Иван Толстой: Наши восьмидесятые. Панорама свободовских программ 30-летней давности без эфирных помех. Мне уже приходилось говорить, что, несмотря на столько минувших лет, передачи 80-х производят впечатление удивительной близости тематической, стилистической, интонационной. Кажется, что и самому заговорить с той эпохой было бы очень легко. Но сегодня пусть она говорит с нами, а мы послушаем.
Обзор публицистики 67 номера журнала «Время и мы», журнала израильско-нью-йоркско-парижского. Запись 2 января 83-го года. Голоса: Ирина Каневская, Игорь Берукштис и Юрий Готовчиков. Ведет обзор Дмитрий Сеземан.
Дмитрий Сеземан: Последний номер журнала «Время и мы», хоть и печатается, как сказано на титульном листе, в Нью-Йорке, Иерусалиме и Париже, вышел со значительным опозданием по давней традиции московских толстых журналов. Впрочем, это не так уж важно, ибо материалы, помещенные в публицистическом отделе, не носят остроактуального характера, хоть и посвящены весьма интересным темам.
В прошлом, 66-м номере журнала его главный редактор поместил очерк «Оглянись в сомнении» о жизни новых иммигрантов в Израиле и Америке. В этом номере мы находим второй очерк этой серии под названием «Моцарт и иммигрантская Одиссея». По словам автора Виктора Перельмана, известный израильский философ и толкователь Библии раввин Адин Штейзальц считает, что имеются две основные силы, которые воздействуют на евреев и имеют наибольшее значение для понимания их сущности.
Диктор: «Первая сила — это их поразительная способность видоизменяться, приспосабливаться, становиться похожими на людей, среди которых они живут. С языком чуждого народа к евреям приходит глубокое понимание его духа, его чаяний, его образа жизни и мыслей. Евреи, по словам Штейнзальца, уподобляются тому актеру, который не только играет роль, но и сам становится на сцене тем человеком, чью роль он исполняет. В результате евреи становятся большими немцами, чем сами немцы, большими англичанами, чем сами англичане, большими русскими, чем сами русские. Но с другой стороны, и это не менее важно, в их душе живет некий, только им присущий властный зов, некое стремление к самопознанию, какие-то труднообъяснимые элементы их существования, в какой бы стране они ни находились.
Так вот, мне кажется, что эти две силы, которые по словам Штейнзальца воздействуют на евреев, во многом дают ключ к пониманию психологии еврейской эмиграции из СССР. Более того, они помогают нащупать водораздел в сознании тех, кто решил отправиться в Израиль, и тех, кто уехал в Америку. Но вот парадокс: приехав в Америку, советские евреи не расстаются со своей тягой к мимикрии и психологическому конформизму. Среди новых иммигрантов, столько говоривших о советском антисемитизме и о своем желании жить еврейской национальной жизнью, я не знаю ни одного, который, появившись в Америке, начал бы реально жить этой жизнью».
Дмитрий Сеземан: Не менее интересно и характерно, что, вопреки ожиданиям, в Израиле происходят подобные же явления с иммигрантами. Как пишет Перельман, в Израиле гораздо больше, чем в Америке, развивается русскоязычная культура. Виктор Перельман приводит слова Бориса Хазанова о трагической раздвоенности переживаемой значительной частью русско-еврейской интеллигенции. С одной стороны невозможно жить дальше в условиях тоталитарного черносотенного режима, а с другой - почти физическая невозможность расстаться с Россией и прежде всего с русским языком, жизнь вне которого не мыслят многие из нас, пишет Перельман. Виктор Перельман скептически смотрит на возможность такого неконфликтного раздвоения. Вот как он заканчивает свою статью.
Диктор: «Американцы? Да, похоже, мы хотим ими стать и, не уставая, говорим об этом. Но от чего же мы так часто сторонимся их и так мало имеем среди них друзей, и так скучаем в их окружении, и так рвемся, ох, как рвемся все в ту же свою эмигрантскую среду? Похоже, мы застряли между двух миров и без конца воскуривая фимиам своей новой родине, отнюдь не находим точку опоры, а только демонстрируем все тот же исходный советский конформизм: хвали государство, в котором живешь — не ошибешься. Впрочем, зачем обязательно кем-то быть? Америка страна индивидуалистов и потому не требует ни под кого подделываться, никому и ни в чем подражать, а лишь каждому предоставляет свободу быть самим собой и искать свое место под солнцем. Да, эта страна живет по своим законам, у нее свой бог и свои идеалы. Бог, равнодушный к словам и уважающий только дело. Ну, а мы, в трех лицах единые русские-евреи-американцы, где нам найти своего бога? И как построить свою жизнь в этом жестоком, сложном и столь малопонятном мире? Все мы только ищем и благодарим судьбу за то, что она дала нам такую возможность».
