В Праге проходит международная научная конференция "Закон сопротивления распаду. Особенности прозы и поэзии Варлама Шаламова и их восприятие в начале XXI века". Участники – европейские и американские слависты, занимающиеся творчеством Шаламова. Открыта выставка, экспонаты которой собраны в чешских и немецких архивах. Она будет показана не только в Праге, но и в других городах Центральной Европы.
Международные Шаламовские чтения ежегодно проходят в Москве, но в этом году было решено провести их за пределами России. По словам директора Славянской библиотеки в Праге Лукаша Бабки, где шаламоведы собираются в этом году, изначально планировалось открыть выставку совместно с Домом литературы в Берлине и пригласить нескольких специалистов, но затея вызвала такой интерес, что было решено провести конференцию: "В Прагу приехали более трех десятков ученых со всего мира, чтобы обсудить язык и стиль прозы Шаламова, его влияние на развитие русской литературы ХХ и ХХI веков".
В Чехии постоянно выходят книги, посвященные ГУЛАГу, и находят читателя. "Если бы эти книги не продавались, их бы не издавали. 4 года назад в издательстве Akademia появился сборник лагерной прозы разных авторов. Весь тираж этой книги был распродан за три месяца", – говорит Лукаш Бубка. Рассказы Шаламова начали переводить после "бархатной революции" и вышли в журнале "Советская литература" – на чешском и словацком языках, а в 1995 году впервые издана отдельная книга. К пражской конференции приурочен выход второго тома перевода избранных сочинений Варлама Шаламова на чешский язык, сделанный Яном Махониным:
– Шаламова я люблю очень давно, с тех пор, как прочел его первые переводы, сделанные еще моим отцом в конце 80-х. Со временем я понял, что он мне близок как писатель, так как избегает излишней литературщины. Его проза отвечает моим представлениям о прозе второй половины XX века, способной отражать те страшные события, которые переживала Европа: после Второй мировой войны и в 30-х годах в Советском Союзе.
– Вы отмечаете какие-то особенности языка Шаламова?
– Шаламовский язык очень чист, в нем нет ничего лишнего. Шаламов писал, как пишут стихи. Большинство его текстов – это первые варианты. Он не переписывал, не редактировал, не уточнял. Сложная мысль настолько символически выражена в нескольких словах, что перед переводчиком стоит большая задача. Это, конечно, меня привлекает. Мне кажется, что в случае Шаламова – может быть, это прозвучит странно, – лагерная тема – случайность. Он очень хороший писатель, и если бы ему встретилась другая тема – он мог бы с такой же легкостью заняться и ей. Что же касается других писателей, развивавших лагерную тему, я подозреваю, что сама тема сделала их писателями.
– На конференции обсуждается восприятие творчества Шаламова в XXI веке. Это восприятие изменилось?
– Конференция – это попытка посмотреть на Шаламова новыми, более современными глазами. И это неизбежно, потому что мы должны дать молодому читателю, заинтересовавшемуся творчеством Шаламова, новую интерпретацию. Очень интересно, что организаторы Шаламовской конференции – относительно молодые люди. Даже если говорить о московском Шаламовском обществе, которое организует работу посвященного писателю сайта, то это люди, которым не больше 40. Значит, книги Шаламова находят отклик у молодого поколения, которое родилось в XX веке, но сознательную жизнь проживает в XXI. Шаламова можно назвать писателем сопротивления. Причем не только потому, что сам он на протяжении всей своей жизни сопротивлялся политической системе, системе лагерей, которая пыталась его уничтожить, но еще и потому, что сама тема сопротивления в философском смысле была ему очень близка. Его очень интересовали судьбы эсеров, их жертвенность. Его интересовала любая трагическая судьба, связанная с сопротивлением. Он прекрасно описывает человека, к которому режим относится с неприязнью, но который находит в себе силы ему противостоять. В этом смысле то, что можем узнать из литературы Шаламова, дает много тем для размышления о современной ситуации в России.
– Что интересует чешских читателей Шаламова?
Литературовед из Нью-Йорка Яков Клоц привез в Прагу доклад о первых публикациях "Колымских рассказов" в США на русском языке.
– Мой доклад будет называться "Шаламов глазами русской эмиграции. "Колымские рассказы" в "Новом журнале". В "Новом журнале" в Нью-Йорке "Колымские рассказы" впервые увидели свет. Они печатались по рукописи, привезенной в 1966 году в США, – если не по инициативе, то, по крайней мере, с ведома самого Шаламова. Первые четыре рассказа опубликованы в декабре 1966 года. К сожалению, рассказы выходили разрозненно, а не в виде книги, как это было задумано автором. Если вспомнить первый короткий текст, который называется "По снегу", два абзаца, то в конце он читается как аллегория, потому что колонна заключенных, протаптывающая тропу в глубоком снегу, должна пониматься как колонна писателей, которые протаптывают дорогу для других писателей, пишущих о своем опыте. Но в то же время это может читаться и как аллегория композиции всего цикла. К сожалению, это не было прочитано до 1978 года, когда Михаил Геллер издал первую книгу "Колымских рассказов" в Лондоне в издательстве Overseas publications.
