В 1974 году на съемках фильма "Сало, или 120 дней Содома" Пьер Паоло Пазолини встретился с семидесятилетним поэтом Борисом Поплавским и два дня беседовал с ним о шахматах, боксе и странствиях. Поплавский умер от наркотического отравления в Париже в 1935 году, но история его знакомства с Пазолини, рассказанная Александром Гольдштейном в книге "Расставание с Нарциссом", кажется вполне достоверной: посмертное существование поэта значительней его земной жизни. Первое трехтомное собрание стихотворений Поплавского вышло в Беркли под редакцией великолепного Саймона Карлинского еще в 1981 году, потом появились два романа, часть дневников, большой том неизданных стихов и несколько сборников поменьше, и все равно полностью Поплавский не издан до сих пор, а его расчлененный архив до конца
не разобран и не изучен. Поплавский опередил свое столетие и наверняка счел бы закономерным, что его новые книги появляются в новом веке уже не в эмигрантских издательствах, а в "России новой, но великой". Один из лучших романов нашего времени, "Перехваченные письма" Анатолия Вишневского – гербарий, в котором собраны диковинные цветы, выросшие на могиле Поплавского: вся русская история (революция, изгнание, истребление, сопротивление, освобождение) связана с его судьбой и даже управляется ею.
Только что вышла еще одна книга неизданных стихотворений Поплавского, получившая название "Небытие" – то самое каталептическое состояние предсмертия, в которое отправляется усыпленный наркотиком разум. "Смерть неизбежна и прекрасна (даже если она зло). Будем умирать, как новые римляне, в купальном трико, на камнях у бассейна с затравленной хлором водою, заснуть, улыбаясь сквозь боль".
Небытие чудесная страна
Чьих нет границ на атласах бесплодных
К тебе плыву я по реке вина
Средь собеседников своих бесплотных
Река течёт сквозь чёрные дома
Сквозь улицы и дымные трактиры
Куда бездомных загнала зима
Сквозь все углы и все чертоги мира
Смежаются усталые глаза
Горячее покоя ищет тело
Смеркаются людские голоса
И руки сонно падают без дела
Что там за жизнью в сумраке блестящем?
Но почему так сладко отступая
Закрыть глаза. Как хорошеет спящий
И от него стихает боль тупая
Борис Поплавский
Георгий Адамович писал, что Поплавский талантлив "насквозь", в каждой случайно оброненной фразе. В извлеченных из старых тетрадей стихотворениях "Небытия", покинутых и обрывающихся на полуслове, немало таких ошеломительных "случайных фраз". Вот одна, сплетающая ткань жизни и одежды:
Играли облака бравурно
Им хлопал воздух раз два три
В лучах сиреневых зари
Мне было холодно и дурно
Касалась снега мокрая нога
Спускался с неба зимний вечер падкий
Река как дева хладная строга
Не шевелила вовсе юбкой гладкой
Украдкой дни летели без оглядки
Святая жизнь топорщилась моя
Как воротник что натирает шею
Я часто думал вот та самая
От коей умирают и лысеют
Слегка течёт и вся во власти сил
И всё ещё гордится хоть и нечем
Как толстое пальто что я носил
Невероятно поднимая плечи
Нового Поплавского (дадаиста, сюрреалиста, автора "автоматических стихов") мы открываем благодаря "Гилее" – старейшему из московских независимых издательств. "Небытие" – четвертый гилейский сборник Поплавского. Сергея Кудрявцева, основателя "Гилеи" и составителя "Небытия", я расспрашивал о том, как получилась эта книга:
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Сергей Кудрявцев о книге "Небытие"
– Борис Поплавский при жизни публиковался мало. В конце двадцатых годов он начинает публиковать то, что, с его точки зрения, будет более приемлемым, но при этом продолжает писать в стол. Почти весь архив попал к его душеприказчику Николаю Татищеву, который опубликовал его дневники и составил сборник "Дирижабль неизвестного направления". Потом он передал этот архив своим сыновьям Степану и Борису. Одна часть была подарена Государственному литературному музею, а другая осталась в Париже. Но есть еще третья часть, она послужила основой для первой гилеевской книжки "Покушение с негодными средствами" – это то, что было найдено в архиве Ильи Зданевича, находящегося сейчас в Марселе. Они дружили, много общались, Зданевич был для него своего рода наставником, собирал стихи Поплавского, и там оказалось довольно много. Основа книги "Небытие" – парижская часть архива, чуть-чуть из архива Зданевича, в приложении есть письмо Зданевичу – это то, что не удалось найти, когда готовилась книжка "Покушение с негодными средствами".
