Сол часто выступает в наших программах. Вообще-то он последние 30 лет – австралиец, но наездами бывает в Москве. Сол предупредил меня, что на ужин зван также космонавт Сергей Ревин, полет которого мы с Солом обсуждали в прошлом году в программе «Аэлита над Россией». Предупреждать меня захватить магнитофон не требовалось: я с магнитофоном никогда не расстаюсь.
Но чего я не ожидал – так это целой кампании друзей в гостеприимной квартире Сола Шульмана. Мы весело выпивали и закусывали. Мы – это Сол, инженер Вячеслав Березовский, врач-инфекционист доцент Ирина Безуглова (она же автор великолепно накрытого стола), Александр Самсонов (он - главный редактор и владелец журнала "Экология и Жизнь"), Ирина Ревина (профессиональный музыкант и жена Сергея Ревина) и, наконец, настоящий космонавт. В такой компании странно было бы не заговорить о проекте. После второй рюмки я достал магнитофон и попросил участников круглого и сытного стола не очень греметь посудой.
Первое слово – хозяину, Солу Шульману.
Сол Шульман: В студенческой юности я был совершенно уверен и спорил с моими друзьями, что я буду первый кинорежиссер, который улетит в космос и будет там снимать. Поэтому к этой теме я готов. Полет в одну сторону на Марс, я лично согласен: мне терять нечего — мне 77. Другое: полет для чего на Марс? Чтобы там создать жизнь, которая здесь не обустроена? Я согласен с таким полетом, если туда будут оправляться ребята полные, а скорее всего так и будет, полные романтики. Я уверен, что на такое согласятся ребята только с очень честной душой, другие не могут на это согласиться.
Иван Толстой: Причем, они первыми получат рынок сбыта там. Нужна не честная душа, а быть первым в нужном месте.
Сол Шульман: Рынок сбыта — это что-то такое, как мат. Я точно не понимаю этого слова. Но если мне сейчас вы это предлагаете серьезно, и у вас есть ручка и блокнот, где вы записываете кандидатов, будьте любезны, номер один - я лечу.
Иван Толстой: Я обращаюсь к инженеру Вячеславу Березовскому. Это бред? На самом деле неизбежное будущее человечества? Что это вообще? Это аморально, или это в порядке вещей?
Вячеслав Березовский: Нет, это не аморально, это не бред - это все равно рано или поздно состоится, Марс или какая-то любая другая планета, скорее всего, тем более мы насмотрелись кучу фильмов, изображающих эту жизнь. Насчет личного желания полететь туда — это надо в голове очень многое поменять, что ты живой, здоровый, еще вроде бы как полный сил, но прощаешься со всей своей историей, со всей своей жизнью, со всеми твоими друзьями, близкими, со всем своим Я.
Иван Толстой: А если будет предложен полет с семьей, со всей родней?
Ирина Безуглова: Я не согласна.
Вячеслав Березовский: Полет со всей семьей — это интереснее, потому что понятно, что там, даже если удастся выжить, там будет тяжело. Строительство Беломорканала покажется цветочками по сравнению с тем, что там придется делать первым, строить жилье, добывать воду, делать что-то еще. Кому там — микробам?
Иван Толстой: Под поверхностью там такие живут интересненькие.
Вячеслав Березовский: Я думаю, что-то мы сможем предложить интересненькое.
Иван Толстой: Вы летите?
Вячеслав Березовский: Да.
Иван Толстой: Вы заводите коллектив.
Ирина Безуглова: Я по натуре романтик. У меня взрослая дочь, у меня внучка, если бы мне сказали, мне очень важно, с кем бы я туда полетела, даже не за что и зачем, а с кем. Я думаю, что я бы там пригодилась. Потому что я думаю о том, что там нужны будут специалисты, например, в области инфекционных заболеваний — это моя специальность первая. Всегда, когда студентам читала лекции, такие примеры приводила, что, представляете, если придется полететь в другую страну и встанет вопрос о том, что мы не знаем возбудителей тех, и нужна будет очень хорошая защита. Как бы я им на этом примере показывала, как опасно на самом деле связываться со всякими микробами и так далее. Поэтому это вопрос науки. Может быть невозможно выходить, осуществлять эту жизнь и так далее. Но главный вопрос: если есть с кем, то можно полететь и на Марс.
Сол Шульман: Замечательно: если есть с кем — то я с вами.
Иван Толстой: Александр, ваша профессиональная тема — экология и жизнь. Как вы, эколог и жизневед, реагируете на такое сообщение?