Дмитрий Сеземан: Создается впечатление, что автор статьи недостаточно дифференцированно рассматривает вопрос об иммиграции в зависимости от принимающей стороны. Между тем это важный элемент национального вопроса в этом его аспекте. В самом деле, в Израиле ситуация определяется тем, что это государство создавалось на основе двух во многом противоположных друг другу стремлениях: с одной стороны это было движение за духовное самовыражение еврейского народа, с другой - национальное движение, которое развивалось в условиях войн и жесточайшей борьбы за существование. А вот Соединенные Штаты, например, так же созданные иммиграцией в основном из Европы, в отличие от других крупных государственных образований не созданы на основе национальных стремлений и традиций. Скажем, француз, независимо от того, образован он или нет, несет на себе груз многовековой истории с ее королями, императорами, революциями, республиками, с ее оборонительными и завоевательными войнами, с ее сложной борьбой местных интересов и традиций с центральной, хоть королевской, хоть якобинской властью. Между тем американец — это, прежде всего, человек, принимающий основной закон, конституцию с ее правами и обязанностями. Он является не столько членом национальной общины, сколько участником, говоря словами Руссо, некоего общественного договора. Так что, по-видимому, в этом контексте еврейская русскоязычная культура и образ жизни могут существовать и развиваться не хуже польской или итальянской, не теряя, как говорит Перельман, своего Моцарта, то есть то духовное наследие, которому она была причастна в России, где этот Моцарт назывался то ли Цветаева, то ли Пастернак.
Тема национальная в этом номере журнала «Время и мы» представлена так же статьей профессора Эткинда, озаглавленная «Православие, самодержавие, народность». Это полемическое эссе, направленное против некоторых положений альманаха «Вече», занимающего крайне ортодоксальные, националистические позиции и резко отвергающий сами принципы либеральной демократии. Огорчительно то, что весьма существенные вопросы, существенные не только для России, редко обсуждаются со спокойствием, необходимым, чтобы внести в них какую-то ясность. Скажем, мысль о том, что Россия есть некий замкнутый в себе организм и что все привнесенное извне для нее пагубно, например, западный либерализм, эта мысль может быть интересна, но с каких пор, с каких эпох вести отчет. Ведь, скажем, христианство пришло на Русь из Византии, а в Византию из Рима. Как с этим быть? Вопрос о русском православном царстве, поставленный в качестве идеала некоторыми авторами «Вече», интересен, хоть и не нов. Но не заключается ли некоторое противоречие в самом этом понятии «русское православное царство». Ведь царство — это государство, а сколько помнится из Евангелия, Христос требовал отдать богу богово, а кесарю кесарево. Мое царство, говорил он, не от мира сего. И не называл ли он сатану князем мира сего? И действительно ли христианская церковь, являющаяся телом Христа на земле, имеет призвание создавать государство с его учреждениями или управлять ими. Куда как интересная тема для обсуждения.
Или взять вопрос о демократии, которую резко отвергают авторы «Вече» и горячо защищает Ефим Эткинд. Еще в прошлом веке французский историк и социолог Алексис де Токвиль в своей классической работе «О демократии в Америке» усматривал опасности, таящиеся в демократических институтах, и предостерегал от них, в частности, от возможности диктатуры большинства над меньшинством. И верно то, что демократические режимы часто слабее тоталитарных, хуже умеют защищать свои свободы и легче поддаются проникновению и подрывному влиянию разных групп, руководимых, скажем, коммунистами, стремящимися эту демократию уничтожить. Но значит ли это, что демократия сама по себе плоха, или только то, что перед лицом новой опасности ей следует самой менять формы своего существования и находить новые средства защиты?
Опять же, национальный вопрос, столь занимающий умы в наше время. Ясно одно, что коммунизм в лице советской власти оказался бессильным решить национальную проблему в СССР. Ясно так же, что коммунистическая идеология оказалась глубоко враждебной тем религиозным, духовным, культурным ценностям, которыми питалось национальное самосознание народов, населявших бывшую Российскую империю. Но следует ли из этого, что, как пишут в «Вече», три четверти населения этих областей Украины, Белоруссии, Грузии, Армении и других, гордясь своей землей и любя ее, все же считают себя россиянами? Конечно, было бы интересно поподробнее узнать, из каких статистических исследований вытекают эти три четверти и что думают по этому вопросу, скажем, литовцы или эстонцы. Опять-таки капитальнейший вопрос. Но вряд ли он может быть решен безоговорочно, утверждением превосходства одной национальности над другими.
Все эти примеры, по-моему, показывают, что и в «Вече», и в «Время и мы» поставлены вопросы, важные для будущего народов нашей страны, но что их обсуждение требует трезвого анализа и главным образом взаимного уважения спорящих. Одно проступает с очевидностью из этой полемики, а именно то, что Маркс и его последователи, застрявшие на классовой борьбе, совершенно проглядели, не поняли, какое огромное, может быть, решающее место займет национальный вопрос в общественной жизни 20 века.
