Один из слоганов рекламной кампании, зазывающей российских туристов в Турцию, прост: "Турция – своя для каждого!". В последние дни этот слоган неожиданно стал звучать политически. Ведь в какой-то степени он описывает обстановку в Турции, ставшую причиной массовых волнений в Стамбуле, а затем и других городах страны.
Выяснилось, что в социально-политическом смысле Турций действительно много. По крайней мере не меньше двух: недаром главный упрек, который адресуют манифестанты премьер-министру Реджепу Тайипу Эрдогану, заключается в том, что он, по их мнению, стал "премьером 50%", то есть только тех, кто голосует за правящую Партию справедливости и развития. Турция, похоже, стала ярким примером того, что можно назвать демократией отчуждения. Это явление становится все более распространенным на востоке Европы.
Турецкая журналистка Элиф Шафак, впрочем, видит более глубокие причины происходящего. Одна, по ее мнению, – в том, что аппетит пришел к Эрдогану во время еды: по мере того как росла его популярность, обусловленная экономическими успехами Турции в последнее десятилетие, рос соблазн закрутить гайки – и бороться с этим соблазном премьеру оказалось трудно. Другая причина – неспособность основной оппозиционной партии, Республиканской народной (она считает себя защитницей светских традиций республики, основанной Кемалем Ататюрком), предложить эффективную альтернативу правительственной политике. Вообще традиционным кемалистам сложно быть искренними защитниками плюрализма: Мустафа Кемаль был весьма своеобразным "демократом" – модернизацию, многопартийность, европейский стиль одежды и поведения он в 20-30-е годы насаждал железной рукой, опираясь на штыки верной ему армии.
Картина очень знакомая. С теми или иными вариациями жалобы манифестантов со стамбульской площади Таксим могли бы повторить оппозиционно настроенные горожане в Москве и Киеве, Бухаресте и Будапеште. Во всех случаях линии общественного раскола схожи. С одной стороны – власти, опирающиеся на "молчаливое большинство": оно, впрочем, не всегда молчит, но без разрешения обычно не высказывается – вспомним предвыборные митинги Владимира Путина. С другой – относительно зажиточное и образованное меньшинство, которое требует расширения гражданских свобод, а на самом деле (одно другому не противоречит) – большего учета властями своих политических и экономических интересов. Конечно, степень авторитарности режимов везде разная – скажем, венгерский премьер Виктор Орбан хоть и ценит Путина как технолога власти, но вряд ли может позволить себе кремлевские методы борьбы с оппозицией.
Годы недавнего относительного благополучия, хоть в Турции, хоть в России, хоть в Венгрии, сформировали довольно многочисленный слой людей, чьи жизненные стандарты приблизились к западным, чья работа – если взять, к примеру, людей творческих профессий – предполагает возможность свободного самовыражения и обмена мнениями, чьи взгляды и привычки в хорошем смысле слова космополитичны. Но возможности этого слоя влиять на принятие политических решений оказались ограниченными. Власти попросту не нуждаются в учете интересов таких избирателей, потому как свое большинство голосов они так или иначе наберут и без них, порой даже не прибегая к подтасовкам и административному ресурсу. Просто обопрутся покрепче на консервативный провинциальный электорат, госслужащих и "породненный" с бюрократией бизнес. В этих условиях официальная оппозиция, как выясняется, "рассерженным горожанам" не помощник. В одних случаях, как в России, это оппозиция "понарошку", которая в действительности очень сильно срослась с правящими кругами. В других – она непопулярна, поскольку избиратели помнят о коррупционных и прочих скандалах, которые окружали нынешних оппозиционеров во время их пребывания у власти – скажем, кемалистов в Турции или социалистов в Венгрии. В результате выбор для недовольных невелик: ругать власти на кухне или выходить на улицу.
В нескольких странах на востоке Европы формируется демократия отчуждения, действующая по принципу "победитель получает всё". А побежденный становится изгоем, иногда – заключенным, как, например, Юлия Тимошенко. В рамках этой системы формально существуют выборы, парламенты, разделение властей, но фактически власть едина и стремится к несменяемости. Реджеп Эрдоган, как известно, намерен в 2014 году баллотироваться на пост президента Турции, изменив при этом конституцию так, чтобы глава государства располагал куда бóльшими властными полномочиями, чем сейчас. Виктор Орбан провел через парламент, в котором его партия Фидес располагает конституционным большинством, поправки к основному закону Венгрии, создающие благоприятные условия для того, чтобы Фидес осталась у власти. В Румынии правящая коалиция социал-либералов во главе с премьером Виктором Понтой спровоцировала в прошлом году политический кризис, пытаясь одновременно избавиться от своего оппонента, президента Траяна Бэсеску, и добиться изменения избирательной системы в выгодную для себя сторону.