Александр Самсонов: Хуже того, осенью была конференция на эту тему, сейчас точно не помню, как она называлась, там Лев Зеленый, директор Института космических исследований, собственно, рассказывал обо всех аспектах полета. На самом деле аспекты достаточно сложные. Кроме того, наши коллеги-американцы запускали мышей на несколько лет в космос, а мыши сошли с ума. Лев Зеленый рассказывал о том, что солнечные вспышки обязательно пробьют своими пулями мощными дорогу на Марс, то есть точно билет в один конец. В этом смысле предприятие крайне рискованное.
Во всей этой истории есть элемент романтики, он мне напоминает покорение дикого Запада американцами. Американцы тогда тоже вылезали из Европы, никто не знал, доплывут ли и вообще можно ли там жить. Но момент построения нового общества — это очень заманчивая перспектива, она на самом деле греет во всей этой истории. Технические возможности, если можно туда запулить эшелон, длиной сто метров, как вагон, где поместятся и люди, и животные, оранжереи какие-то может, быть все как-то образуется. Но больше всего меня во всем этом, как общество построится. Читал статью Кончаловского в интернете, он сказал, что у нас в России батыев комплекс, что все время реинкарнируется структура, которую создал Батый на Московии. Киевская Русь уничтожена, на Московии батыев комплекс, ордынский, иерархический. Общество - это не совокупность людей, даже очень хороших, хорошая компания — это общество, а просто каждый набор людей — это не общество. Общество — это трансформация, это операция, если достаточно строго говорить, операция, которую мы делаем со всем окружающим миром. И что сделает эта команда, которая полетит на Марс, с этими марсианским миром — это даже не загадочное, не в том дело - к этому надо отнестись очень, заранее найти эту операцию, и тогда я лечу.
Иван Толстой: Четверо уже. Лечу ли я? Если летит мой внук, то я, конечно, должен же присматривать за человеком. Друзей надо еще спросить.
Но, конечно, с философской точки зрения это потрясающе интересно - начать жизнь действительно с нуля, революция на пустом месте, что называется. То есть это такая эскапистская, революция ты убегаешь от того мира, который так и не сумел продемонстрировать некоего идеального или стремящегося к идеалу общества. Мы видим везде пороки, мы видим везде нарушения того, о чем мы читаем в книгах, того, о чем мы мечтаем, того, что мы объясняем своим детям, как нужно жить, где верх, где низ, где зло, где добро. И тут нам представляется настоящая чистая площадка и там все создать. В конце концов, первые люди тоже без всякого интернета ютились в своей пещере, загораживались теплой шкурой, разводили костер и так далее, тоже все начиналось с некоего нуля. То есть не страшно жить один раз, вся наша жизнь в одном направлении - только оттуда сюда и никак иначе. То есть страх купить билет и не сдать его, как Достоевский, страх купить билет — он чуть-чуть искусственный страх.
Александр Самсонов: Еще одна реплика по поводу общества. На самом деле это смоделировано, есть мысленный эксперимент, который сделал Рэй Брэдбери. Он показал, что все там будет примерно точно такое же. Но вдруг откроются гигантские дыры психологические в человеческом сознании, которые совершенно могут изменить смысл существования. И действительно высвободится этот смысл новый на Марсе или не высвободится — это гигантская задача, загадка, которую Брэдбери по-своему решил. Его гениальный ответ - «Марсианские хроники», оно стоит того, чтобы понять, можно ли новую энергию социальную высвободить или нет.
Иван Толстой: По правую от меня руку жена космонавта Сергея Ревина Ирина, музыкант. Ирина, как вы, как жена, как мать, женщина, как вы на это, что кто-то из ваших знакомых возьмет и...? Это, вообще, что, с вашей точки зрения?
Ирина Ревина: Я реалист, я не рисковый человек. И так все первопроходцы связаны с определенным риском - это опасно, я взвешиваю всегда все, и я не представляю себя до конца дней в скафандре, думая о том, закончится ли кислород.
Иван Толстой: В скафандре прилетят. А когда прилетят, что-нибудь построят.
Ирина Ревина: Там нет воздуха. Там нет такой температуры, которая на Земле.
Иван Толстой: А мы постараемся, мы батареи туда привезем вот такие. У нас будут такие расщепляться химические вещества, такая будет выделяться энергия, такая «Змея Фараона»…
Сол Шульман: Шашлыки там будут?
Иван Толстой: Шашлыки будут, потому что там будут бараны, барашков завезем. Сол, не беспокойтесь.
Сол Шульман: Чего лететь? - бараны и здесь есть.