Дмитрий Сеземан: «Время и мы» публикует обширную статью Льва Наврозова под ироническим заголовком «Дураки американцы против умных русских». Чтобы пояснить смысл этого заголовка, Наврозов приводит следующий пример:
Диктор: «Человек, изучающий войну между Францией и Германией 1940 года, может ошибочно заключить, что Франция — нация дураков. В народных сказках многих стран описывается, как дурак, стремясь защитить себя, возводит перед собой стену, не задумываясь о том, что ее можно обойти, и ожидает, что любой нежданный гость подойдет к стене, постоит, повернется и уйдет. Именно на это, по-видимому, рассчитывали французы между 1933 и 1940 годами. Они выстроили дорогостоящую линию Мажино, где в солдатских казармах были кондиционеры, не думая о том, что вражеские войска могут ее обойти. У них не хватило ума, чтобы не выбрасывать деньги на линию Мажино, а вместо этого потратить их на подвижную оборону. Но это отнюдь не означает, что французы глупы, а немцы умны — это означает только то, что лица, ответственные за оборону Франции, были в основном из более глупой половины французского населения, а те, кому было поручено завоевание Франции, были из более умной половины немецкого населения. В результате разразилась война французских дураков с умными немцами. Точно так же идет глобальная борьба между Соединенными Штатами и тоталитарной Россией, между американскими дураками и умными русскими».
Дмитрий Сеземан: Статья Льва Наврозова, являющаяся перепечаткой из американского журнала, в основном посвящена критике так называемой советологии и, соответственно, политике, проводимой рядом государственных деятелей Запада по отношению к СССР. В частности, он особенно ядовито отзывается о Збигневе Бжезинском и Генри Киссинджере, главная ошибка которых, и не только их, полагает Наврозов, заключается в том, что они до конца не поняли гегемонистского, экспансионистского характера не только внешней политики СССР, но и всей советской системы.
Диктор: «Доктор Бжезинский никогда не жил в тоталитарном обществе, у него нет ни воображения, ни даже желания представить себе жизнь, не схожую с его собственной. Но разве это имеет значение? Доктора медицины в средние века никогда не видели человеческого легкого и не пытались представить себе, как оно выглядит. Они знали все о человеческом теле и его болезнях из своих текстов. У доктора Бжезинского были свои тексты, в основном советские книги и брошюры, которые он изучил так хорошо, что получил звание доктора, от латинского «доцере» - учить. И теперь учит студентов, как изучать эти тексты, чтобы стать в свою очередь докторами советологии. В 1963 году, когда советско-китайский раскол был фактом, уже известным каждому жителю Земли, американский журнал по проблемам внешней политики поместил статью доктора Бжезинского, согласно которой этот блок не подает никаких признаков раскола и вряд ли расколется в будущем. В предисловии от редакции говорилось, что Збигнев Бжезинский дал тонкий и глубокий анализ китайско-советского конфликта. Ну, а что если раскол все-таки произойдет? На этот вопрос доктор Бжезинский отвечает: «Полный раскол не сулил бы западному миру ничего доброго». Даже некоторые животные инстинктивно чувствуют, что враг, когда он разделен, менее опасен врага объединенного. Голова доктора Бжезинского или редактора вышеупомянутого журнала не работает даже на уровне инстинкта.
Но почему же именно в то время, когда я писал об этом статью, доктор Бжезинский помчался в Китай, чтобы заключить союз против России? Потому что доктор Бжезинский или доктор Киссинджер всегда понимали, что все тома, напечатанные или продиктованные ими, ничего не значат. Это груды схоластических текстов, годных для того, чтобы готовить из дураков новых докторов советологии, но легко придаваемых забвению, когда нужно выполнять указания начальства, зависящие опять-таки от преобладающего мнения дураков. В начале 60 годов это мнение было таково, что китайско-советский раскол не сулит Западу ничего хорошего, а в конце 70-х, когда я писал статью, мнение требовало, чтобы президентский советник по национальной безопасности мчался в Китай добиваться союза против России. Доктор Бжезинский, позабыв свои тексты о вреде китайско-советского раскола, помчался в Китай выполнять поручения нового начальства».
Дмитрий Сеземан: «Время и мы» в своем 67 номере помещает интервью с известным югославским публицистом, диссидентом Михайло Михайловым. Михайлов подробно рассказывает о своих невзгодах, о преследованиях, которые он претерпел со стороны титовского режима. Становится яснее, насколько ошибались те, кто полагал в эпоху разрыва Тито со Сталиным, что югославский режим был, что ли, либеральнее, гуманнее чисто советского. Но мне представляется еще важнее та часть интервью, в которой Михайлов опровергает тезис о некоей югославской модели социализма, якобы принципиально отличной от советской. Это тем важнее, что подобное представление бытует по сей день как в СССР, так и среди западных наблюдателей и исследователей.
