Иван Толстой: Фильм Анджея Вайды о Катыни. Судьба Гоголевской библиотеки в Риме. Как нас обманывают нотариусы и риэлторы. Выборы президента Америки 200 лет назад.
Начнем с программы о человеке, которого мы многажды, сотни, нет - тысячи раз цитировали на протяжении десятилетий. О человеке, который всегда оставался для нас нравственным камертоном. О Лидии Чуковской. Программа Кристины Горелик юбилейная, но посмертная.
Кристина Горелик: 24 марта исполняется 100 лет со дня рождения Лидии Корнеевны Чуковской. «Гордость русской публицистики» – назвал ее правозащитные письма Александр Солженицын. Советские власти всячески пытались вычеркнуть ее даже из дочерей Корнея Чуковского, говоря о том, что у известного детского писателя не было дочери по имени Лидия.
Сегодня я о Лидии Корнеевне Чуковской буду говорить с ее дочерью Еленой Цезаревной Чуковской, а также с поэтом, писателем Анатолием Генриховичем Найманом.
Поскольку у меня программа все-таки правозащитная, позвольте мне начать с правозащитного вопроса. Елена Цезаревна, наверное, он к вам будет адресован. Правозащитники считают, что жанр записывания судебных процессов, а потом опубликование в книгу в определенную, самиздатскую, был положен Фридой Абрамовной Вигдоровой, когда он записывала процесс над Иосифом Бродским, и потом как-то это само собой превратилось в некую книгу, которая имела просто огромный резонанс все-таки больше, наверное, на Западе. А что касается Лидии Корнеевны Чуковской – правозащитники говорят, что с нее начался жанр опубликования правозащитных писем в защиту тех или иных людей. Конечно же, в первую очередь приходит на ум ответ Шолохову. Он говорил о том, что писатели Синявский и Даниэль достойны более жесткого наказания. Просто гордостью русской интеллигенции называли тогда ответ Лидии Корнеевны Чуковской. Это все ведь у вас на глазах просто происходило, да?
Елена Чуковская: Это происходило на глазах и началось, пожалуй, все-таки не с ответа Шолохову. Все это тлело и складывалось в начале 60-х годов, когда люди надеялись такими письмами чего-то добиться. И первое, что бы я здесь назвала, это дело Бродского, по поводу которого у нас в архиве хранится большая папка, и там множество писем, написанных в разное время в разные инстанции, в том числе и Лидией Корнеевной, и Вигдоровой, и многими-многими другими ленинградскими писателями. Это, собственно, первое, что вспоминается. Но эти письма… тогда до мира дошла запись суда, сделанная Вигдоровой, остальные материалы, наверное, тоже как-то частично прорывались в печать, но, во всяком случае, не письма Лидии Корнеевны, которые были тоже тогда. А потом, в середине 60-х годов, она выступала и в защиту Синявского и Даниэля, и в защиту – смешно сказать – Солженицына, и потом по поводу травли Сахарова.
Но я бы хотела здесь сказать, хотя это правозащитная передача, что главное право, которое она отстаивала, - это свое право писателя думать и писать так, как она это видит. И, собственно, с конца 60-х годов она писала книги, даже не рассчитывая на их напечатание - просто чтобы выразить то, что она считала важным. Это же тоже право думающего человека и пишущего человека. И в этом смысле она защищала, как и множество писателей, оказавшихся в таком положении, они защищали просто свое право думать, писать и выражать свое мнение.
Кристина Горелик: А не страшно было?
Елена Чуковская: Иногда, конечно, было и страшно. Но вот сегодня как раз в разговоре с Анатолием Генриховичем я вспомнила, что было иногда и смешно. Например, Лидию Корнеевну не разрешалось упоминать ни в каком качестве.
Кристина Горелик: Это, наверное, с какого-то момента.
Елена Чуковская: После исключения ее из Союза писателей. Она не могла быть упомянутой ни по имени, ни даже намеком. И тут в музей Корнея Ивановича в Переделкино пришла журналистка, которая хотела написать о музее. А я там водила экскурсии. Лидия Корнеевна открыла ей дверь. В газете было написано: «Дверь открыла мать экскурсовода». И потом долгое время Лидию Корнеевну дома называли «мать экскурсовода». Так что было и смешное.
Но было, конечно, и не смешное. Потому что этот запрет на имя не давал возможности печатать ее книги, ее публикации оказывались использованы другими авторами без ссылки на источник. Но это не только была проблема Лидии Корнеевны, а это была трудность всей нашей литературы, из которой совершенно произвольно выхватывались куски истории, запрещались имена. Сейчас, я думаю, уже об этом забывается, что нельзя было упомянуть Гумилева, Замятина, Ходасевича, Гиппиус, Набокова… И не только не было их книг, упоминания о них, но также эти куски истории, сюжеты, с ними связанные, проваливались. Просто распадалась связь каких-то событий. Поэтому вот и это право Лидия Корнеевна защищала – право писать и думать то, что ей казалось важным.