Иван Толстой: Больше, чем нужно. Но мне почему-то кажется, что в тех дворцах, в солнечном свечении...
Ирина Ревина: Я сомневаюсь. Вопрос предыдущий требует очень много времени.
Сол Шульман: Сергей летит.
Ирина Ревина: Я привыкла к его решениям.
Иван Толстой: Вы привыкли ждать на Земле. Сергей, вот уж вы профессионал в этой области, в отличие от нас, фантазеров. Что вы думаете, для начала о перспективах этого? Это маниловщина, это чистая фантазия, этого никогда не будет, или все-таки это вполне реально?
Сергей Ревин: Я думаю, это будет, может быть, не в эти сроки, через лет 15 и, может быть, не будет такой задачи стоять - в один конец. Скорее всего, все-таки будет стоять другая задача — менять экипажи, менять смены экипажей, то есть, как сейчас организована наша работа на международной космической станции, то есть, мы летаем, но мы возвращаемся. Я думаю, примерно так же будет организовано. Непонятна причина, по которой, если только люди не захотят сами остаться, а так, я думаю, это не совсем гуманно - не дать человеку возможности не возвратиться.
Иван Толстой: То есть, вы считаете, что тезис о том, что полет возможен только в одну сторону, — это тезис 2013 года, а совсем не 2050?
Сергей Ревин: Я думаю, нет такой задачи, чтобы там оставался навсегда какой-нибудь человек. Они должны иметь возможность вернуться. С точки зрения нашей цивилизации, если мы будем говорить о цивилизации, как о человеческой цивилизации, то мы не должны посылать людей на гибель, потому что они могут погибнуть. Должны давать им шанс возвратиться.
Иван Толстой: Скажите, в профессиональной среде космонавтов, ученых, инженеров эти вопросы, они обсуждаются в серьезной тональности, не как писатели-фантасты это делают, а как профессионалы?
Сергей Ревин: Сейчас достаточно серьезно обсуждается проект полета на Луну и создание лунной базы. Наши руководители делают заявки определенного плана. Должен создаваться корабль, выделяться определённые средства, корабль который должен летать между двумя орбитами околоземной и окололунной, и затем создание лунной базы. Эти задачи будут решаться, непосредственно создание корабля намечено, примерно через пять лет мы должны иметь корабль, который будет летать с околоземной орбиты на окололунную орбиту.
Иван Толстой: Челнок.
Сергей Ревин: Да. Естественно, с возвращением экипажа. Высадка на Луну будет чуть позже, ставится задача выбрать место посадки на Луну, потому что могут быть противоречия с точки зрения выбора места. Нужно строить телескоп, добывать лед водяной, эти задачи могут быть противоречивые, поэтому нужно искать место. Одна задача - по выбору места. Вторая задача: мы будем работать все-таки вместе с роботами на Луне. Это серьезные задачи, абсолютно материальные задачи, которые стоят перед нами в ближайшие десятилетия. Касательно Марса...
Иван Толстой: Я так понял, что этот лунный эксперимент, эта лунная задача, она понимается как некая предварительная именно с перспективой, с последующим шагом под названием «Марс»?
Сергей Ревин: Я думаю, это разные проблемы и программы, потому что это разные вещи. Луна близка и более реальна, чем Марс. До Луны лететь двое-трое суток, до Марса лететь нашими средствами, которые сейчас у нас имеются, 8 месяцев в лучшем случае. Поэтому это разные вещи, могут быть разные экспедиции, различные схемы полета. Для чего нам нужен Марс? Для того же, что и Луна: это обеспечение безопасности от тех метеоритов, астероидов, которые направляются в сторону Земли. Мы должны раньше их обнаружить. С этой целью, наверное, будут колонизировать Марс. Все равно будут делать постепенно, сначала будет робот, взаимодействие между землянами и роботами, которых мы туда привезем. Поэтому сейчас билет в один конец выглядит немножко преждевременным, может быть, фантастическим.
Хотя с моей точки зрения хорошая тема, Марс все равно будут заселен несколькими семьями, постепенно будет расти сообщество землян на Марсе. Мне кажется, это не очень гуманно, надо всегда иметь шанс возвратиться на родную планету. Я, например, возвратился с летальной станции на Землю, я просто понял, что есть рай, то есть Земля — это рай. Поэтому нельзя лишать этого тех людей, которые полетят на Марс.