Михайло Михайлов: Конечно, различия с советской моделью есть, но они сильно преувеличиваются. В Югославии нет централизованного планирования, решение о том, что именно и сколько производить, принимают предприятия, они же устанавливают цены. Однако все остальное, а главным образом распределение прибыли организовано по советским образцам, то есть по сути дела предприятие распоряжается очень небольшой частью прибыли. Надо ясно понимать, что в Югославии нет кооперативной собственности. Говорят, что заводы принадлежат тем, кто на них работает, но на самом деле рабочие не являются собственниками предприятий. Когда рабочий увольняется с завода или его увольняют, ему уже ничего на этом заводе не принадлежит. Поэтому, хотя собственность в Югославии называют социалистической, она на самом деле государственная, как и в СССР.
Говорят, что в югославской системе рабочие, получая часть прибыли, заинтересованы лучше работать. Но львиную их долю забирает государство, рабочие получают слишком мало, чтобы иметь реальный интерес. Говорят так же, что рабочие сами управляют предприятием — опять пустая формальность. Рабочие действительно выбирают рабочие советы, а те назначают менеджеров, но кандидатуру должна одобрить специальная комиссия, в которой рабочим советам принадлежит лишь одна треть, а две трети — профсоюзам и местным властям, полностью контролируемым партийными органами.
Дмитрий Сеземан: На вопрос, как бы вы охарактеризовали разницу и сходство СССР и Югославии, Михайлов отвечает:
Михайло Михайлов: Главное, и в этом состоит даже не сходство, а идентичность обеих стран, политический режим, заключающийся в полном контроле партийного аппарата над всей жизнью страны. Другое сходство: Югославия многонациональная страна с острейшими межнациональными проблемами. А различие, специфика Югославии в неизмеримо большей связи с заграницей, хотя о полностью открытых для югославов границах говорить, конечно, не приходится.
Дмитрий Сеземан: Здесь Михайло Михайлову задает вопрос соредактор журнала «Russia” Игорь Бирман.
Игорь Бирман: Это вроде бы способствует большей либеральности режима. Например, из всех социалистических стран здесь напечатали Солженицына.
Михайло Михайлов: Наоборот, именно по этим причинам режим едва ли не более жесткий. Печатали далеко не все произведения Солженицына. «ГУЛАГ» не печатали. А если кто-то привозит из-за границы эмигрантскую газету, его сажают в тюрьму и дают до 10 лет.
Игорь Бирман: Вы говорили о нескольких периодах, волнах в политической жизни Югославии. Разные периоды в советской истории мы отличаем как ленинский, сталинский, маленковский, хрущевский, брежневский, а здесь все периоды были под одним и тем же Тито. Значит он менял политику. Или вы не думаете, что политика Тито была разной?
Михайло Михайлов: Она была разной, но цель ее всегда была одной — сохранение и упрочнение собственной власти».
Дмитрий Сеземан: На вопрос о том, что в Югославии, как говорят, более высокий уровень жизни чем в других соцстранах и лучше решена национальная проблема, Михайлов отвечает.
Михайло Михайлов: Здесь, конечно, есть своя специфика. В некоторых отношениях югославским властям было легче. Разными искусственными мерами, в особенности за счет помощи из-за границы и за счет торговли рабочей силой, поддерживался относительно хороший уровень жизни, во всяком случае, по сравнению с остальным социалистическим лагерем. Но это уже в прошлом. Как оказалось, югославская экономическая модель ненамного лучше советской. А вот межнациональные проблемы проявились острее, особенно во время кровавых событий в Косово весной 81 года, когда только по официальным данным погибло несколько десятков человек. По данным же основанного мною в 1979 году Международного комитета помощи югославским демократам-диссидентам - это не десятки, а сотни. Думаю, что таких событий в СССР ожидать не следует. Из-за интенсивных связей с заграницей властям так же труднее поддерживать идеологический пресс, и в этом, в частности, одна из причин тех жестких и жестоких мер, о которых я говорил.
УДБ, пожалуй, почище своих советских коллег. За последние годы на Западе убито было 30 видных эмигрантов, большинство из них редакторы и издатели. Меня ФБР официально предупредило, что за мной охотятся, мне дали номера телефонов, по которым я мог бы в случае необходимости позвонить, и предложили револьвер. Обо всем этом 24 марта 1980 года писала «Нью-Йорк Таймс». Пропагандистски очень помогает властям нежелание Запада видеть сущность югославского режима.
Дмитрий Сеземан: Михайлов отмечает, что в самой Югославии и в югославской эмиграции, впрочем, так же как в самом СССР и в русской эмиграции, горячо обсуждается вопрос о желаемой цели развития страны. То ли это демократия в ее западных или близких к западным вариантах, то ли некие формы авторитарного правления, основанные на национальных и религиозных принципах. Так или иначе ясно, что вопрос этот будет решен лишь усилиями самого общества в результате широкого обсуждения, для которого, впрочем, необходимо как категорическое условие добиться неких первоначальных форм этой самой демократии. В этом смысле Михайлов проявляет умеренный оптимизм, основанный, по его словам, на параллельном процессе разложения как идеологии, так и самой тоталитарной государственности и в СССР, и в Югославии. Будет ли этот оптимизм подтвержден историей - покажет будущее.
