Судьба мучеников в руках Путина

В последний день работы дискуссионного клуба "Валдай" Владимир Путин вынужден был высказаться о судьбе арестованных по "болотному делу". Отвечая на вопрос о возможности амнистии для заключенных, он сказал: "Я этого не исключаю, но надо дать возможность просто довести все необходимые процедуры до логического юридического завершения". Путин отметил, что решать, были ли на Болотной площади массовые беспорядки или нет, должны следователи и суд. "Я не хочу давать никаких определений юридического характера", – добавил он. Вопрос об амнистии для "узников Болотной" поднял на встрече с президентом оппозиционный политик Владимир Рыжков. После завершения официальной встречи, на коктейле для журналистов и экспертов писатель Сергей Шаргунов вновь напомнил Владимиру Путину о политзаключенных.

Сергей Шаргунов рассказал РС о своем разговоре с президентом:

Сергей Шаргунов о разговоре с Владимиром Путиным

– Поскольку в зале не все могли высказаться, то я подумал, что на этой неформальной встрече за бокалами есть возможность поговорить без ложного пафоса и попытаться что-то сделать для оказавшихся в тюрьме молодых людей, среди которых есть мои друзья. Мне удалось подойти к Владимиру Путину. Я постарался ему по-человечески рассказать про отдельные судьбы и про то, что люди попадают в тюрьму по "болотному делу" зачастую ни за что или за пустяк: например, студент МГУ, который всего лишь бросил апельсин или лимон в сторону ОМОНа. До сих пор находится под стражей слепнущий Владимир Акименков. В тюрьме молодой человек, которого не отпустили похоронить мать, другой человек, у которого умерла бабушка. Конечно, я не отделяю это уголовное дело от дела Удальцова и Развозжаева. Я постарался объяснить Владимиру Путину, что это искренние люди, которые хотели обновления страны, и они не желают стране зла, и что эта ситуация ведет к напряженности: возможно, он неправильно информирован. Владимир Путин сказал, что он думает об этом. Достаточно внимательно меня выслушал, потом высказал мне некоторую контристорию и попросил меня ее нигде не цитировать. Надеюсь, удастся повлиять на власть, чтобы она хотя бы отпустила на волю этих людей. Для меня было самым главным во время Валдайского форума сказать про этих людей.

– Какое у вас создалось впечатление: Путин знает детали "болотного дела", или все, что вы ему рассказывали, оказалось для него новостью?

– У меня есть ощущение, что всех деталей Владимир Путин может не знать. Возможно, он не до конца верно информирован по поводу некоторых ситуаций. Он мне привел один пример, но я не могу его рассказывать. Есть ощущение, что зачастую президенту могут не совсем верно показывать картину происходящего, в том числе демонизировать этих узников. Я ему просто рассказал о тех людях, которых лично знаю, сказал ему, что есть мои друзья, которые желают блага стране. Он слушал внимательно.

– А кого из узников вы лично знаете?

Леонид Развозжаев в зале суда

– Я хорошо знаю Леонида Развозжаева, молодого человека, который формально задержан не за действия 6 мая, но тем не менее ему инкриминируют в том числе организацию происходившего. Он хороший, честный парень, который просто оказался закручен в водоворот провокаций. И в сущности за свои лихие кухонные разговоры пошел по пути мученичества – это и известная доставка в Москву, и тот сибирский этап, которым он последовал. Мы с ним переписываемся, я знаю, что его избивали в тюрьмах, когда этапировали по России туда-сюда. По сути человек страдает ни за что. Поскольку Леонида я знаю уже больше 10 лет, то для меня, конечно, это все очень горько и тяжело. Некоторых я знаю чуть меньше, например, Владимира Акименкова. Вообще в какой-то момент, когда вглядываешься в эти судьбы, понимаешь это поколение и этот порыв, желание сделать страну более честной. И то, что их закрутило в водоворот, то, что они оказались крайними — это на самом деле трагедия нашего общества. Мне кажется, что если говорить о каком-то диалоге между системой и людьми, то в первую очередь нужно способствовать снятию острейшего аспекта напряженности. Я думаю, что амнистия, о чем я и сказал Владимиру Путину, была бы в данном случае оптимальным выходом из ситуации.