Анатолий Найман и Анна Ахматова. Комарово, 1965 год. Фото: Л.Поляков.
Иван Толстой: Летом 2007 года из печати вышла скандальная книга, подписанная Тамарой Катаевой и названная «Анти-Ахматова». Это тенденциозная и грубая подборка высказываний и мемуаров, нацеленных на дискредитацию морального и общественного облика великого поэта. Книга ярко выдает собственные комплексы автора, кто бы на самом деле не скрывался за именем Тамара Катаева. В августе 2007-го Елена Фанайлова в программе «Свобода в клубах» вела с гостями беседу о летнем чтении. В разговоре, помимо ведущей, принимали участие Александр Гаврилов и Наталья Трауберг.Наталья Трауберг: В жизни я про Ахматову ничего не писала, а если и говорила, то очень печально, потому что всегда наталкивалась или на вражду в лагере Ахматовой, все знают, кто с кем враждует, полных апологетов или, наоборот, какие-нибудь контркультурные люди, которые еще в начале 80-х меня чуть ни били руками за то, что я смела когда-то - я не говорила тогда, что я люблю, я уже была осторожна, но раз я люблю, то уже просто какой-то валяный башмак, ужас какой-то. И после этого «Анти-Ахматову» мы ждали с подругой под Москвой, и привезла она, и последние два дня я читала «Анти-Ахматову».
Читала я ее плохо, потому что она очень толстая, и за два дня ее медленно прочитать нельзя. Надо сказать, что и не нужно, потому что это очень тяжело. Это вам не Тименчик, которого надо читать именно медленно, потому что там больше примечаний, чем текста, или одинаково. Кстати, я читала и Тименчика весной и летом, и сейчас еще читаю. Это все были знаки этих «лошадей и собак», а отнюдь не «духов», потому что все как-то сгустилось, суля нам Ахматову, «все обещало мне его». И теперь прочитала я «Анти-Ахматову». Первая реакция – конечно, очень жалко человека, о котором там пишут, просто жалко. Но это со мной уже было. Когда-то я прочитала материалы одной из первых конференций ахматовских и тоже как-то удивилась: как же так, женщина, которой и так в жизни плохо приходилось, так уже обнажают. Конечно, не сопоставимо с «Анти-Ахматовой», но все равно что-то обнажалось. А Томас Венцлова, который ее очень любил и с ней общался, кровожадно мне сказал: «А не пиши стихов». Но она все-таки их писала.
И, наконец, почему сейчас такое иконоборческое движение? Что-то в этом, наверное, есть. Почему так всем хочется сокрушить ее? Она умерла, миф о ней не приносит никакого вреда. Это не миф о Ерофееве, от которого люди еще больше пьют в десять раз и отправляются в такой же ад, как бедный Венечка. И не миф о Бродском, когда только говорят: «Я не люблю людей» - и страшно счастливы. А кому мешает миф о царственной и благородной женщине, я не знаю. Там масса правды, это ясно коту! Мы все знали эту правду, но есть же какая-то пощада.
Александр Гаврилов: Я прочитал какую-то из статей, которая не так мягко, как Наталья Леонидовна, немножко жестче оценивала эту книжку, как-то все эти катаевские укоризны и ябеды на Ахматову парируя одним простым аргументом. Вот дочка Томашевского говорит в интервью, что Ахматова могла ей позвонить и сказать: «Ой, я что-то тут сижу – придите и поставьте мне чайник». А у барышни этой, которой Ахматова звонила, в этот момент был маленький ребенок, работа, нездоровье, и то, и се, и она все это бросала, шла и чайник ставила. Так вот, автор этой статьи говорит: все это правда, что таким образом подается в книжке, но остается только вопрос – почему она шла и ставила чайник. Не каленым же железом ее пытали. Значит, было нечто, что в эту книжку не попадает, ради чего и ставились чайники.
Наталья Трауберг: Дело в том, что я все-таки жила в Питере во времена этого постановления...
Елена Фанайлова: Постановления об Ахматовой и Зощенко?
Наталья Трауберг: Да, и очень все это хорошо помню. Почему Зоя Борисовна Томашевская шла, я знаю. Я бы сама пошла, но нас не пускали, потому что приехала Наталья Александровна Роскина, тогда тоже молоденькая (мы все примерно одинаковые), и сказала, что Анна Андреевна очень просит молодежи не ходить. А Зоя была с ней очень хорошо знакома, они рядом жили на Фонтанке, Екатерининский канал. Поэтому помешать, что дочка ее друзей, приятелей хороших, не могла. Она очень рассчитывала, кого пускать, а кого нет, чтобы не было ни ей хуже, ни этим молодым. Например, когда приезжала Наташа Роскина из Москвы, то говорили, что она не очень довольна, что вот, приехала служить ей, но не может этого ей сказать из деликатности. А ленинградских всех предупреждали, чтобы особенно не лезли. Но если бы нам позволили лезть, мы бы ставили ей чайник, честное слово.
