Подходя к тринадцатому выпуску рубрики "Свободный философ Пятигорский", я, наконец, рискну задать себе давно напрашивавшийся вопрос (уверен, что у некоторых читателей он появился с самого начала). Зачем все это нужно? К чему было антисоветской радиостанции пускать в эфир размышления о Будде, Арджуне или – как сейчас – о Конфуции? Зачем философу тратить время на этот странный ликбез сквозь совдеповские глушилки – если исключить, конечно, вполне законное желание получить гонорар? Наконец, самое интересное: зачем нам сейчас все это слушать, обсуждать, ставить ссылки, приглашая других ознакомиться, к примеру, с изложением философии "Бхагават-гиты", пусть и восхитительным по своей прозрачности и простоте? В чем интерес ко всему этому – тогда и сегодня?
Ответов может быть несколько. Для "Свободы" до сегодняшнего дня (надеюсь, включая и сегодняшний день) всегда важно было расширить исторический и культурный кругозор советского/постсоветского человека, показать ему, что мир может быть устроен по-другому, нежели при Хрущеве, Брежневе или Путине, что есть другие контексты, разом похожие и непохожие на советский/российский. Назовем ее просветительской миссией – и именно она пережила конец "холодной войны", когда, казалось, необходимость в Радио Свобода отпала. К примеру: "информация" (невыносимо плоское слово) о древних философско-религиозных системах, о которых говорит Пятигорский, сейчас доступна, спору нет! – но дело в особом способе анализа и изложения, в специальном подходе, наконец, в неповторимой интонации. В этом короткие радиолекции Пятигорского родственны "Беседам о русской культуре" его друга Юрия Михайловича Лотмана, несомненным (и, быть может, единственным) шедевром позднесоветского телевидения (заметим, лотмановский цикл снят таллиннскими журналистами; никому из московских или ленинградских столь простая мысль даже не пришла в голову). Отсюда мораль: всегда лучше быть немного в стороне, на периферии, на дистанции. Например, самые интересные журналы на русском последних двадцати пяти лет – на мой чисто субъективный взгляд – издавались в Риге: это "Родник" конца восьмидесятых и сегодняшний "Ригас Лайкс". Преимущество Радио Свобода было – и есть? – именно в этой дистанции, в балансировании на грани вовлеченности/невовлеченности). Для самого философа, в свою очередь, радиобеседы предоставили прекрасную возможность сформулировать свои мысли по поводу важных для него мыслителей и мыслительных систем, сформулировать коротко и относительно доступно. Александр Моисеевич мог писать сложно, но он ненавидел специальный философский жаргон, особенно современный (термин "дискурс", к примеру, действовал на него жутко раздражающе), считая его прикрытием прискорбного отсутствия оригинальной мысли -– да и элементарного интереса к предмету разговора. Сам Пятигорский мог много раз повторять одни и те же мысли по поводу Будды или "Бхагават-гиты", однако перед нами не случай тавтологии, отнюдь: вслед за Людвигом Витгенштейном (фигура которого исключительно интересовала Александра Моисеевича в последние годы жизни) он пытался здесь не открыть что-то новое, а расположить уже известное в наилучшем порядке.
Наконец, сегодня эти беседы интересны втройне. Прежде всего (первый и самый слабый довод, так как он имеет весьма ограниченный характер), перед нами любопытный сюжет из истории Радио Свобода. Все знают о свободовском Георгии Адамовиче, о свободовском отце Александре Шмемане, о свободовском Анатолии Кузнецове, о свободовском Сергее Довлатове, о свободовском Петре Вайле. Пятигорский – человек совершенно иной, не профессиональный диссидент, не профессиональный писатель, не профессиональный журналист, не профессиональный проповедник. И, тем не менее, ему нашлось место в эфире Свободы – а сам он счел нужным в этом эфире оказаться. Во-вторых, мы имеем дело с очень важным сюжетом из истории советской интеллигенции – и советского общества вообще. Сколько бы – с нелегкой руки Солженицына – ни ругали так называемую "образованщину", это была социальная группа, готовая впитывать культурную информацию, радикально отстоящую от повседневной жизни и нужд интеллигенции. Можно назвать это эскапизмом; безусловно, такая черта здесь присутствует – все, что не пахло "советским", принималось на ура. Иронизировать тут не над чем: вполне естественная реакция людей, живших внутри чудовищного Левиафана, пусть уже и полудохлого; вонь внутренностей этой милой рыбки была столь невыносима, что могла заставить любого школьного учителя химии или младшего научного сотрудника приняться за детальное изучение итальянского похода Наполеона Бонапарта 1796 года – или же за чтение самиздатовского Введенского. Эти несколько поколений советских людей по накалу культурного начетничества явно превосходили все предыдущие и последующие на территории России. Но здесь не только эскапизм, конечно. Любое незамаранное советской помойкой лыко было в строку, из всего стремились вытащить какой-то опыт свободы – прежде всего, свободного мышления. Оттого свободовские радиобеседы Пятигорского (как и, в большей, конечно, степени, разрешенные лекции Аверинцева, Бибихина или Мамардашвили) были тогда важны. В-третьих, рассуждения Александра Моисеевича исключительно интересны здесь и сейчас (по крайней мере, так мне кажется – нет, я практически в этом уверен). Они позволяют увидеть разницу между нами, слушающими эти беседы сегодня, и теми, кто выковыривал их из ВЭФовского треска сорок лет назад. Большой вопрос: будет ли это сравнение в нашу пользу? Исторически? Культурно? Социально? Даже антропологически? Наконец то, о чем говорит Пятигорский, многое объясняет в устройстве мышления, жизни, общества и государства (конкретных государств СССР и РФ, а также "государства" вообще) – сколь бы далекими от нас ни казались древние индийцы или китайцы.