Иван Толстой: Так рассуждает космонавт Сергей Ревин, единственный из нашей компании пирующих и праздно болтающих, кто надолго отрывался от Земли. Не кажется ли вам, что для тех, кто родится на Марсе (я надеюсь, что технически, медицински такая проблема будет со временем решена), Марс и станет раем, и возвращение на Марс будет возвращением, при котором космонавт, астронавт, отстегнув свой космошлем, поцелует марсианскую почву и скажет: я дома?
Сол Шульман: Мне понравились соображения Дугласа (это американский актер русского происхождения, ему 90 лет сейчас, и он представил маленькие воспоминания), когда он пишет, что он на том свете пришел к Богу и говорит: «Бог, это что вокруг — рай?». - «Ты что, с ума сошел? Ты только что из рая появился».
Я наоборот считаю, что первооткрыватель, то есть тот человек, который когда-то полетит на Марс, чтобы сделать Марс живым, первая его задача будет и его желание - я лечу навсегда. Вот эта внутренняя задача, это внутреннее ощущение было у первых открывателей Америки: они уезжали туда навсегда. Лететь на открытие новых земель с расчетом: я посмотрю и вернусь — это не философия первооткрывателя, первооткрыватель отправляется навсегда. И вот в этом сила его духа. Я верю в то, что эти люди полетят навсегда. Это не значит, что их потомки не вернутся на Землю или не свяжутся с Землей. Но когда я ставлю себе задачу открытия, я поглащаюсь полностью этим открытием. И если бы мне сказали: слетаешь ли туда? Я бы сказал: зачем тратить время? А если мне скажут: улетишь навсегда, чтобы там создавать жизнь? Я бы сказал: да.
У меня есть один совершенно не связанный с этим разговором пример, когда одному моему знакомому много лет назад, вы другое поколение, вы можете его не знать - Миша Калик, он уезжал отсюда в Израиль, и в аэропорту его встречала премьер-министр страны и сказала: «Миша, ты первый кинематографист из России, приехавший в нашу страну. В кинематографе много евреев, - сказала она, - мы не кинематографическая страна. Вот тебе ключи, создай кинематограф этой страны».
Иван Толстой: Владей.
Сол Шульман: Создай кинематограф. Ему это не удалось. Я с ним общался. Какой шанс он упустил! Ему это не удалось, потому что он решил сделать один-два фильма. То есть, создать новую цивилизацию гораздо выше, чем создать что-то отдельно целое. Я бы полетел навсегда.
Иван Толстой: Кинорежиссер, врач, журналист, музыкант, космонавт за круглым обеденным столом у Сола Шульмана. Я обращаюсь к инженеру Вячеславу Березовскому. Вячеслав, философски вы одобряете то, что сказал Сол, и вообще саму идею, что если улетать, то нужно улетать навсегда, потому что тогда ты наделяешь эту свою мечту и свои жизненные планы, свою судьбу ты наделяешь настоящим чувством пионера в том американо-открывательском смысле, при котором вещи получаются? Более того, ты ощущаешь тогда весь контекст, ты становишься режиссером не только своей собственной судьбы, но и того материала, который тебе дается в руки, а не только, если ты главный режиссер, ты ответственен за все и за все детали, а если ты помреж, то ты помреж.
Вячеслав Березовский: Я согласен абсолютно с Солом, который сказал, что первооткрыватель — это тот, кто навсегда. Потому что слетать туда, пробыть какое-то время, сказать: ничего не получилось, я назад — это не первооткрыватель, это путешественник, это туризм. Если ехать что-то создавать, надо понимать, это зависит еще от того, что ты создаешь, какой фундамент будет заложен в этом обществе, в этой атмосфере, с этими принципами, с этими правилами будут жить твои потомки. А если ты туда-обратно сгонял — это не то. Поэтому надо туда ехать с определенными установками и, понимая, что ты создаешь фундамент, там больше вряд ли удастся за период человеческой жизни, если 20-летним улететь, меньше смысла нет туда набирать, в 15 лет там дети ничего делать не могут. Это великая задача — создать фундамент не просто новой страны, а новой цивилизации, может быть с использованием и учетом всех ошибок на Земле, не будем упоминать политику, в экономике, во всем, во всей жизни - это великая задача. Это грандиозный проект и его надо осмыслить еще, что ты летишь туда не просто дом построить, воду добыть.
Сол Шульман: Вы как хотите. Мы летим с тобой?
Иван Толстой: Корабль один, вы не торопитесь на посадке. Ирина, здесь всё так прекрасно приготовлено вашими руками, что я хотел спросить: во-первых, будет ли это на кораблях? А во-вторых: какую кухню вы бы предложили новым марсианам?