Анджей Вайда
Иван Толстой: 2007-й киногод запомнился фильмом Анджея Вайды о Катынской трагедии. Вот фрагмент из программы Владимира Тольца.Владимир Тольц: 17 сентября, в день 68-й годовщины нападения Советского Союза Польшу, которую к тому времени уже больше двух недель топтали гитлеровские армии, в Варшаве состоялась официальная премьера фильма Анджея Вайды «Катынь», посвященного памяти тайно убитых по решению советского руководства пленных поляков. (Вина за это массовое убийство Советским Союзом возлагалась долгие годы на гитлеровцев.) 21 сентября началась демонстрации фильма Вайды в польском кинопрокате. И, как сказал недавно главный редактор польской газеты «Трибуна» Марек Бараньский, «Нет в Польше такой смелой директрисы, которая не повела бы всю школу в кинотеатр. Коммерческий успех гарантирован». В России, где по поводу последнего вайдовского фильма началось волнение еще задолго до его создания, «Катыни» Вайды почти никто еще не видел. Поэтому, продолжая начатую ранее в нашей программе катынскую тему, мы хотим сегодня, во-первых, устами создателя фильма и его первых зрителей, хотя бы в общих чертах рассказать вам об этой картине, а во-вторых, коснуться некоторых современных юридических аспектов катынского дела, по-прежнему остающегося предметом польско-российских несогласий.
Анджей Вайда: Этот фильм, наверное, должен был появиться раньше. Я не хотел бы говорить подробно о том, почему так не случилось. Возможно со временем, когда о Катыни стало можно говорить правду, я все откладывал и откладывал начало работы над ним. Мне не верилось, что настал момент, когда надо сделать этот фильм, а дальше уже откладывать некуда – это один из моих последних фильмов. Во-вторых, принимая во внимание те картины, которые я сделал за последние 50 лет, фильм о Катыни должен был появиться среди них. Во времена Польской народной республики снять такой фильм в Польше было невозможно, а за границей не было такого подхода и заинтересованности, чтобы фильм был таким, как надо. Когда пришла свобода, за которую каждый боролся по-своему, я начал готовиться к съемкам, искал подходящий сценарий. Наконец появилась повесть Анджея Мулявчика и дала мне надежду на то, что ее героев можно оживить на киноэкране.
Владимир Тольц: Говорил всемирно известный польский режиссер Анджей Вайда. Несомненно, для Польши выход в свет его «Катыни» – явление общенационального масштаба №1. Как сказал в интервью газете «Дзенник» актер Анджей Северин (он некогда снялся в другом фильме Вайды – «Земле обетованной»): «Нет другого такого режиссера в Польше, фильмы которого становились бы 'обязательным чтением' для каждого поляка». К тому же конечно обязывает и тема фильма, остающаяся незаживающей раной польской истории и польско-российских отношений. Для Анджея Вайды, как и для многих других поляков это еще и личная тема – в Катыни сгинул его отец. Режиссер говорит:
Анджей Вайда: Можно было бы сделать политический фильм, показать все эти тайные переговоры по поводу Катыни, как вели себя крупнейшие державы, что касается этого вопроса. Фильм о том, как после войны поляков оставили союзники, как многие годы нас обманывали. Я хотел бы увидеть такой фильм.
Владимир Тольц: Но фильм Вайды о другом:
Анджей Вайда: Фильм показывает до боли жестокую правду, герои которой не солдаты, а женщины, которые ждут возвращения своих мужей, братьев и сыновей. Они ждут каждый день, каждую минуту. Верят в то, что вот стоит лишь открыть двери, а за ними будет стоять мужчина, которого ждут так долго.
Владимир Тольц: Исполнитель одной из главных ролей в фильме – российский актер Сергей Гармаш говорит:
Сергей Гармаш: Это фильм-памятник, это великая дань своим соотечественникам. И самое важно, что реквием не только польским офицерам, это реквием в гораздо более широком смысле, реквием жертвам многих репрессий.
Владимир Тольц: По личному приглашению Анджея Вайды на премьеру его фильма в Варшаву прибыли председатель правления международного правозащитного и благотворительного общества «Мемориал» Арсений Рогинский и исполнительный директор этой организации Елена Жемкова. Мне, как и большинство наших слушателей, фильма еще не видевшему, они пытаются хоть как-то передать то, что нам предстоит увидеть.