С этой точки зрения, беседа о конфуцианстве – интересна, как никакие предыдущие. Ведь учение Конфуция – не религия (хотя боги в нем присутствуют), даже не философия, а моральная система, которую можно было бы – если отвлечься от жестко-исторических рамок любого понятия – назвать "идеологией". И в центре этой системы находится государство; в этом, как говорит Пятигорский, главное отличие ее от буддизма, индуизма, джайнизма и так далее. Поэтому именно конфуцианством он и завершает (как потом выяснилось, предварительно) цикл бесед о древних философиях (надо сказать, что я сознательно пошел на некоторое изменение хронологического порядка, выделив западные, древнегреческие и древнеримские системы мысли отдельно: слушайте их в следующих выпусках рубрики). В конфуцианстве человек – существо "корпоративное"; само это слово напоминает нам о концепциях "корпоративного государства", фашистских и полуфашистских, не говоря уже о знакомых интонациях в речах идеологов путинской России. Более того, цель системы Конфуция – спокойствие и устойчивость государства, которые есть залог счастья. Перед нами в чистом виде идеология нынешнего Китая, идеология, заменившая маоизм, многим, в свою очередь, обязанный конфуцианству. Это не хорошо и не плохо (хотя с нынешней западной, либерально-демократической точки зрения – плохо, очень плохо), это – так. Конечно, академически неправильно сравнивать совершенно разные эпохи, однако даже беглый взгляд на конфуцианство позволяет кое-что понять.
Вернемся к 1975 году, когда эта беседа звучала в эфире "Свободы" (если быть точным, она впервые пошла в эфир 9 апреля того года). Советский Союз эпохи Брежнева. Революционный утопический проект модернизации умер. Хрущевские обещания построить коммунизм к 1980-му выглядят смешными даже для старика Суслова. Советская идеология выродилась в набор бессмысленных заклинаний, в которые уже мало кто верит. Все так. Но есть государство, СССР, которое существует, которое функционирует, которое является важнейшим фактором мировой политики. У этого государства есть свои интересы, весьма отличные от идей тотальной победы коммунизма и преобразования рода человеческого. В позднем СССР само государство становится идеологией, вместо коммунизма; и для этого государства важнейшими являются все те же самые конфуцианские устойчивость и спокойствие. Они – самоцель, единственное оправдание существования самого Советского Союза. Счастье, обещанное в 1970-е советским людям, зиждется на спокойной несокрушимости государства. Тавтологичность этой ситуации оттиснута во многих идеологемах позднего СССР, даже в тех, где речь идет о, казалось бы, совсем другом. Лучший пример подобной тавтологии – знаменитый брежневский лозунг "Экономика должна быть экономной!", нелепый, на первый взгляд, похожий на "Масло должно быть масленым!" и "Вода должна быть водянистой!". Но если посмотреть на этот лозунг с точки зрения конфуцианских устойчивости и спокойствия, приводящих к счастью, и вспомнить главную моральную идею Конфуция "норма, а не избыток", то многое в советской истории 1970—начале 1980-х годов становится понятным.
Впрочем, дело не только в старом СССР. Расхожие представления о том, что государству можно (почти) все, характерны и для нынешнего западного общества. Отсюда и вполне четкое разделение между (допустимым) государственным насилием (тотальная слежка, вторжение в частную жизнь граждан, войны и проч.) и совершенно недопустимым, травмирующим частным насилием (терроризм). Террорист посягает на устойчивость и спокойствие государства в первую очередь, оттого он столь страшен, внушает ужас (обратим внимание на само происхождение слова "террор"). Пятигорский говорил об этом в начале 2000-х (видео любезно предоставил латвийский журналист, автор фильма "Философ сбежал" Улдис Тиронс):
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Александр Пятигорский о терактах 11 сентября в Нью-Йорке и Вашингтоне
Но это уже почти тридцать лет спустя свободовской беседы о конфуцианстве, которую Пятигорский по-прежнему вел под псевдонимом "Андрей Моисеев". Давайте послушаем ее.
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Александр Пятигорский. Древние философии мира. Раннее конфуцианство
Проект "Свободный философ Пятигорский" готовится совместно с Фондом Александра Пятигорского. Благодарим руководство Фонда и лично Людмилу Пятигорскую за сотрудничество. Напоминаю, этот проект был бы невозможен без архивиста "Свободы" Ольги Широковой, являющейся соавтором всего начинания. Постоянная заглавная фотография рубрики сделана Петром Серебряным в лондонской квартире А.М.Пятигорского в 2006 году.