– Но она не может быть до приговора суда?

– Юридически, я специально заранее проверил это, амнистия президентская может быть включена в любой момент, то есть и на ранних стадиях процесса, еще до приговора. В любое время у президента есть такая возможность.

– На Валдайском форуме возник неожиданный диалог между Путиным, его чиновниками и оппозиционерами. Даже говорят о новом курсе Кремля. У вас тоже создалось впечатление, что дело идет к новой оттепели?

– Я бы не спешил с выводами. Конечно, едва ли еще пять лет назад состоялся бы такой разговор, были бы приглашены те, кто был приглашен, была бы возможность подойти, поговорить, задать вопрос. Само по себе это мне не кажется бесполезным. Если речь идет о судьбах заключенных, то здесь нужно использовать любой шанс. Что касается этого разговора – посмотрим. В любом случае мы же видим, что многое меняется, есть большой поколенческий вызов, когда огромное количество молодых людей просто в штыки воспринимает ныне действующую систему. Есть фактор интернета, и он нарастает. Есть успех Евгения Ройзмана, моего давнего товарища, на выборах мэра Екатеринбурга. Ройзман был на Валдае. Есть много других интересных моментов, связанных в том числе с протестным, очень высоким процентом голосования за Алексея Навального в Москве. Я думаю, что все это продолжение той Болотной, которая случилась в декабре 2011 года. Конечно, власть, если она проявляет вменяемость, должна считаться с этими факторами. Посмотрим, в какой степени она будет считаться и чем все это обернется. В любом случае не хотелось бы, чтобы это оборачивалось устройством персональных судеб, чтобы кого-то правильно упаковали, интегрировали. Важно, чтобы были существенные изменения в стране, чтобы действительно граждане могли представлять свои интересы, чтобы были независимые люди в парламенте, чтобы наконец-то возникло доверие к судебной системе. Это простые вещи, но я думаю, что есть шанс двигаться в этом направлении. Надеюсь, это движение возникнет.

– У вашего товарища Евгения Ройзмана была возможность пообщаться с Путиным?

– У него была возможность пообщаться с губернатором Свердловской области, с которым они до этого находились в контрах. На встрече с Владимиром Путиным Ройзмана не было. Я не думаю, что кто-то его ограничивал, но, насколько я понял, он просто по уши в делах в Екатеринбурге, там все очень сложно, он только берет бразды правления в руки. Кстати, Владимир Путин называл фамилию Ройзмана в разговоре, что вот, представитель несистемной оппозиции стал мэром. Так сказал Владимир Путин. И это нормально.

– Был ли на встрече с Путиным какой-то вопрос или его реакция, которые вам запомнились?

– Мне кажется, все понимали, что бессмысленная резкость и дерзость аукнется тем же самым. Поэтому я бы не осуждал оппозиционеров за то, что они вежливо ставили перезревшие вопросы. Мне кажется, что все то, что говорил Рыжков и говорила Собчак, – это важные вещи. С чем-то можно не соглашаться. Важно другое, что прозвучал некий голос альтернативы. Конечно, в контексте Валдая они снижали обычную резкость, кто-то на полтона, кто-то на два градуса ниже. Но мне интереснее были сущностные моменты. Важно было, как он отреагирует на прямую постановку вопросов. Ведь потом в неформальной дискуссии спрашивали про допуск к федеральным каналам оппозиционных политиков и про муниципальные фильтры. Кому-то это может показаться банальщиной, но на самом деле эти риторические вопросы важны. Потому что еще не столь давно ужаснейшей крамолой считалось спросить у власти по поводу происходящего в стране без лизоблюдства и без согласования этого вопроса заранее. Например, когда я встречался тогда еще с президентом Медведевым, я спрашивал его по поводу избиения моего товарища Олега Кашина, о расследовании этих событий. Я заметил, как перевернулись и исказились лица у некоторых чиновников, какую обструкцию они мне потом устроили, просто старались помешать в работе, в жизни, потому что нельзя такое спрашивать. По крайней мере, один хороший итог Валдая, что спрашивать можно. Другое дело, что эти вопросы пока во многом носят риторический характер.