Елена Жемкова: Действие фильма начинается 17 сентября 39-го года, а заканчивается осенью 45-го. И при этом повествование не идет каждодневно, фактически мы видим людей в 39-м году, 40-м, 43-м и 45-м. И вот эта хронология как-то сбивается, потому что заканчивается фильм очень тяжелыми и страшными сценами расстрела в 40-м году. В фильме фактически четыре главных линии. Это судьбы четырех польских офицеров и не только их, а в первую очередь судьбы их родственников, людей, которые не знают правды, очень догадываются о ней. Фактически это филь о женщинах, о судьбе женщин, которые ждут, не верят в смерть, надеются. Надеются даже тогда, когда не остается шансов. И в этом смысле у меня очень сильное возникло ощущение параллелей. Я когда смотрела этот фильм, я все время думала о тех миллионах людей, живших в Советском Союзе, которые тоже понимали, получая десять лет без права переписки, ведь они понимали, очень многие догадывались, но так же не верили, так же надеялись, так же пытались добиться правды. Я вспоминала о тех семьях, о тысячах семей, которые имеют и сейчас на руках по три свидетельства о смерти одного и того же человека. Поэтому этот фильм для меня, по-моему, фильм о нас тоже.
Владимир Тольц: Так считает Елена Жемкова.
Арсений Рогинский: Мне хотелось бы поговорить о смыслах этого фильма. Фильм очень польский и очень вайдовский. Вайдовский именно такой, каким мы воспринимаем Вайду тех фильмов 50-х годов, под влиянием которых мое поколение воспиталось. Несмотря на то, что фильм очень польский и там много сугубо польских не очень даже внятных для русского зрителя реалий, он бесконечно важен и для России, и как мне кажется, для всего посткоммунистического пространства. Во-первых, потому что он напоминает нам о своих жертвах, о своих расстрелянных. Потому что мы должны помнить, что и в Катыни, и в Медном под Калинином, и в Харькове рядом с расстрелянными польскими военнопленными лежат и расстрелянные советские граждане, и их тысячи и тысячи. И мы их плохо помним. Еще очень нам важен, потому что напоминает нам об ответственности за прошлое. Фильм о преступлении. И особенно последние его кадры, страшные кадры – кадры расстрела, они поражают. И вот это слово «преступление», оно как бы первое слово, которое здесь выскакивает. Какое наше отношение к этому преступлению? Конечно, мы, наши дети, мы не несем за него вину, мы не несем вину за сталинское руководство, мы не несем вину за этот страшный расстрел. Но мы, конечно, несем ответственность. В чем она? Это же не высокие слова – ответственность. Ответственность наша состоит в том и нашего поколения, в частности, в том, чтобы мы назвали преступление преступлением, в том, чтобы мы помнили о нем, в том, чтобы мы пытались понять его и пытались оценить его. И прежде всего это должно понять и оценить государство. И в этом отношении, кстати, попытки «Мемориала» добиться того, чтобы жертв Катыни и других расстрелов польских офицеров, того, что называется словом «катынское преступление» в целом, эти три расстрела, признали жертвами политических репрессий по российскому закону о жертвах политических репрессий, мне кажется, это какой-то шаг в сторону этой ответственности. И конечно, мы должны сделать так, чтобы все о нем знали.
Иван Толстой: 2007-й, большие и малые события. Наш хроникер – Андрей Шароградский.
Андрей Шароградский:
2007-й - Международный год дельфина.
1-го января Пан Ги Мун стал Генеральным секретарём ООН.
10 февраля — президент России Владимир Путин выступил в столице Баварии с речью на международной конференции по вопросам политики и безопасности. Из-за жесткой резкой критики Запада, журналисты прозвали это выступление «Мюнхенской речью».
3 апреля во Франции электропоезд TGV (Тэ-Жэ-Вэ) установил мировой рекорд скорости — 578 км/ч.
16 апреля в штате Вирджиния выпускник Политехнического института Чо Сын Хи на территории своей альма матер открыл стрельбу по студентам и преподавателям института. Убиты 32, ранены ещё 25 человек. Убийца покончил с собой.
На военном кладбище в Таллине снесён Бронзовый солдат - памятник советскому воину-освободителю.
17-го мая — в московском Храме Христа Спасителя Патриарх Московский и всея Руси Алексий II и Первоиерарх РПЦЗ митрополит Восточно-Американский и Нью-Йоркский Лавр подписали «Акт о каноническом общении», документ, положивший конец разделению между Русской Зарубежной Церковью и Московским Патриархатом.
21-го июля — поступила в продажу последняя седьмая книга о Гарри Поттере — «Гарри Поттер и Дары Смерти». Русский перевод выпущен в октябре.
13-го августа — авария поезда «Невский экспресс», следовавшего из Москвы в Петербург. Ранены 60 человек.