Ирина Безуглова: Во-первых, я хочу сказать, что пока все разговаривали и речь дошла до Сережи и Ирины, они как никто другой понимают больше, чем мы в том – возвращаться или не возвращаться. Не понаслышке знает Ирина, что такое ждать, и так далее. Я подумала, что, наверное, закономерно, что мне, профессионалу, говорят о том, что да, поехать, открыть новое, построить новое общество. Это закономерно, потому что мы не связаны профессиональным страхом, какими-то вещами совершенно очевидными, опасностями, и в нас говорит романтика. И когда я дослушала Сережу, думала, что сейчас наш разговор закончится, что никакой необходимости нет лететь и не возвращаться, я внутри себя подумала: а как все хорошо начиналось и как жалко, что нет этого. Потому что в этом что-то действительно есть. Я думаю, что людей, знаете, сколько, не только мы, согласившиеся за этим разговором, наверное, это была бы драка за места. Потому что люди, к счастью, многие так устроены, им хочется сделать - не то, что подвиг совершить, им хочется быть причастными к чему-то такому великому, как полететь на совершенно неизведанную планету и там что-то начинать.
А что касается кухни, я думаю, тоже очень интересно, потому что там будут открыты какие-то новые возможности — это очень приятно. Я думаю, что мы не можем себе представить, даже если фантазировать необычное.
Иван Толстой: Если будет шашлык, то Сол будет там.
Сол Шульман: Во-первых, мы уже летим, выстраивается очередь. И вообще, России без очереди не бывает. Поэтому мы летим.
Александр Самсонов: Дело в том, что вопрос полета на Марс обсуждался в практическом смысле на той конференции, о которой я говорил. Во-первых, обсуждались два проекта биосферы, где добровольцы как раз погружались в купол, и там семимесячное пребывание у них походило. Первый проект, по-моему, развалился, второй сейчас или продолжается или недавно закончился, его ведет академик Григорьев. Когда я ему задал вопрос по поводу билета в один конец, он сказал: да, это очень сложная психологическая задача и подобрать будет экипаж непросто. А другой человек — космонавт, он сейчас занимается медициной в РЖД.
Иван Толстой: РЖД летит?
Александр Самсонов: Нет, во-первых, космические методы очень хорошо используются в РЖД, вахтовые методы. Он действительно очень организованный человек.
Иван Толстой: И скорость уже под 200 километров.
Александр Самсонов: Он сказал, что, во-первых, это не вопрос о том, что билет в один конец, надо будет — полетим в один конец. То есть, такое слово — надо. Точно будут добровольцы, в этом сомневаться не приходится, если есть необходимость.
Зачем лететь на Марс — это главный вопрос, на мой взгляд. Здесь нужно решать. Кстати, когда обсуждался вопрос по поводу воды на Луне, это же наши ребята открыли, российские ученые открыли воду на Луне. При том, что все смотрят на Луну, наши проанализировали данные по нейтронам, по датчикам, которые запускались. В чем, собственно, амбиция, которая заключалась в полете на Луну, что можно реально сделать на Луне? На Луне можно найти воду, найти гелий третий, уже есть такие проекты, они выглядят немножко полуфантастически.
А что касается Марса, то, во-первых, туда и расстояния совсем другие. Если человек 7 месяцев выдержит и не сойдет с ума во время этого полета, то ему как минимум, если будет техническая возможность лететь обратно, нужно реабилитироваться где-то, сколько времени нужно, чтобы клетки обновились в организме. Вот этот период, он не сможет сразу вылететь обратно, он должен будет там провести энное количество месяцев на Марсе. Полет на Марс предполагает, что там должна быть колония, марсианская колония.
Мы уже третий раз вспоминаем про американских переселенцев, Дело в том, что был такой замечательный Локк, который написал новую американскую конституцию, и Гоббс, который сказал, что люди атомизированы, но вот если их можно собрать по-новому… Это были отцы американской конституции, которые ее писали, которые ее обдумывали вместе с отцами-основателями Америки. Здесь надо очень хорошо подумать о том, какая именно амбиция ведет нас на Марс. Можем ли мы создать общество нового типа, не в том смысле, как мы строили коммунизм, а в том смысле, для чего мы создадим вот это общество. У меня, кстати, есть ответ. Дело в том, что очень много говорят об изменении климата на нашей старушке Земле.
Иван Толстой: О, я слышу голос эколога.
Александр Самсонов: У Марса есть свой климат и по поводу климата - это тоже сложная задача, как он формируется на Земле, одни говорят - будет потепление, другие говорят — будет похолодание.