– Вы подозреваете здесь какой-то злой умысел?
– Может быть, и подозреваю, но доказать этого пока не могу. К сожалению, что точно уже становится понятно из архивных материалов, которые я привез, – Шаламов оказался в тени Солженицына, и в Советском Союзе, и тем более в эмиграции.
– Вся лагерная литература оказалась в тени Солженицына.
– Это правда. Но здесь еще дело в самом стиле новой прозы Шаламова, который был не так понятен (по крайней мере, в эмиграции), как стиль Солженицына. Роман Гуль, главный редактор "Нового журнала", восторгался Солженицыным, но я думаю, что для него разница между этими писателями была не в тематике, даже не в этике, а именно в эстетике, в стиле. Стиль Шаламова, его лаконичность и формализм 20-х годов, который законсервировался на 17 его лагерных лет, – как мне кажется, не был тогда понятен. Когда в Соединенные Штаты в 70-е годы приехала третья волна эмиграции, она привезла с собой не только новые рукописи и огромный массив самиздата, но и совершенно другое понимание этого языка, этой культуры, в которой они были рождены и выросли, чего не могли знать эмигранты первой волны, которые уехали в 20-е годы.
– Вы разыскали в архивах интересную переписку, связанную с историей переправки этой рукописи на Запад. В 1966 году это было не так-то просто.
– Да, но было несколько ученых, американских славистов, которые имели возможность ездить в Советский Союз. И тем человеком был профессор Принстонского университета, который участвовал в издании четырехтомника Мандельштама в 1965-1968 годах. Он виделся с Надеждой Яковлевной Мандельштам в ее доме в Москве. И там же он встречался с Шаламовым, что известно из дневников Александра Гладкова. Речь идет о рукописи страниц в 600. К сожалению, как часто бывает с великими рукописями, ее след пропал.
– В 1966 году была первая публикация в "Новом журнале", а потом Роман Гуль публиковал рассказы регулярно?
– Довольно регулярно – не в каждом номере, но на протяжении 10 лет. В общей сложности он напечатал 49 рассказов, которые взяты из всех четырех циклов, которые были к тому времени написаны. Это "Колымские рассказы", "Артист с лопатой", "Левый берег" и "Воскрешение лиственницы". Затем прошло еще два года, и они уже вышли книгой в Лондоне.
– А много было откликов на эти первые публикации? Или они вообще прошли незамеченными?
– Они прошли незамеченными. Я думаю, что они читались, по крайней мере, тем поколением эмиграции как воспоминания, а не как художественная проза. Есть свидетельства в письмах Гуля именно об этом. О том, например, что рассказ "Шерри-бренди" явно написан о смерти Мандельштама. Это главная для Гуля ценность. В то время как это один из самых важных и стилистически совершенных текстов Шаламова.
Международные Шаламовские чтения ежегодно проходят в Москве, но в этом году было решено провести их за пределами России. По словам директора Славянской библиотеки в Праге Лукаша Бабки, где шаламоведы собираются в этом году, изначально планировалось открыть выставку совместно с Домом литературы в Берлине и пригласить нескольких специалистов, но затея вызвала такой интерес, что было решено провести конференцию: "В Прагу приехали более трех десятков ученых со всего мира, чтобы обсудить язык и стиль прозы Шаламова, его влияние на развитие русской литературы ХХ и ХХI веков".
В Чехии постоянно выходят книги, посвященные ГУЛАГу, и находят читателя. "Если бы эти книги не продавались, их бы не издавали. 4 года назад в издательстве Akademia появился сборник лагерной прозы разных авторов. Весь тираж этой книги был распродан за три месяца", – говорит Лукаш Бубка. Рассказы Шаламова начали переводить после "бархатной революции" и вышли в журнале "Советская литература" – на чешском и словацком языках, а в 1995 году впервые издана отдельная книга. К пражской конференции приурочен выход второго тома перевода избранных сочинений Варлама Шаламова на чешский язык, сделанный Яном Махониным:
– Шаламова я люблю очень давно, с тех пор, как прочел его первые переводы, сделанные еще моим отцом в конце 80-х. Со временем я понял, что он мне близок как писатель, так как избегает излишней литературщины. Его проза отвечает моим представлениям о прозе второй половины XX века, способной отражать те страшные события, которые переживала Европа: после Второй мировой войны и в 30-х годах в Советском Союзе.
– Вы отмечаете какие-то особенности языка Шаламова?
– Шаламовский язык очень чист, в нем нет ничего лишнего. Шаламов писал, как пишут стихи. Большинство его текстов – это первые варианты. Он не переписывал, не редактировал, не уточнял. Сложная мысль настолько символически выражена в нескольких словах, что перед переводчиком стоит большая задача. Это, конечно, меня привлекает. Мне кажется, что в случае Шаламова – может быть, это прозвучит странно, – лагерная тема – случайность. Он очень хороший писатель, и если бы ему встретилась другая тема – он мог бы с такой же легкостью заняться и ей. Что же касается других писателей, развивавших лагерную тему, я подозреваю, что сама тема сделала их писателями.