12-го сентября — правительство Михаила Фрадкова ушло в отставку, новым премьер-министром России назначен Виктор Зубков. Фрадков назначен директором Службы внешней разведки.
25-го сентября — в Нижневартовске открыт памятник татарскому поэту, Герою Советского Союза, участнику Великой Отечественной войны Мусе Джалилю.
18-го октября бывшая премьер-министр Пакистана Беназир Бхутто вернулась в страну после 8 лет эмиграции. В результате на нее было совершено два покушения – первое в день приезда, когда погибло более 130 человек и около 500-т ранены. Второе – через два месяца - Беназир Бхутто была убита.
7-го ноября — в Грузии после 5 дней выступлений оппозиции президент Михаил Саакашвили ввёл в стране чрезвычайное положение и обвинил Россию во вмешательстве во внутренние дела Грузии. МИД Грузии объявил персонами нон-грата трёх российских дипломатов и отозвал посла Грузии в России.
10-го ноября — в Пензе открыт памятник пензенским милиционерам, первый и единственный памятник в России, увековечивший участкового.
11-го ноября — выиграв у подмосковного «Сатурна», петербургский «Зенит» впервые стал чемпионом России по футболу.
В 2007 году скончались:
Рок-поэт, переводчик и издатель Илья Кормильцев.
Писатели Анри Труайя и Курт Воннегут.
Французский философ и социолог Жан Бодрийяр.
Российские актеры Михаил Ульянов и Кирилл Лавров.
Первый Президент России Борис Ельцин.
Виолончелист и дирижер Мстислав Ростропович.
Бывший президент Австрии и генеральный секретарь ООН Курт Вальдхайм.
Кинорежиссеры Ингмар Бергман и Микеланджело Антониони.
Оперный певец Лучано Паваротти.
Актёр-мим Марсель Марсо.
Балетмейстеры Игорь Моисеев и Морис Бежар.
Композитор и музыкальный теоретик Карлхайнц Штокхаузен.
Человеком года по версии журнала Time назван президент России Владимир Путин.
Нобелевские премии 2007 года вручены:
По физиологии и медицине - Марио Капекки, Оливеру Смитису и сэр Мартину Эвансу – за изобретение метода нокаута генов.
По литературе – английской писательнице Доррис Лессинг.
Нобелевской Премии Мира удостоен бывший вице-президент Соединенных Штатов Алберт Гор - За изучение последствий глобальных климатических изменений.
Иван Толстой: По решению Американской киноакадемии, присуждающей премии «Оскар», лучшей песней года названа композиция Falling Slowly из фильма «Однажды».
(Песня)
Falling Slowly в исполнении Глена Хансарда и Маркеты Иргловой.
Кое-что из программы «Поверх барьеров» 2007-го года.
Иван Толстой: Европейский час Поверх барьеров. Книжная весна в Европе: Международная ярмарка детской книги в Болонье, Что читают французы, Споры вокруг чешского прозаика Михала Вивега, 60-летие поэта Юрия Кублановского, Русский европеец Аким Волынский
Начнем с Италии, где в Национальной библиотеке Рима открыта выставка, представляющая часть одного очень известного книжного собрания – Библиотеки имени Гоголя. Приключенческую историю поведает Михаил Талалай.
Михаил Талалай
Михаил Талалай: История блестящего учреждения, библиотеки им. Гоголя в Риме – это еще одно грустное повествование о погибшей русской инициативе в Зарубежье.В стенах этой библиотеки собирались поколения эмигрантов, причем она давала им не только духовную пищу, - на базе читальни возникло Русское собрание, с благотворительной столовой – римляне называли все это Circolo Russo, Русский кружок. Когда я стал ездить в Италию, лет двадцать тому назад, вокруг библиотеки только отшумели скандалы – кто-то хотел то ли переправить ее из Италии, то ли даже продать частным лицам. Делом заинтересовался Дмитрий Лихачев, в фонде культуры которого я тогда трудился. Никаких официальных расследований произведено не было, проблемы порешили внутри русской колонии, а саму библиотеку в итоге упрятали в подвал православного храма на виа Палестро. Когда я спросил настоятеля храма, маститого протоиерея Михаил Осоргина о библиотеке Гоголя, он красноречиво указал на пол церкви, заявив с юмором, что «библиотека закопана». Этой весной некоторые ее, самые интересные книги, можно было увидеть на выставке в Национальной библиотеке города Рима, куда, в конце концов, и попал «Гоголь» - так итальянцы для краткости титулуют это значительное книжное собрание. Более ста лет тому назад, в 1902 году русская колония в Риме решила отметить 50-летнюю годовщину со дня смерти Николая Васильевича. Недалеко от Испанской площади в Риме, на виа Систина, № 125, где Гоголь написал «Мертвые души», была открыта мемориальная доска с надписью на двух языках.