Иван Толстой: Третьи говорят: мне чашечку кофе, пожалуйста.
Александр Самсонов: Все соглашаются, что идет изменение, только непонятно, в какую сторону. Опять же, только что прозвучала фраза, что мы обязательно загадим Марс. Так давайте, если все это состоится, давайте посмотрим, попробуем выделить рационально, что именно человек вносит в климат Марса, и это будет классная модельная задача, на которой можно понять для старушки-Земли, что же все-таки на ней происходит. Здесь все очень сложно, а там это будет точка. Это будет научный эксперимент, который может дать очень много ответов для Земли. А для Земли это важно, поскольку изменение климата в какой-то момент может запросто стереть человечество. И открытие сверхбольших вулканов, сверхбольшие метеориты.
Ирина Безуглова: Или новые неизвестные инфекции.
Александр Самсонов: Или новые неизвестные инфекции, которые могут запросто мутировать в космосе и с обратным рейсом прилетят сюда. Конечно, все проходят через дезинфекцию. Известная история с озером Восток, когда вскрыли озеро, все там было совершенно стерильно, но потом скандал был пару месяцев назад, что все-таки вышла какая-то новая часть ДНК и получила распространение. Все уже начали обсуждать: будем ли мы мутировать, если выпьем этой водички или кто-то ее попробует. То есть, в озере Восток обнаружился фрагмент ДНК, которого нет вообще нигде на Земле. Если такой фрагмент прибудет к нам с Марса или образуется в ходе полетов, — это достаточно нетривиальная вещь.
Иван Толстой: Вы упомянули Томаса Гоббса, и я вспомнил его книгу «Левиафан», запрещенную в свое время в России, первое издание было сожжено и существует до сих пор только в единичных экземплярах. Как вы думаете, Ирина, вы как жена космонавта, станет ли Марс той площадкой, тем местом, той территорией, куда земляне перенесут свои страсти, свои фобии, свои навязываемые правила, совсем новый, новейший brave new world, который, по словам Хаксли, возникнет на совершенно иной планете. Не страшно ли вам, что мы просто воссоздадим свое собственное общество только с новыми технологиями, с новейшими возможностями? И тогда встает самый главный вопрос: а зачем тогда все? Вам, просто как человеку живому, вам не кажется вся эта авантюра сомнительной?
Ирина Ревина: Кажется. Я вообще не понимаю, что такое климат на Марсе. Сколько раз в день там меняется температура — это раз.
Сол Шульман: А музыку они любят на Марсе?
Ирина Ревина: Я как-то не фантазирую насчет жизни на Марсе. Тем более, слово «первопроходец». Почему-то первопроходец, сразу мы хотим открывать, не думаем о том, что все первопроходцы находились на Земле, на которой созданы все условия, есть все на Земле, она создала все. Мы как младенцы — воздух, вода и все, пожалуйста — открывай, правда, сейчас все открыто. Но Марс — это другое дело.
Иван Толстой: Лучше преобразовать жизнь на Земле и делать ее более счастливой, таким экстенсивным путем заниматься? Поле перестало давать урожай выжгли его и пошли на следующее? Это российская философия народная: нельзя здесь — пошли туда, может там что-то получится. Скажите, Сергей, вы летали, столько видели, вы сказали о своем очень сильном чувстве, которое возникло при возвращении, при тактильном ощущении нашей планеты. Я думаю, что это невероятное чувство, оно чем-то мне напоминает чувство эмигранта, который возвращается к себе домой.
Сергей Ревин: Чувство рождения.
Иван Толстой: Скажите, пожалуйста, немножко об этом, у вас ангельская история — вы летали, мы нет. Скажите, что ощущает ангел, возвращаясь домой?
Сергей Ревин: Могу сказать как человек, не как ангел, наверное. Безусловно, когда находишься на орбите, в отрыве от Земли и когда на Землю смотришь уже со стороны, видя ее как планету, здесь возникает несколько чувств, вроде бы и хочется возвратиться на Землю, и вроде бы надо еще поработать.
Иван Толстой: Есть ностальгия по космосу?
Сергей Ревин: Ностальгии такой нет здесь, несколько чувство иное, просто оно может быть сравнимо с желанием еще продолжить работу. Безусловно, человек ко всему привыкает, это видно на орбите, на станции, привыкает к состоянию невесомости, к состоянию удаления от Земли привыкает. Не исключено, что человек, прожив десятилетия на Марсе, вживется в эту планету, полюбит ее. Поэтому в таких категориях можно.