Демократия отчуждения предполагает конфронтацию, отсюда агрессивные заявления ее вождей. Только указывая большинству на "врагов", "предателей", "иностранных агентов", можно рассчитывать на сохранение верности и мобилизацию лояльной части электората перед очередными выборами. Чем репрессивнее политика такого режима, тем больше вероятность того, что мирно он с властью не расстанется, опасаясь, что оппоненты поступят с ним точно так же, как он поступал с ними. А это тот пункт, где демократия отчуждения перестает быть демократией вообще, поскольку лишается одного из главных свойств демократической системы – способности к компромиссам, когда позиция большинства преобладает, но мнение меньшинства – уважается и учитывается.
Выяснилось, что в социально-политическом смысле Турций действительно много. По крайней мере не меньше двух: недаром главный упрек, который адресуют манифестанты премьер-министру Реджепу Тайипу Эрдогану, заключается в том, что он, по их мнению, стал "премьером 50%", то есть только тех, кто голосует за правящую Партию справедливости и развития. Турция, похоже, стала ярким примером того, что можно назвать демократией отчуждения. Это явление становится все более распространенным на востоке Европы.
Участники акций протеста в Турции сравнивают Эрдогана с Гитлером
В том, что на улицы в Турции вышли, по меньшей мере поначалу, в основном представители "креативного класса", сомневаться не приходится. Волнения начались в Стамбуле – самом европейском из турецких городов, где давно нарастал скептицизм в отношении политики правительства Эрдогана. Сторонники светской демократической республики считают эту политику, с одной стороны, все более авторитарной, с другой – покровительствующей, хоть пока относительно мягко, ренессансу исламских традиций и норм поведения в турецком обществе. Интеллигенция упрекает Эрдогана во многом: от репрессий против оппозиционных журналистов до ограничения финансирования государственных театров и попытки уничтожить тот самый парк в центре Стамбула, который стал катализатором волнений. В списке правительственных "грехов" – даже недавнее ужесточение правил торговли алкоголем, хотя ограничения эти совсем не драконовские: нельзя торговать спиртным в окрестностях школ и мечетей, а также с 10 вечера до 6 утра.Турецкая журналистка Элиф Шафак, впрочем, видит более глубокие причины происходящего. Одна, по ее мнению, – в том, что аппетит пришел к Эрдогану во время еды: по мере того как росла его популярность, обусловленная экономическими успехами Турции в последнее десятилетие, рос соблазн закрутить гайки – и бороться с этим соблазном премьеру оказалось трудно. Другая причина – неспособность основной оппозиционной партии, Республиканской народной (она считает себя защитницей светских традиций республики, основанной Кемалем Ататюрком), предложить эффективную альтернативу правительственной политике. Вообще традиционным кемалистам сложно быть искренними защитниками плюрализма: Мустафа Кемаль был весьма своеобразным "демократом" – модернизацию, многопартийность, европейский стиль одежды и поведения он в 20-30-е годы насаждал железной рукой, опираясь на штыки верной ему армии.
Мустафа Кемаль Ататюрк неожиданно стал символом борьбы против авторитаризма, хотя сам он правил железной рукой
Эта традиция сохранялась в турецкой политике почти до самого конца ХХ века. И вот при Эрдогане, когда армия ушла в тень, консерваторы и кемалисты словно бы поменялись местами – правда, уже в совсем других общественно-политических условиях. В результате у той части граждан, которая не согласна с правительственным курсом, но не хочет и возврата военных в политику, не оказалось полноценных возможностей выразить свое мнение легальным путем, в рамках демократической конкуренции. Возникло отчуждение либеральных городских слоев от режима, который, по их мнению, служит интересам лишь части общества – консервативно настроенных жителей провинции и "правоверных бизнесменов", тесно связанных с партией Эрдогана.Картина очень знакомая. С теми или иными вариациями жалобы манифестантов со стамбульской площади Таксим могли бы повторить оппозиционно настроенные горожане в Москве и Киеве, Бухаресте и Будапеште. Во всех случаях линии общественного раскола схожи. С одной стороны – власти, опирающиеся на "молчаливое большинство": оно, впрочем, не всегда молчит, но без разрешения обычно не высказывается – вспомним предвыборные митинги Владимира Путина. С другой – относительно зажиточное и образованное меньшинство, которое требует расширения гражданских свобод, а на самом деле (одно другому не противоречит) – большего учета властями своих политических и экономических интересов. Конечно, степень авторитарности режимов везде разная – скажем, венгерский премьер Виктор Орбан хоть и ценит Путина как технолога власти, но вряд ли может позволить себе кремлевские методы борьбы с оппозицией.