– Вы пишете в предисловии, что публикации из наследия Поплавского были изуродованы в угоду беженской культурной политике. В чей огород камень – Николая Татищева?
– Я сказал достаточно резко, конечно. Но речь идет о том, что он пытался приспособиться к действительности и писал такие стихи, которые надеялся опубликовать. В нескольких эмигрантских журналах они появлялись, вышла книга в 1931 году. Она была изуродована, но не им. Ему не дали возможности посмотреть корректуру и, конечно, там был ряд ошибок. О том, что он пытался некоторым образом приспособиться к действительности, свидетельствует его письмо Зданевичу, оно тоже было опубликовано в первой из гилеевских книжек. Там он пишет, что пытается стать понятным и не разделяет то храброе презрение к действительности, которого придерживается Зданевич. То, что осталось неизданным до последнего времени, вряд ли могло быть опубликовано тогда. Вы сами можете увидеть, что в основном тексты тому времени или той культурной цензуре не соответствуют. Так что при его жизни была опубликована лишь очень незначительная часть. И я не считаю, что это лучшие стихи.
– Вы пишете в предисловии, что существует "высокомерное невнимание к его необычным стихам"…
– Я с этим сталкивался. Дело в том, что существует образ Поплавского, образ человека очень верующего и преимущественно христианского. Он действительно был верующий, но его христианином назвать было невозможно, его вера не опиралась на какое-то одно конфессиональное представление. С другой стороны, люди, которые занимаются или интересуются авангардом, не воспринимают его опыты в этом направлении как что-то мало-мальски интересное или серьезное, рассматривают как что-то факультативное, временное. Ну да, была дружба со Зданевичем, да, Зданевич повлиял, да, увлекался футуризмом... Такая попытка отгородить созданный образ от всего, что в этот образ не вмещается. На самом деле оказалось, что в этот искусственный образ не вмещается очень многое. И после издания всего его наследия будет ясно, что образ надо менять, а, может быть, не стоит создавать какой-то окончательный образ в принципе...
– То есть публикации продолжатся?
– Я в этом уверен. Московская часть архива тоже не вся опубликована. Есть несколько десятков тетрадок с дневниками, из которых опубликована лишь малая часть. Стихов там больше, чем опубликовал я или другие исследователи. Будут публикации и прозы, потому что, кроме двух известных романов, существуют еще варианты набросков к ним, вариантов других текстов. Существуют не разобранные совсем и никогда никем не открывавшиеся тетрадки, записи его мыслей, анализы прочитанных книг, которые соседствуют с конспектами этих книг. Много рисунков, он же начинал как художник. В 20-е годы Поплавский занимался именно живописью, старался выставляться. Потом занялся преимущественно литературным творчеством, но продолжал рисовать на полях рукописей. Это довольно любопытные вещи, часть я пытался воспроизвести в книжке "Орфей в аду", немножко есть и в новой книге. Была надежда сделать альбом его рисунков. Но это дело трудное и дорогое.
Рисунок Бориса Поплавского, 1920-е годы
– Стоит отметить опубликованный в приложении к вашей книге план, составленный Поплавским: сборники стихов, которые он сам хотел бы издать.
– Да, это план собрания сочинений. Это было сделано в начале 30-х, когда он все свое поэтическое творчество делит на несколько книжек по периодам: там ранние стихи есть, потом то, что он называет "Русский дада", выделяет сюрреалистические, автоматические стихи. Дадаистский период очень плодотворный, он оказался практически за пределами всех публикаций. Четвертая книжка восстанавливает в значительной мере и эту часть.
– В сборник вошли и наброски, незаконченные тексты…
– Что-то я поместил в основной корпус просто потому, что считал, что они достойны внимания не только в комментариях, а мне показались достаточно оригинальными – это чисто вкусовое было решение.
– Поскольку некоторые стихи были найдены в архиве Ильи Зданевича, а "Гилея" главный и, наверное, единственный издатель Зданевича в России, спрошу вас: есть ли неопубликованные вещи Зданевича и намерены ли вы продолжать издание его сочинений?
– Да, я сейчас занимаюсь сразу двумя изданиями. Одно касается раннего периода Зданевича – оно подготовлено коллективом литературоведов и искусствоведов на основе архива Русского музея, в котором хранятся речи, доклады, манифесты и письма Зданевича периода начала футуризма, возникновения "всечества" – с 1912 по 1914 год. Это большой объем, так что будет двухтомник. Вторая книга – это весь комплекс поэтических вещей Зданевича с 1920 по 1975 год. Это несколько книг, которые он издал сам, и тексты не изданные: например, большая поэма "Бригадный", посвященная событиям в Испании.