Иван Толстой: То есть его можно полюбить?
Сергей Ревин: Да.
Иван Толстой: Не захочет покидать Марс.
Сергей Ревин: Поэтому все зависит от того, мы родились на Земле и любим Землю, возможно мы полюбим Марс, живя там год, два, 10 лет, 20, 30 лет проработав там. Мы полюбим Марс настолько сильно, что забудем про Землю, тогда можно не возвращаться на Землю.
Александр Самсонов: По-моему, у Кларка «Звездная пыль» про жизнь на Луне, как город на луне, Артур Кларк написал. Там полностью техногенная жизнь, полностью железные этажи, уходящие до бесконечности вниз. И человек, по-моему, оттуда возвращается… Конец достаточно пессимистический. Там все было построено, но тем не менее. Мысленные эксперименты, проведенные серьезными экспериментаторами (хороший фантаст — это серьезный экспериментатор), показывают, что пока опыт негативный.
Иван Толстой: Сол, вы верите в ностальгию по Марсу?
Сол Шульман: Ностальгия по Марсу? Да, я верю, потому что я романтик и у меня ностальгия по романтике. Без всяких сомнений. Мой любимый фантаст Брэдбери именно по той причине, что все его внеземные рассказы, все его внеземные полеты, они очень земные. Именно поэтому, я думаю, что жизнь всюду жизнь.
Мы говорим: надо ли лететь на Марс? На Марс надо лететь с результатом тогда, когда мы на Земле устроим настоящую жизнь. Лететь на Марс сегодня можно технически, наверное, но вопрос - нужно ли? По той причине, что это будет не полет — это будет побег. Нам очень надоела наша философско-политическая неустроенность нашего мира, и мы думаем, что где-то мы от себя можем удрать. Вот тут большая ошибка. Если здесь мы устроим настоящую человеческую (я не говорю слово рай), но жизнь, в которой внутренний наш мир будет удовлетворен, вот тогда можно лететь на Марс и куда угодно. До этого это будет не полет, а побег. Полет на Луну, например, - чаще всего не потому, что это улучшит нашу жизнь, а потому что мы на Луне получим некие полезные ископаемые, которые помогут нашему бизнесу на Земле, — это противно. То есть, мы практически хотим колонизировать (слово плохое ведь), колонизировать Луну или другую какую-то планету. А в действительности надо не колонизировать, а открывать и себя и ее делать счастливее.
Иван Толстой: Вот так почти все за столом хотят туда — в неизвестность, на «красную планету». Ну, решил я, если уж взрослые хотят, то школьники, мальчишки должны, вероятно, просто рваться. И вышел с магнитофоном на улицу.
Вы полетели бы?
Первый школьник: Я бы не полетел.
Иван Толстой: Почему?
Первый школьник: Мне на Марсе делать нечего. Мне кажется, провести остаток дней на планете, где у тебя выделяется комната и в окружении 20 людей, которые не меняются, перспектива совершенно ненужная, неприемлемая, и зачем мне это делать.
Иван Толстой: В этой публикации рассказывалось, что каждые два года, если я правильно запомнил, будут подлетать следующие корабли со следующими группами людей. А вдруг в следующем корабле, да даже и в первом будут ваши друзья?
Первый школьник: Вопрос заключается в том: а почему мне с моими друзьями не остаться на Земле?
Иван Толстой: Это выбор человека, конечно, можно и остаться, никто не заставляет, тем более это довольно дорого. А все-таки, человек стремится к приключению какому-то, у вас нет этой жилки к такого рода приключениям?
Первый школьник: На Марс полететь возможно. Я помню, читал, что еще кто-то объявлял о том, что хотят облететь Марс, орбиту Марса и вернуться. Но провести остаток дней, которые я мог проводить тут на Земле с удовольствием, на «красной планете», где ничего нет вообще, я просто не понимаю — зачем?
Иван Толстой: А ваше мнение по этому поводу?
Второй школьник: Мне кажется перспектив у этого нет и не может быть. Потому что на Марсе воды нет.
Иван Толстой: А можно завезти.
Второй школьник: Можно, но это очень дорого.
Иван Толстой: Можно синтезировать научиться.
Второй школьник: Это тоже будет дорого, и я не думаю, что у этого проекта есть перспективы. Я бы не полетел. Мне кажется, что проект глупый.