К концу празднеств в память писателя была собрана значительная денежная сумма: ее предназначили для создания в Риме русской библиотеки, открывшейся в ноябре того же 1902 года под названием «Библиотека-читальня имени Гоголя».
Так появилась на свет первая русская библиотека в Италии.
Вначале книги поступали в библиотеку от частных лиц, но как только распространилась в России весть о ее существовании, все основные издательства начали присылать сюда свои новые книги.
Через несколько лет она переехала на виа делле Колоннетте, № 27, в помещение бывшей мастерской скульптора Антонио Кановы и оставалась там более полувека.
После Второй мировой войны резко возрождается к русской культуре. Растет число студентов, изучающих русский язык и литературу и, со временем, число университетских кафедр. Ценность литературного достояния «Гоголя» все больше возрастает.
Однако, как это ни странно, чем больше ширится слава уникальной библиотеки, тем меньшими средствами она располагает. К тому же студию Антонио Кановы в 69-м году закрыли на реставрацию. «Гоголя» спасает чудо: один щедрый американский благотворитель откликается на призыв спасти библиотеку и начинает регулярно высылать денежные суммы. Библиотеку перевели в новое здание: как раз в то время хлынула новая крупная волна эмиграции, так называемая третья, которая с большим энтузиазмом осваивала неизвестные ей книги.
Делается попытка реорганизовать и все Русское Собрание, в результате чего появляется на свет Ассоциация «Гоголь», в которой к старым членам русской колонии прибавились преподаватели славяноведения итальянских вузов.
Однако библиотеку опять решили выселить, денег не хватало. Именно тогда начались разного рода скандалы, и смущенный американский жертвователь прекратил свою помощь.
Советское посольство, понятное дело, чуралось эмигрантского учреждения, зато вовсю помогало альтернативной библиотеке Общества Дружбы «Италия - СССР».
В результате, в 84-м году итальянское Министерство национального культурного достояния и окружающей среды выносит решение о регистрации «Гоголя» в качестве памятника национального культурного достояния. Примерно тогда же библиотека попала в подвалы русской церкви, а вскоре ее купило правительство региона Лацио.
Тут опять возникают тайны, так как не вполне понятно у кого все-таки приобрели библиотеку, так как ее официальный владелец, «Ассоциация Гоголя», к моменту покупки практически не существовала.
Тем не менее, покупка состоялась, и девять лет тому назад «Гоголь» попал на склад Национальной Центральной библиотеки. Теперь, после каталогизации, он растворился в общем итальянском книжном море – но если вам захочется почитать старые русские книги – проблем теперь нет. Двери Национальной библиотеки открыты для всех, не то что подвалы русского храма.
Иван Толстой: 30-го апреля исполняется 60 лет поэту, публицисту и критику Юрию Кублановскому. Он родился в 47-м году в Рыбинске Ярославской области. Закончил искусствоведческое отделение исторического факультета МГУ. Работал экскурсоводом – на Соловках, в Кирилло-Белозерском музее-заповеднике, в музее Тютчева в Мураново. Участвовал в группе СМОГ, в печати дебютировал в 1970, но как поэт по-настоящему сложился уже в послесмогистский период. В 75-м выступил с открытым письмом «Ко всем нам» – по поводу ссылки Александра Солженицына. После этого работать по специальности уже не имел возможности. Служил сторожем, истопником, дворником в храмах Москвы и Подмосковья.
Эмигрировал в 1982 году. Жил в Париже, затем в Мюнхене. Работал на радиостанции «Свобода», был многолетним членом редколлегии журнала «Вестник русского христианского движения». В 91-м вернулся в Россию. Автор десяти поэтических книг, вышедших в США, Франции и России. Живет в Москве, а с недавнего времени – и в Париже.
Парижское интервью с Юрием Кублановским провел Дмитрий Савицкий.
Юрий Кублановский
Дмитрий Савицкий: Оглядываясь на свои 60, как вы видите, Юрий Михайлович, пройденный путь?Юрий Кублановский: Я, как это ни удивительно, несмотря на зигзаги судьбы, в целом его вижу достаточно стройным. Что я имею в виду? Как в 17-18 лет впервые я написал первые стихи и понял, что это мое, и что бог даст, и я буду писать, так я и следовал этому предназначению, как я решил, без лишнего пафоса. И в 20, как в 30, как в 40 лет моя жизнь была посвящена этой затее, этой задаче, так и теперь, в 60.
Дмитрий Савицкий: Какие были основные вехи на этом пути?
