Член Литфонда Игорь Владимирович Бахтерев, автор пьес "Полководец Суворов" (1938) и "Откровение в бурю" (1962), был крошечной рыбешкой в сонном аквариуме советской литературы. О существовании другого Игоря Бахтерева, духовидца и революционера, я узнал почти 30 лет назад, когда в подпольном журнале "Транспонанс", который издавали Сергей Сигей и Ры Никонова, появились его поэмы.
Когда уходит Имерверь
к ступням зверей больных
пришей
под свист овцы больной
больничный лист ночной
Потом на квартирном литературном вечере я познакомился с этим тишайшим старичком, похожим на Мамлеева: уже начиналась перестройка, и появилась надежда на то, что стихи, которые Бахтерев 60 лет писал без надежды на публикацию, появятся в печати. Но лишь сейчас, через 17 лет после смерти Бахтерева, великое издательство "Гилея" выпустило двухтомник его обэриутских сочинений.
Игорь Бахтерев
В 1927 году друг Даниила Хармса девятнадцатилетний Игорь Бахтерев был одним из основателей ОБЭРИУ, Объединения Реального Искусства, сообщества молодых поэтов, решивших сокрушить ветхие смыслы русской словесности и взорвать литературу, заменив ее неуверенную логику роскошным абсурдом. Первое стихотворение первого тома написано в 1928 году.
Блуждает филин глазом посторонним
по берегу пустынного притока.
Летит журавль многосторонний,
вонзаясь грудью в свет высокий.
Законом, присланным Лукой,
поля стремятся на покой.
Погода дремлет. Воздух душен.
Я в сад вхожу, мне сад послушен.
Встаёт на цыпочки трава,
у каждой травки голова,
которая качается лениво.
Заход светил приветствует крапива,
перстом несмело отмечая,
спрашивает: "Который час?"
Мышонок звонко отвечает,
танцуя польку подбочась.
Над кровлей туча пролетела,
бросив тень в чуть слышный сад.
Горбатый пёс зрачком несмелым
нырнет разок, издаст: "Грык дру..."
с повторным: "Гру..."
И снова тихо. Рожь кругом.
Глялят гвоздики за окном,
росу приметив, говорят:
"Вода нужна
в наш тонкий зад"
Это полноправный разговор с Заболоцким (кстати: только что опубликовано неизвестное стихотворение Заболоцкого "Дума" (1926)).
Рядом – "Элегия", ответ Бахтерева Введенскому:
Шуми-шуми, ночей стихия,
заканчиваю элегию.
Там — на своей телеге я.
А кто адресат стихотворения про старичков, неужели Корней Иванович?
Тихо в комнату мою двери отворяются
Тихо в комнату мою старички являются.
У раскрытого окошка ветерки колышутся
Управдомов голоса за окошком слышатся.
И крадутся старички к этому окошечку
Из кармана достают небольшие ложечки
А на ложечках сидят воробейки птички
Длинные хвосты у них и смешные личики.
Стал летать один из них ровными кругами
И летая говорил птичьими словами:
Наши берди не для вас
Ваши тверди не для нас
Мы ритать хотим как вым
Крылетать вам не дадим.
Вслед за птичкой старичок
Тоже разлетался
В подтверждение чего ложечкой махался
Завершая третий круг очень утомился
Пролетая потолок за крючок схватился.
Лампу он напоминал и висел часами
Воробей давно уснул под его усами
Тихо стало за окном голоса не слышатся
В тихой комнате моей старичок колышется-колышется. 1930
Советская власть решила сохранить монополию на абсурд за собой. Через четыре года после основания ОБЭРИУ, в декабре 1931 года, Бахтерев был арестован по обвинению в участии в антисоветской группе, сочинении и распространении контрреволюционных произведений (по этому делу проходили и Хармс с Введенским), но вскоре освобожден. Через несколько лет волна репрессий поглотила его друзей, но он уцелел и стал тишайшим советским драматургом. В 1950 году, сочиняя ради заработка советскую пьесу "Двойная игра", он писал тайком такие стихи:
Какая грозная картина
Какой стремительный обман
Когда бежит передо мною
Ватага буйных обезьян
Они глазами голубыми
Грохочут небу напоказ
И бродят фельдшеры за ними
Лечить сынов и дочерей
Лечить курчавых сыновей
Издание тайных сочинений Бахтерева "Гилея" планировала еще в 1990 году, но появился двухтомник только сейчас. Непостижимый феномен: исследователи обэриутов, всего-то человек десять, ведут друг с другом безжалостные войны, и из-за этих войн публикации порой откладываются на десятилетия. Самая известная история с изданием Введенского, но и вокруг архива Бахтерева тоже крутились мутные водовороты. Бумаги остались в разных собраниях, владельцы которых с подозрением относятся к конкурентам, к тому же Бахтерев постоянно переделывал старые стихи, так что существует множество равноправных вариантов. "Глубинная суть и бытие бахтеревского текста есть текучесть смыслов, значений, слов, вне которой он становится мертвым и обезображенным. В этом отношении Бахтерев был истинно петербургским поэтом, у которого все движется, как облака петербургского неба, стремительно или неторопливо", – пишет составитель двухтомника Михаил Евзлин. Гилеевскому изданию предшествовали семь малотиражных книжечек Бахтерева в Мадриде, которые Михаил Евзлин выпустил в своем домашнем издательстве Hebreo Errante, специализирующемся на русском авангарде. Я позвонил Михаилу Евзлину в Мадрид и попросил рассказать о Hebreo Errante (издательстве Странствующего Еврея) и рукописях Бахтерева.