Виктор Орбан способен вывести на улицы Будапешта тысячи своих сторонников. Главное - побольше патриотической риторики
Однако социальные контуры ситуации схожи.Годы недавнего относительного благополучия, хоть в Турции, хоть в России, хоть в Венгрии, сформировали довольно многочисленный слой людей, чьи жизненные стандарты приблизились к западным, чья работа – если взять, к примеру, людей творческих профессий – предполагает возможность свободного самовыражения и обмена мнениями, чьи взгляды и привычки в хорошем смысле слова космополитичны. Но возможности этого слоя влиять на принятие политических решений оказались ограниченными. Власти попросту не нуждаются в учете интересов таких избирателей, потому как свое большинство голосов они так или иначе наберут и без них, порой даже не прибегая к подтасовкам и административному ресурсу. Просто обопрутся покрепче на консервативный провинциальный электорат, госслужащих и "породненный" с бюрократией бизнес. В этих условиях официальная оппозиция, как выясняется, "рассерженным горожанам" не помощник. В одних случаях, как в России, это оппозиция "понарошку", которая в действительности очень сильно срослась с правящими кругами. В других – она непопулярна, поскольку избиратели помнят о коррупционных и прочих скандалах, которые окружали нынешних оппозиционеров во время их пребывания у власти – скажем, кемалистов в Турции или социалистов в Венгрии. В результате выбор для недовольных невелик: ругать власти на кухне или выходить на улицу.
Недавние акции протеста украинской оппозиции в Полтаве
В конце 2009 года, когда в Центральной и Восточной Европе (ЦВЕ) отмечалось 20-летие антикоммунистических революций, американский журнал Newsweek с тревогой писал о негативных тенденциях в странах региона: "Прогресс в странах Центральной Европы действительно впечатляет. Вступив в ЕС, они показали, что обладают основными элементами либеральной демократии – соответствующими институтами, выборами, защитой прав человека. На более глубоком уровне, однако, демократическая культура в странах региона заметно отстает от остальной части континента. На правом фланге тревожащей популярностью пользуются откровенно антилиберальные националистические силы. На левом – продолжают играть большую роль бывшие коммунистические партии, так и не рассчитавшиеся толком со своим прошлым". Опасения оправдались, и не только в отношении части стран ЦВЕ, но и России, Украины и даже Турции – хотя там расстановка политических сил иная. Правда, есть важный момент: восточноевропейские страны, вступившие в Евросоюз, обязаны придерживаться демократических правил игры, общих для всех его членов, и не могут зайти слишком далеко в их нарушении, не вызвав серьезных нареканий Брюсселя. (В случае с Венгрией это уже произошло.) На Россию или Турцию такие ограничения, естественно, не распространяются.В нескольких странах на востоке Европы формируется демократия отчуждения, действующая по принципу "победитель получает всё". А побежденный становится изгоем, иногда – заключенным, как, например, Юлия Тимошенко. В рамках этой системы формально существуют выборы, парламенты, разделение властей, но фактически власть едина и стремится к несменяемости. Реджеп Эрдоган, как известно, намерен в 2014 году баллотироваться на пост президента Турции, изменив при этом конституцию так, чтобы глава государства располагал куда бóльшими властными полномочиями, чем сейчас. Виктор Орбан провел через парламент, в котором его партия Фидес располагает конституционным большинством, поправки к основному закону Венгрии, создающие благоприятные условия для того, чтобы Фидес осталась у власти. В Румынии правящая коалиция социал-либералов во главе с премьером Виктором Понтой спровоцировала в прошлом году политический кризис, пытаясь одновременно избавиться от своего оппонента, президента Траяна Бэсеску, и добиться изменения избирательной системы в выгодную для себя сторону.
Демократия отчуждения предполагает конфронтацию, отсюда агрессивные заявления ее вождей. Только указывая большинству на "врагов", "предателей", "иностранных агентов", можно рассчитывать на сохранение верности и мобилизацию лояльной части электората перед очередными выборами. Чем репрессивнее политика такого режима, тем больше вероятность того, что мирно он с властью не расстанется, опасаясь, что оппоненты поступят с ним точно так же, как он поступал с ними. А это тот пункт, где демократия отчуждения перестает быть демократией вообще, поскольку лишается одного из главных свойств демократической системы – способности к компромиссам, когда позиция большинства преобладает, но мнение меньшинства – уважается и учитывается.