«Время и мы» публикует отрывки из книги, широко известной на Западе, а теперь появляющейся на русском языке, Александра Орлова под названием «Тайная история сталинских преступлений». Автор занимал в 20-х и 30-х годах различные должности в системе ОГПУ-НКВД вплоть до 38 года, когда он, будучи послан в Испанию во время гражданской войны, порвал, как он выражается, со сталинским режимом. В предисловии к своей книге Орлов пишет: «На тех должностях, какие я занимал в ОГПУ-НКВД, мне удалось собрать, а затем и вывезти из СССР совершенно секретные сведения о преступлениях Сталина, совершенных им, чтобы удержать в своих руках власть, о процессах, организованных им против вождей Октябрьской революции и о его отношениях с людьми, чью гибель он подготовил».
В отрывке, публикуемом «Время и мы», подробно разбирается история взаимоотношений между Сталиным и Пятаковым, а по ходу дела и участие Орджоникидзе, который, разрываемый между дружбой с Пятаковым и страхом перед Сталиным, в конечном счете согласился играть роль сталинского провокатора. То, что вскоре сам Орджоникидзе умер в до сих пор не выясненных обстоятельствах, должно бы служить ироническим доказательством того, что рано или поздно мораль торжествует.
Диктор: «Да и отношение Сталина к Пятакову было во всяком случае более дружелюбно, чем к другим бывшим вожакам оппозиции. Сталин нуждался в Пятакове для осуществления программы индустриализации, которая была фундаментом так называемой генеральной линии партии. А если Сталин в ком-нибудь до зарезу нуждался, он не высказывал своего истинного отношения к такому человеку, а напротив, старался всячески ублажить его, даже если знал, что выжав из него все, кончит тем, что перережет ему горло. Сталину было известно, что Пятаков, отличавшийся особым аскетизмом, занимает вместе с семьей две скромные комнатки в старом запущенном доме в Гнездниковском переулке, и что он вообще живет на свою зарплату, не пользуясь никакими привилегиями. И вот однажды, дело происходило в 1931 году, когда Пятаков и его жена находились на службе, по поручению Сталина в его квартиру явились сотрудники управления делами Совнаркома и перевезли его сына и все его скромное имущество в квартиру в новом доме, просторную и роскошно обставленную. Сталин всячески пытался приблизить к себе Пятакова, однако тот оставался равнодушным к сталинским заигрываниям.
Пятаков порвал с оппозицией, но поносить своих вчерашних единомышленников и восхвалять Сталина упорно отказывался. В разговорах с бывшими оппозиционерами Пятаков отвергал их упреки в том, что он переметнулся в сталинский лагерь, он говорил, что просто отошел от политики. «Меня теперь интересует только одна вещь, — сказал он как-то группе видных оппозиционеров, - я должен быть уверен, что в государственной казне достаточно денег». Дело происходило в 1929 году, когда Пятаков был назначен председателем правления Госбанка. Сталину все это было известно. Из донесений НКВД знал он и о том, что в разговоре с группой друзей Пятаков однажды высказался так: «Я не могу отрицать, что Сталин является посредственностью и что он не тот человек, который должен бы стоять во главе партии. Но обстановка такова, что если мы будем продолжать упорствовать в оппозиции Сталину, нам в конце концов придется оказаться в еще худшем положении. Наступит момент, когда мы будем вынуждены повиноваться какому-нибудь Кагановичу. А я лично никогда не соглашусь подчиняться Кагановичу». Таких оценок Сталин не прощал. Но он был терпелив и умел ждать, ему приходилось запастись терпением на довольно длительное время, необходимое для индустриализации страны и подготовки кадров технических специалистов, которые были бы способны продолжать промышленную гонку. Сталин ждал 8 лет. К концу 1936 года он приказал Ягоде арестовать Пятакова».
Иван Толстой: 1 марта 83-го Свобода отмечала свое 30-летие. 28 февраля юбилейную передачу вел из мюнхенской студии Олег Туманов. Не могу не напомнить нашим слушателям, что ровно через три года после этого, в феврале 86 года, Туманову будет отдан приказ бежать из Мюнхена в ГДР и затем в Москву. Олег Туманов был многолетним советским агентом. Ему микрофон.
Олег Туманов: Борьба за соблюдение прав человека на протяжении всей истории Радио Свобода была в центре внимания наших передач и, разумеется, остается эта тема одним из краеугольных камней нашей программы и сегодня. Из нью-йоркских сотрудников наиболее активно участвует в передачах на правозащитные темы Людмила Алексеева. Людмила Алексеева по образованию историк, окончила МГУ, участвовала в правозащитном движении с его зарождения, была одним из редакторов «Хроники», организовывала помощь политзаключенным, участвовала в Московской Хельсинкской группе. Людмила Алексеева эмигрировала под угрозой ареста в 77-м году. Постоянно живя в Соединенных Штатах, она является зарубежным представителем Московской Хельсинкской группы. Передаю микрофон Людмиле Алексеевой.