Михаил Евзлин об Игоре Бахтереве
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Михаил Евзлин об Игоре Бахтереве
– Все это результат стечения обстоятельств. Изготовлением книжек для собственного удовольствия я начал заниматься в Италии. Там же произошла и моя встреча с авангардом. Я преподавал русский язык в университете Тренто, куда меня пригласил ныне покойный профессор Марцио Марцадури. Это был мой очень близкий друг, и в определенном смысле авангард достался мне в наследство от него. После его смерти в 1990 году я должен был окончить все задуманные им книги и дела, например, первое издание Василиска Гнедова. В Мадрид я переместился с моей женой, она испанка. И здесь восстановилась связь с Сергеем Сигеем: я с ним познакомился в Москве, и потом Марцио Марцадури пригласил его на знаменитый симпозиум по авангарду в Тренто в 1989 году. Сергей Сигей прислал мне "Ночные приключения" Бахтерева и "Игра в аду. Поэма вторая" Алексея Крученых. Я ему предложил сделать книжки. С этого все и началось.
– Стало быть, это продолжение журнала "Транспонанс", который Сергей Сигей издавал еще в Советском Союзе?
– Нет, это продолжение моих книжных забав. Я профессионально занимался переплетным и реставраторским делом. Я прожил три года в бенедиктинском монастыре Италии в Пьемонте, где монахи меня обучили переплетному делу и вообще искусству книги. Так что с "Транспонансом" мои эксперименты ничего общего не имели, я просто тогда еще не знал о существовании этого журнала. И вообще, строго говоря, не занимался авангардом. Он мне достался в буквальном смысле в наследство от Марцио Марцадури. Минимальные затраты позволили издать эти редкие тексты, действительно достойные, заслуживающие сохранения и извлечения из забвения.
– Итак, издательство Hebreo Errante началось в 2001 году именно с Бахтерева…
– Первые две книжки: "Ночные приключения" Бахтерева и книжка Крученых "Игра в аду. Поэма вторая". Если первая поэма 1912 года – смешной дореволюционный ад, то во второй поэме тридцатых годов описывается настоящий чекистский ад. С семиотической точки зрения очень интересно сопоставить первую и вторую поэмы. С этого начались издания Hebreo Errante.
– Во втором гилеевском томе Бахтерева изложена история замысла издания его произведений. Все время возникали какие-то помехи. Вообще злой рок преследует почти все издания обэриутов, самая знаменитая печальная история была с Введенским. Что произошло с Бахтеревым? У вас не было и до сих пор нет полного доступа к его архиву?
– Прежде всего, я должен сказать: я не издатель, не литературовед, не филолог, основное мое занятие – семиотика мифа. Что значит семиотика? Это реконструкция реальности по знакам. Уже 12 лет как я нахожусь в соприкосновении с текстами Бахтерева. Первая публикация, еще в Советском Союзе, появилась в "Транспонансе" Сергея Сигея: в 1980 году он издал "Древнегреческую размолвку". Он первый стал, хотя и в самиздатском журнале, который выходил в пяти экземплярах, издавать Бахтерева.