– На конференции обсуждается восприятие творчества Шаламова в XXI веке. Это восприятие изменилось?
В случае Шаламова лагерная тема – случайность
– Что интересует чешских читателей Шаламова?
Переводчик Ян Махонин (в центре). Фотография Александра Морозова
– Широкой публике интересна личность Шаламова, его биография. Мы по случаю конференции издаем посвященный этому небольшой сборник. Там Шаламов показан в разные периоды своей жизни, которые пока малоизвестны. Например, он предстает как молодой левый активист, распространяющий дополнения к "Завещанию Ленина", что привело к его первому заключению. Он показан и в конце жизни, когда попадает в дом инвалидов и престарелых, а потом в психиатрический диспансер, когда на него набрасывается, как он говорил, прогрессивное человечество, когда из него пытаются сделать героя противостояния двух систем, чего он очень не хотел. Это такие не очень известные моменты жизни Шаламова.Литературовед из Нью-Йорка Яков Клоц привез в Прагу доклад о первых публикациях "Колымских рассказов" в США на русском языке.
– Мой доклад будет называться "Шаламов глазами русской эмиграции. "Колымские рассказы" в "Новом журнале". В "Новом журнале" в Нью-Йорке "Колымские рассказы" впервые увидели свет. Они печатались по рукописи, привезенной в 1966 году в США, – если не по инициативе, то, по крайней мере, с ведома самого Шаламова. Первые четыре рассказа опубликованы в декабре 1966 года. К сожалению, рассказы выходили разрозненно, а не в виде книги, как это было задумано автором. Если вспомнить первый короткий текст, который называется "По снегу", два абзаца, то в конце он читается как аллегория, потому что колонна заключенных, протаптывающая тропу в глубоком снегу, должна пониматься как колонна писателей, которые протаптывают дорогу для других писателей, пишущих о своем опыте. Но в то же время это может читаться и как аллегория композиции всего цикла. К сожалению, это не было прочитано до 1978 года, когда Михаил Геллер издал первую книгу "Колымских рассказов" в Лондоне в издательстве Overseas publications.
– Вы подозреваете здесь какой-то злой умысел?
– Может быть, и подозреваю, но доказать этого пока не могу. К сожалению, что точно уже становится понятно из архивных материалов, которые я привез, – Шаламов оказался в тени Солженицына, и в Советском Союзе, и тем более в эмиграции.
– Вся лагерная литература оказалась в тени Солженицына.
– Это правда. Но здесь еще дело в самом стиле новой прозы Шаламова, который был не так понятен (по крайней мере, в эмиграции), как стиль Солженицына. Роман Гуль, главный редактор "Нового журнала", восторгался Солженицыным, но я думаю, что для него разница между этими писателями была не в тематике, даже не в этике, а именно в эстетике, в стиле. Стиль Шаламова, его лаконичность и формализм 20-х годов, который законсервировался на 17 его лагерных лет, – как мне кажется, не был тогда понятен. Когда в Соединенные Штаты в 70-е годы приехала третья волна эмиграции, она привезла с собой не только новые рукописи и огромный массив самиздата, но и совершенно другое понимание этого языка, этой культуры, в которой они были рождены и выросли, чего не могли знать эмигранты первой волны, которые уехали в 20-е годы.
– Вы разыскали в архивах интересную переписку, связанную с историей переправки этой рукописи на Запад. В 1966 году это было не так-то просто.
– Да, но было несколько ученых, американских славистов, которые имели возможность ездить в Советский Союз. И тем человеком был профессор Принстонского университета, который участвовал в издании четырехтомника Мандельштама в 1965-1968 годах. Он виделся с Надеждой Яковлевной Мандельштам в ее доме в Москве. И там же он встречался с Шаламовым, что известно из дневников Александра Гладкова. Речь идет о рукописи страниц в 600. К сожалению, как часто бывает с великими рукописями, ее след пропал.
– В 1966 году была первая публикация в "Новом журнале", а потом Роман Гуль публиковал рассказы регулярно?
– Довольно регулярно – не в каждом номере, но на протяжении 10 лет. В общей сложности он напечатал 49 рассказов, которые взяты из всех четырех циклов, которые были к тому времени написаны. Это "Колымские рассказы", "Артист с лопатой", "Левый берег" и "Воскрешение лиственницы". Затем прошло еще два года, и они уже вышли книгой в Лондоне.
– А много было откликов на эти первые публикации? Или они вообще прошли незамеченными?
– Они прошли незамеченными. Я думаю, что они читались, по крайней мере, тем поколением эмиграции как воспоминания, а не как художественная проза. Есть свидетельства в письмах Гуля именно об этом. О том, например, что рассказ "Шерри-бренди" явно написан о смерти Мандельштама. Это главная для Гуля ценность. В то время как это один из самых важных и стилистически совершенных текстов Шаламова.