Людмила Алексеева: 25 лет — четверть века. Я была прилежной слушательницей зарубежных радиостанций, в том числе Свободы, так что знаю, что значат эти радиостанции для моих соотечественников, которые хотят знать, что на самом деле происходит в мире, да и в нашей собственной стране. Так как, конечно, важнее всего и интереснее всего то, что касается родной страны, я предпочитала Свободу остальным радиостанциям, ведь именно по Свободе больше всего можно узнать о Советском Союзе. И тон Свободы мне нравится больше, чем у остальных станций — более заинтересованный, более личный, что ли. Я ценю Свободу не только как слушательница, но и как участница правозащитного движения. При зарождении этого движения нас была маленькая горсточка, и для распространения своих идей мы располагали лишь пишущими машинками. Благодаря зарубежным радиостанциям о нас узнали наши единомышленники, которых, конечно, немало у нас в стране, и из горсточки друзей мы неожиданно для себя стали общественным движением. Я точно знаю, что именно зарубежные радиостанции помогли нам обрасти сочувствующими. Когда являлись в Хельсинкскую группу люди с жалобами на беззаконие, на преследования, мы у каждого спрашивали: откуда вы узнали про Московскую Хельсинкскую группу, про правозащитников? И чаще всего ответ был: по Свободе услышали. Поэтому, когда я оказалась в эмиграции, я очень хотела участвовать в радиопередачах Свободы и счастлива, что уже пять лет могу делать это постоянно.
Олег Туманов: Борис Шрагин родился в Вязьме, окончил философский факультет Московского университета. В 68 году за активное участие в правозащитном движении Борис Шрагин был исключен из партии и уволен с работы. Борис Шрагин выступает по Радио Свобода с первых дней своей эмиграции.
Борис Шрагин: Живя в Советском Союзе, я слушал радиостанцию Свобода много лет. Иногда было трудно прорваться через глушилки, но когда удавалось услышать, усилия мои, как правило, бывали вознаграждены. В чтении дикторов радиостанции Свобода я впервые услышал, например, «Архипелаг ГУЛАГ» Александр Солженицына. Еще в Москве мне доводилось слушать передачи радиосеминара, которые вел тогда Михаил Коряков, выпускник бывшего Московского института философии, литературы и истории, ушедший в эмиграцию после Второй мировой войны. Когда он скоропостижно скончался, мне было предложено продолжить его работу. Продолжать эту работу я счел честью для себя. Я верил, что моим соотечественникам может быть больше всего нужно знание, которого их злостно лишают. Последний год я начал систематически знакомить радиослушателей нашей станции с тем, что знают и думают о Советском Союзе, о его прошлом и будущем американские советологи, историки, социологи и другие специалисты.
Олег Туманов: Всем любителям спорта хорошо известно имя нашего спортивного комментатора Евгения Рубина.
Евгений Рубин: Обстоятельства сложились так, что я стал сотрудничать на Радио Свобода сразу после приезда в Нью-Йорк, и это сотрудничество вернуло мне дело моей жизни. Если о чем я и горевал, покидая Советский Союз, то главным образом о потере своего читателя. Это было самое ценное, что я приобрел за те без малого 20 лет, что проработал в газете «Советский спорт». И в своей газете, и во множестве других газет и журналов я печатался часто, временами чуть ли не ежедневно. Уезжая в эмиграцию, я был твердо убежден: отныне связь с читателем прервана навсегда, а все, что я не успел сказать за 20 журналистских лет, так и останется лежать мертвым грузом в моей памяти и на страницах старых моих блокнотов. Для человека моей профессии это нелегкая утрата. Но вот позади пять лет. Каждую неделю в отведенный мне день и час я сажусь у микрофона и начинаю: «Здравствуйте, уважаемые любители спорта, Радио Свобода начинает передачу для вас. У микрофона Евгений Рубин». Наша связь сохранилась, просто мой читатель превратился в моего слушателя. А еще разница в том, что мне отныне не требуется прибегать к фигурам умолчания и языку намеков. И при этом я знаю самое главное: меня слушают и меня слышат. Об этом мне рассказывают приезжающие эмигранты. Но еще более верный источник — советская печать, она не забывает помянуть при случае мое имя недобрым словом. Что ж, оценки — дело вкуса. Слушают — вот что важно. И Радио Свобода сохранило мне эту драгоценную связь.
Олег Туманов: Наш, если позволите так сказать, парад сотрудников нью-йоркского русского бюро радиостанции Свобода мы закончим словом одного из самых первых ее сотрудников Владимира Юрасова. Он был одним из тех, кто закладывал фундамент наших первых передач в эфир и помогал формировать лицо нашей радиостанции, называвшейся в первые дни радиостанция «Освобождение».