Прежде всего, есть объективный аспект. Бахтерев постоянно плодил, множил эти варианты, раздавал их разным людям. После себя он оставил абсолютный хаос. Собрать все варианты и рукописи, даже точно установить, где они находятся, невозможно. В литературном архиве в Петербурге Бахтерев просто не значится, хотя другие обэриуты, Введенский или Хармс, там присутствуют. Бахтерев не позаботился о том, чтобы привести в порядок свои бумаги. Это объективная причина трудностей. Кроме бумаг, которые, к счастью, собрал Сигей, я собрал все прижизненные публикации. Кто сейчас знает журнал "Родник"? Кто сейчас помнит газету "Литератор"? Все это было тщательным образом собрано. Затем я волей-неволей реконструировал как семиотик, что происходило в последние годы Бахтерева, всю эту издательскую историю. Пришлось опуститься в некое болото, погрузиться во что-то смутное и болезненное. Бахтерев был стар, его окружали всякие околитературные люди с нечистыми руками, шушера, присвоившая часть его рукописей.
Если бы не Сергей Сигей, этого двухтомника не было бы. Его значение в этом смысле трудно переоценить. Так что воздаю хвалу Сергею Сигею.
– Двухтомник замечательный, и замечательна ваша статья с семиотическим анализом текстов Бахтерева, но не хватает биографического очерка. Почему вы решили отказаться от него?
Михаил Евзлин
– Мой отказ от биографии вполне принципиален, он соответствует семиотическому методу – должен быть прежде всего текст. Возьмем любой древний текст: например, Гомера. Что вы о Гомере знаете? Даже сомневаются в его существовании. И то, что отсутствует биография – это даже лучше. Есть текст, и никакая биография вам не мешает воспринимать текст как таковой. Любой человек, который умеет обращаться с интернетом, может найти в Википедии биографию Бахтерева, на сайте "Гилеи" есть линки на его воспоминания. Поэтому я не считал нужным затемнять двухтомник биографическими данными, которые сами по себе ничего не значат. Вот родился он, затем, чтобы как-то выжить, вместе с Разумовским написал пьесу "Полководец Суворов". Одним словом, у Бахтерева, строго говоря, биографии нет. Он любил собак, он всегда держал у себя дома пять дворняжек. Мне рассказывал Борис Констриктор, мой друг, который был хорошо знаком с Бахтеревым, что у него дома были цветы, деревья в кадках и пять собак серо-песочного цвета, которых он подбирал на улице. Вот этот биографический факт мне лично симпатичен в высшей степени, потому что я сам люблю животных. И дальше, разумеется, работа, чтобы выжить, в качестве советского писателя, а тайно он писал, постоянно переписывал свои замечательные уникальные стихи, свои миракли. Если кто-то желает написать его биографию, пусть пишет. В предисловии к этому двухтомнику заявлено, что все издание строится не на текстологических и филологических, а на семиотических принципах. То есть лицо писателя выделяется из текста. Текст есть основное, а в каких обстоятельствах писал и так далее – это меня абсолютно не интересовало. Вот вышел том Введенского, "Всё" называется. Где-то 250 страниц – это тексты, и еще 300 страниц – вся эта болтовня, протоколы и прочее. Какое это отношение имеет к поэзии, все эти протоколы, все эти воспоминания, как правило, лживые? И сам автор тоже не всегда искренен. Это мое глубокое убеждение, что биография должна быть отделена от текста. Текст не должен затеняться и замутняться биографией, которая всегда сомнительна и принадлежит к неверной стихии памяти.
– Вы пишете о том, что у Бахтерева "нет ни одного окончательно зафиксированного текста". Почему он ничего не завершал?
– Есть много случаев, когда поэт или писатель не в состоянии завершить. Где-то сама по себе тема не может быть завершена. Он писал стихотворения, а потом к ним возвращался. Я говорю со своей точки зрения, не поэта, а именно семиотика: я пишу, например, статью о сиренах у Гомера и возвращаюсь к своим старым статьям, вместо того, чтобы писать, как какой-то графоман, новую статью, повторяясь. Я просто переделывал, делал новый вариант статьи, поскольку то, что было мне неясно раньше, становилось ясно. То же самое, я думаю, у Бахтерева: вместо того чтобы сочинять новое стихотворение, он делал вариант старого стихотворения, и старое стихотворение приобретало другой смысл. Это вариантность, постоянное возвращение к исходной точке. Вы читали знаменитую книгу "Миф вечного возвращения" Элиаде? Это постоянное возвращение к исходной точке, в нем я не вижу ничего необычного. Бывают люди, которые постоянно возвращаются к одному воспоминанию, к какой-то значительной точке во времени и не могут выйти из ее поля притяжения. В этой незаконченности есть свое очарование. Законченность в иных случаях разочаровывает, закрывает, замыкает, не оставляет вам выхода. У Бахтерева все открыто, все течет, все изменяется.