Иван Толстой: Вам он кажется бесперспективным с технической стороны, как я понял, а с приключенческой, с точки зрения какого-то любопытства? Ведь в этом путешествии может открыться что-то совершенно неожиданное, вы можете подружиться с какими-то необыкновенными людьми, которые искатели в своей душе. Может быть, вы обретете смысл, профессию найдете какую-то свою. Более того, а вдруг через несколько лет, гораздо быстрее, чем думают голландцы, люди научатся возвращаться откуда, и тогда вы будете вообще первым человеком, который все это увидел и впечатлился?
Второй школьник: Может быть. Может, я люблю экстремальные вещи, но мне не кажется, что я бы захотел, что моя жажда приключений заставила бы меня полететь на Марс. Мне кажется, будущего там особого нет.
Иван Толстой: А вы что думаете - будущее есть? Вы упираетесь руками и ногами — нет, нет, я не полечу. А для других вы видите такую перспективу, вообще, для кого-то это имеет смысл?
Первый школьник: Может кто-то полетит, я не сомневаюсь, что найдется человек, который полетит на Марс, нет сомнений. Я не сомневаюсь, что кто-нибудь запустит, есть такая технология, кто-то долетит туда, будут находить воду замороженную где-то — пусть. Я не вижу смысла полета на Марс. Пусть там будут научные исследования, все такое, я не вижу смысла отдавать целую жизнь на проект, чтобы прожить, сколько мне обещают лет, на Марсе. Это будет жертва, которую я принесу человечеству и которую я приносить не готов.
Иван Толстой: Все ли школьники такие скептические? Не все. Вот и другое мнение. Ваше мнение, вы бы полетели?
Третий школьник: Ну, я бы полетел, потому что проект, вроде бы, интересный, - что на Марсе. На сколько лет?
Иван Толстой: В принципе, 10 лет в общей сложности готовиться, а потом 8 месяцев лететь.
Третий школьник: Вообще-то, было бы интересно на Марс, потому что новые приключения, звучит интересно.
Иван Толстой: Нет страха, что все-таки даже через 10 лет это будет только в одну сторону?
Третий школьник: Может быть, так и будет, но страха нет, потому что интересно пожить там достаточное время, на Марсе.
Иван Толстой: Есть какая-то надежда, что все-таки будут прилетать и следующие люди, они будут что-то привозить, будут изобретать на Земле новые технологии, тем самым они будут попадать на Марс. То есть, может быть, со временем возникнет перспектива увидеть своих родных и близких.
Третий школьник: Да, я думаю, многим людям было бы интересно.
Иван Толстой: Тем более, что на Марсе должны строить специальные помещения и в них должны вырабатываться какие-то химические вещества, будут блеять барашки и мычать коровы. Ученые надеются на то, что это будет полноценная жизнь. Если бы вместе полетели друзья - это бы облегчило задачу?
Третий школьник: Да, я думаю, на Марсе много разных интересных людей будет, поскольку они согласились поехать на Марс. Конечно, облегчит. Наверное, там появятся разные друзья.
Иван Толстой: А какую для себя вы видели бы роль в этом полете, вы кем хотели бы быть?
Третий школьник: Я хотел бы исследовать, как на Марсе жить, что там можно построить, как там можно выжить.
Иван Толстой: Среди ваших знакомых одноклассников, школьников, как вы думаете, многие разделят вашу точку зрения оптимистическую?
Третий школьник: Наверное, да.
Иван Толстой: Школьники о перспективах полета на «красную планету». Вообще видео-заявок от россиян на полет пока немного - чуть больше 20, но большинство претендентов из Соединенных Штатов, Китая и Великобритании. Крайний срок подачи заявлений - 31 августа этого года. Стоимость проекта, включая затраты на строительство колоний на Марсе, составит не менее 6 миллиардов долларов, и это только в расчете на первую команду колонистов, которая отправиться туда, вероятно, в 2021 и будет частью масштабного телешоу. На телешоу, собственно говоря, и делается весь расчет. Из общего числа претендентов будет отобрано всего 40 человек, а уж из них телезрители будут выбирать космонавтов - 25 человек. Деньги придут главным образом от рекламы и трансляции всех этих этапов подготовки и полета. Можно себе представить, сколько предложат компании за рекламирование себя на Марсе. «Кока-Кола», «Панасоник», «Адидас». Наводишь телескоп на «красную планету», а там гигантскими буквами - «Пиво «Бочкарев» светлое». Кстати, не отчаивайтесь, вторая миссия отправится на Марс уже в 25 году, каждый рейс будет рассчитан на двух мужчин и двух женщин, чтобы было возможным воспроизводство будущего населения Марса. Первую марсианочку я бы назвал Аэлитой. А вот марсианчика...