Юрий Кублановский: Основные вехи тоже связаны с конкретными судьбинными обстоятельствами. Одни стихи писались при советской власти, в советском загоне, потом 10 лет эмиграции, знакомство с Европой, потом возвращение в посттоталитарную Россию со всеми ее фокусами и неожиданностями. Вот если бы я сейчас стал выпускать книгу, я бы разделил ее на три части, потому что стихи как раз так и делятся.
Дмитрий Савицкий: Думаете ли вы, что ваша жизнь могла бы быть совершенно иной?
Юрий Кублановский: Могла бы быть совершенно иной, если бы я не был поэтом. Если бы оставался поэтом, если бы приходило вдохновение, совершенно иной она бы быть не могла. Но, конечно, происходили бы сильные подвижки, могли бы происходить. Если бы коммунистическая власть не одряхлела, меня могли бы не отпустить на запад, а отправить в лагерь. Если бы она не одряхлела еще больше, я мог бы и по сей день жить в политической эмиграции, и не вернуться в Россию. И, как известно, отчасти, действительно бытие определяет сознание, тогда бы по-другому и мыслилось, и писалось. В общем, мы прожили, с одной стороны, в довольно подвижную эпоху, а с другой стороны, конечно, слава богу, я принадлежу к тому поколению, которое не испытало ни войны, ни лагерей и, в этом смысле, поэтам и людям родившимся после войны, в общем-то, досталась счастливая участь.
Дмитрий Савицкий: Кто из русских поэтов или иноязычных на вас больше всего повлиял?
Юрий Кублановский: Трудно сказать, конечно. Вот мы сейчас с вами находимся в Люксембургском саду, и я помню как 22 года назад, тут, у статуи Марии Стюарт, мы встречались с Иосифом Бродским. Он назначил мне встречу. Я даже помню, как он был одет: почему-то в нелепой красной кепке с большим козырьком, которую ему всучили в самолете, когда он летел во Францию. Внутренний диалог с ним я веду много лет, с тех пор, как узнал его самые ранние стихи: «Пилигримы», «На Васильевский остров…» и другие. Два дня назад я побывал в Сан-Мало, на могиле Шатобриана. Мне очень близок этот французский поэт. Не столько как поэт, а по мироощущению, по ощущению иерархичности бытия. Я сам очень остро именно так бытие ощущаю. И «Замогильные записки» Шатобриана – одна из моих любимых книг.
Дмитрий Савицкий: А кто еще из русских поэтов?
Юрий Кублановский: Вы знаете, ведь поэт - как пчелка – со всех цветов собирает. Конечно, и Пушкин, и Лермонтов, и Тютчев. А в 20-м веке более всего я люблю Осипа Мандельштама. Хотя, конечно, я довольно рано понял, что необходима и авангардистская прививка, поэтому много читал и раннего Заболоцкого, и обериутов, и Хлебникова.
Дмитрий Савицкий: Какие планы на ближайшее будущее?
Юрий Кублановский: Планы закончить работу в Париже.
Дмитрий Савицкий: Что за работа, если не секрет?
Юрий Кублановский: Я редактирую, по просьбе знакомых, один большой исторический труд – курс русской истории под определенным углом зрения: как в русской истории боролись диктаторские, монархические и республиканские идеи, условно говоря, начиная со времен Киевской Руси и кончая уже путинскими временами. Мне нужно еще месяцев 7-8, чтобы его закончить. А потом я вернусь в Россию, буду редактировать свои дневники. Знаю, что вряд ли я вернусь к публицистике, потому что я много занимался публицистикой, но понял, в конце концов, что ничего лучшего чем то, что сказал в стихах Наум Коржавин не сказано: «Какая сука разбудила Ленина, нельзя в России никого будить…»
Дмитрий Савицкий: А если вернуться к тому историческому труду, он довольно объемный?
Юрий Кублановский: Работы много, но она интересна, потому что я заново ревизую всю историю, и сам для себя ее по-новому открываю и смотрю на нее, действительно, под совершенно новым углом зрения. Из 21-го века, из посткоммунистической эпохи, вся русская история видится по-другому.
Дмитрий Савицкий: Вы прожили в Париже 10 лет в настоящем изгнании. Сейчас вы свободно живете в Париже, можете приехать, уехать, вы только что были в Сан-Мало, собираетесь в Сан-Мари де ла Мер, каким предстал для вас Париж, для вас - человека свободного?
Юрий Кублановский: Совсем другое ощущение, совсем другое мирочувствование. Тогда действительно был железный занавес, и я чувствовал себя отделенным от отечества, от современников и от друзей. Ведь проблема была не то что послать письма, которые, конечно, все цензурировались, а многие и не доходили, но и позвонить в Россию не представлялось возможным, чтобы кого-нибудь не подставить. Сейчас такие свободные информационные потоки, что просто я заново, в этом смысле, открыл для себя и Париж, и Европу, где я уже не эмигрант, а просто свободный русский человек и поэт.