Владимир Юрасов: Я думаю, что главная задача нашей Радио Свободы громко, во весь голос говорить обо всем том, о чем граждане Советского Союза не могут говорить вслух, чего не могут обсуждать открыто, о своих жизненных проблемах, о своих нуждах, надеждах, об условиях жизни и работы. Например, я всегда старался и стараюсь брать интервью у людей разных специальностей — рабочих, инженеров, крестьян, служащих, кто работал в Советском Союзе, а сейчас работает в Америке, чтобы советские радиослушатели на конкретных примерах могли увидеть, почему люди неохотно и непродуктивно работают в Советском Союзе и почему такие же люди хорошо и продуктивно работают в демократических странах. Правда, как говорится, свое берет. Как-то получили мы письмо от одного безымянного радиослушателя из Советского Союза, он писал нам сотрудникам Радио Свобода: «Народ наш никогда не забудет ваших усилий для того, чтобы мы знали правду, для того, чтобы нам, землякам вашим, легче и лучше жилось. Спасибо вам».
Олег Туманов: Из Соединенных Штатов вернемся в мюнхенскую редакцию Радио Свобода. Мне особо приятно представить вам в этой юбилейной передаче нашего военного обозревателя Михаила Николаевича Карташова. Приятно потому, что наша карьера в Советском Союзе начиналась на военно-морском флоте, моя на Балтийском, Михаила Николаевича на Черноморском. Встретились мы уже здесь, в Мюнхене в середине 60-х годов, я только пришел, а, Михаил Николаевич, вы уже проработали к тому времени около десяти лет. Ведь вы пришли в 58 году?
Михаил Карташов: Да, в 58-м. В апреле я начал первые регулярные передачи на военные темы. Они так и назывались «Военный радиоблокнот». Со временем передачи были преобразованы в военно-политическое обозрение «Сигнал», и диапазон тем, соответственно, расширился с учетом интересов не только военнослужащих, но и других групп наших слушателей. Помимо этого я выступаю у микрофона Радио Свобода с актуальными комментариями на военные и военно-политические темы. Поскольку именно в области военно-политической советские средства массовой информации допускают особенно много сознательных искажений, стремясь оправдать милитаристский курс советского руководства, я стараюсь на основании объективных фактов восстановить подлинную картину событий. Значительную часть передачи занимают темы военно-исторического характера. Существенное место отводится так же борьбе за мир, не так, как ее толкуют советские официальные инстанции, а в подлинном значении этого слова. Наконец я стремлюсь показать масштаб жертв, которые приходится приносить народам мира, в том числе и народам Советского Союза на алтарь гонке вооружений, и наметить возможные пути прекращения этой гонки.
Олег Туманов: Михаил Николаевич, 25 лет на радио — это большой срок, у вас есть возможность сравнивать. Как вы оцениваете наши передачи вчера, 25 лет назад, и сегодня?
Михаил Карташов: Мне кажется, трудно их сравнивать. Тогда четверть века назад передачи были, может быть, несколько более эмоциональными, приподнятыми, было больше гражданского пафоса, по-моему, в них, больше внимания уделялось художественным аспектам, литературно-музыкальных передач было много, радиокомпозиций и так далее. Сейчас на первый план, я бы сказал, выступил информационный аспект, передачи стали более сдержанными, компактными, более сухими, но значительно более насыщенными конкретной актуальной информацией.
Олег Туманов: Таково мнение нашего военного обозревателя Михаила Николаевича Карташова. Интересно, согласен ли с ним редактор передач серии «Культура», тоже наш многолетний сотрудник Александр Александрович Воронин, который сейчас находится здесь в нашей студии.
Александр Воронин: Да, частично согласен, частично нет. Конечно, у нас были такие передачи как музыкальные, очень редко теперь делаются постановки театральные, да, это так. Но в конце концов мы не развлекательная станция, мы стараемся довести до слушателей то, что наиболее важное, наиболее интересное, это не всегда сделаешь в развлекательной форме.
Олег Туманов: Александр Александрович, расскажите более конкретно о передачах, которые вы готовите к эфиру.
Александр Воронин: Это передачи из цикла «Культура. Судьбы. Время». В этих передачах мы стараемся обращать внимание слушателей на наиболее интересные новинки советской официальной и неподцензурной литературы. Правда, к сожалению, в последнее время в официальной литературе появляется очень редко что-либо стоящее. Это по причинам, конечно, не зависящим от писателей. Но кроме того мы рассказываем о жизни и творчестве за рубежом советских писателей, художников, артистов, других деятелей культуры, которые по тем или иным причинам были вынуждены выехать из Советского Союза, по мере возможности проводим с ними интервью, беседы. Наши сотрудники, в частности, новый сотрудник искусствовед Рубин Арутюнян, выехавший из Советского Союза год назад, посещает выставки выехавших из Советского Союза художников, концерты тех или иных музыкантов, делится в наших передачах своими впечатлениями. Ну и кроме того регулярно выступают такие известные писатели как Василий Аксенов, Виктор Некрасов, другие, и мы все время стараемся привлекать к передачам новых интересных авторов.
Олег Туманов: Тесно связана с передачами из серии «Культура» передача «С другого берега», которую ведет Юрий Мельников. Юрий Борисович, расскажите немного о себе, об идее вашей передачи и о том, как эта идея сегодня осуществляется.
Юрий Мельников: Моей передачей программа «С другого берега» стала относительно недавно, всего несколько лет тому назад. Ее начало уходит для меня в доисторические времена, я должен был даже порыться в наших архивах, чтобы точно вам сейчас сказать, когда это было. В мае 69-го года под рубрикой «Неизданные произведения советских авторов» передавалась книга Анатолия Марченко «Мои показания». И несколько позже, в октябре 69 передавалась уже под названием «С другого берега» книга Светланы Аллилуевой «Только один год». Почему неизданные произведения советских авторов — это объясняет само название. Почему «С другого берега» — это были вещи, которые уже были написаны за границей, не в самом Советском Союзе. Это название осталось, я его считаю неудачным, при случае хотел бы заменить чем-то другим. Почему неудачным? Потому что наша задача читать полностью или выдержками материалы из книг, журналов, иногда газет, еженедельников, которые выходят на русском языке за рубежом. А эти книги печатают сейчас как материалы, написанные на русском языке или переведенные на русский язык за рубежом, так и вещи, которые пишутся в России, попадают сюда. Так что эти два жанра переплетаются.
Я сам поступил на Свободу в мае 58-го года, тогда я был студентом мюнхенского университета, учился я тогда у профессора Федора Августовича Степуна, для которого специально в Мюнхене после войны была учреждена кафедра истории русской культуры. В то время, в 58 году я уже находился сам за границей несколько лет. Чтобы вернуться к программе «С другого берега», за эти годы передавалось так много разных авторов книг, произведений, что перечислять все не представляет никакой возможности. Но я думаю, что нужно во всяком случае упоминать, что мы, например, полностью передавали весь «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына, от корки и до корки, все три части. Мы передавали такие книги, как воспоминания Надежды Мандельштам или Евгении Гинзбург «Крутой маршрут». И в последние годы все больше и больше передаем материалы из тех либо книг, либо журналов, которые издаются за рубежом на русском языке. Их становится все больше и больше, и поэтому мы от первоначального метода чтений без сокращений должны были перейти все больше и больше к тому, чтобы не передавать полностью, а фрагменты, выдержки, сокращенные тексты.
Олег Туманов: Юрий Борисович, может быть, вы приоткроете свой редакторский портфель и поделитесь планами передач на самое ближайшее будущее?
Юрий Мельников: Могу назвать один проект, который заслуживает особого внимания, — это будет цикл передач, их будет много, их будет 27-28, около 30 передач по книге воспоминаний Петра Григоренко, известного бывшего советского генерала, который потом стал правозащитником, узником психиатрических спецбольниц, который теперь, лишенный советского гражданства, живет в Соединенных Штатах, в Нью-Йорке. Он написал замечательную книгу воспоминаний, и мы будем читать выдержки из этой книги. Кроме того в каждой передаче будут отрывки из интервью с самим автором.
Олег Туманов: «Россия вчера, сегодня, завтра». Связь времен, корни, без которых не могут жить народы. За трудную задачу взялся Глеб Александрович Рар, когда через несколько лет после смерти нашего многолетнего сотрудника Михаила Корякова возобновил передачу, столь, по-моему, необходимую слушателю в Советском Союзе.
Глеб Рар: «Россия вчера, сегодня, завтра» — единственное, пожалуй, название программы, не нами самими придуманное. Осенью 61 года поступило на нашу радиостанцию окольными путями письмо от школьника из Московской области: «Мне 16 лет, и я не очень разбираюсь в политике. Но, слушая ваши радиопередачи, я стал больше понимать то, что происходит у нас в России и за рубежом. Наши ребята не проявляют особого интереса к политике, хотя их и заставляют сидеть на политинформации. Некоторые задают вопросы лектору, читающему лекции о международном положении, учителю истории. Ну, вы сами догадываетесь, какие ответы они получают. Поэтому я предлагаю открыть на радиостанции рубрику под названием «Россия вчера, сегодня, завтра», в которой вы бы давали советы, разъяснения, факты и ваши взгляды насчет происходящего в России».
Письмо 16-летнего школьника 21 год, почти 22 года назад. Тогдашнему школьнику теперь 37-38 лет, и каковы его жизненные пути — мы не знаем, но завет храним. Правда, не в советах видим мы свою задачу, задача в фактах. В фактах России вчера, объясняющих иногда то, что творится в России сегодня. В фактах, которые, быть может, помогают уяснить себе и вероятные, возможные, мыслимые или чаямые пути России завтра. Нельзя жить, не ощущая, не зная своего прошлого, я имею в виду, нельзя жить сознательно, понимая, что кругом творится. В программах «Россия вчера, сегодня, завтра» мы стараемся содействовать пробуждению национальной памяти.
Иван Толстой: Сотрудники Свободы о своей работе. Запись 28 февраля 1953-го года. Я с удовольствием продолжил бы старую запись, но наше время истекло.