Иван Толстой: Продавая и покупая квартиру, следует быть начеку. Ведущий программы «Человек имеет право» Карен Агамиров беседует с Председателем Комитета общественного контроля по Московской области Андреем Массагетовым.
Карэн Агамиров
Карэн Агамиров: "Право на защиту от недобросовестных риэлторов", - такова наша сегодняшняя тема.В Интернете читаем: риэлтор-профессионал, любые операции с недвижимостью, консультации риэлторов и юристов, приватизация, расселение, обмен, недвижимость в Москве и Подмосковье, продажа зданий, ипотека в новостройках от риэлтора и даже конкурс красоты "Мисс риэлтор". (…) "Риэлтор" в переводе "специалист по операциям с жильем или другими видами недвижимости". Так на бумаге. А что в жизни? Слово Андрею Массагетову.
Андрей Массагетов: В жизни, к сожалению, ситуация очень неоднозначная и результат деятельности риэлторов - практически ежедневные нарушения прав граждан в жилищной сфере. (…)
Я бы не хотел ссылаться конкретно на фамилии нотариусов, но в целом ситуация такова. К сожалению, в связи с изменениями законодательства, в частности на сегодняшний день в Москве и Московской области не найти государственного нотариуса, наверное, многие знают об этом. То есть, обращаясь к нотариусу, многие граждане, не зная существа вопроса, иногда думают, что они обращаются к государственному нотариусу. На самом деле государственных нотариусов в Москве и Московской области нет. Хотя в положении о нотариате, это нормативный акт, еще закон советского периода, там указано, что могут быть и частные нотариусы, и государственные.
Карэн Агамиров: Да, это ладно, он имеет право, у него есть лицензия.
Андрей Массагетов: Тем не менее, основные полномочия возложены на государственного нотариуса. В положении о нотариате сказано, что при отсутствии государственного нотариуса его полномочия может выполнять частный нотариус, но при определенных обстоятельствах. В частности такой нотариус наделяется полномочиями нотариальной палаты и органами юстиции. Однако в Москве и Московской области мною не обнаружены такие нотариусы.
Карэн Агамиров: И где происходит смычка нотариуса и недобросовестного риэлтора?
Андрей Массагетов: По делам, которые приходится иногда вести, по отдельным гражданам, выявляется следующая тенденция. Прежде всего, это относится к хранению архивов нотариусов. То есть, если раньше архивы у нас при государственном нотариате хранились в определенном месте, то теперь каждый нотариус хранит свой архив у себя. Как результат, как-то так странно очень получается, но эти архивы или затапливает, или они сгорают, или пропадают при невыясненных обстоятельствах. Как результат, всплывают различные или договоры ренты, например, или завещания, которые нигде не числятся, ни в каких архивах не обнаружены. Но отдельные граждане, так скажем, недобросовестные, они вытаскивают эти бумаги и говорят, что да, было завещание написано, хотя в архиве его нет, но, тем не менее...
Карэн Агамиров: Это завещание. А по части риэлторской деятельности?
Андрей Массагетов: По части риэлторской деятельности заверяются сделки, которые, в общем-то, с точки зрения закона, не могут быть заверены. То есть здесь большей частью, с моей точки зрения, формальный подход нотариуса к заверению подобных сделок. И как результат - возникающие противоречия при реализации тех или иных сделок, на практике они приводят к тому, что возникают вот эти конфликты, которые доходят до известных судебных тяжб многолетних и нарушений большого количества граждан.
Карэн Агамиров: Эту сделку потом можно признать недействительной.
Андрей Массагетов: Вы знаете, сегодняшняя процедура о признании таких сделок, она до того сложна, противоречива... Вы знаете, наверное, поговорку: два юриста, три мнения.
Иван Толстой: Американский час с Александром Генисом.
Александр Генис: О судьбоносных выборах 1800 года рассказывает книга историка Эдварда Ларсона, которую слушателям «Американского часа» представит Марина Ефимова.
Марина Ефимова
Марина Ефимова: 1800 год. Америка. Канун президентских выборов, чрезвычайно необычных - с двумя конкурирующими кандидатами, принадлежащими к двум разным политическим партиям. Это - новшество, которое одних волнует, других раздражает. Дело в том, что после окончания Войны за независимость американцы дважды (в 1788 и в 1792 годах) избирали президентом Джорджа Вашингтона, который не только ни с кем не конкурировал, но даже мог бы стать королем, если бы не его республиканское благородство. В третий раз (в 1796 году) американцы выбирали уже между двумя кандидатами: Джоном Адамсом и Томасом Джефферсоном, но это были два отца-основателя, друзья и соавторы Декларации независимости. Когда на три голоса больше досталось Адамсу, Джефферсон просто стал его вице-президентом. Наличие партий все изменило. Теперь те же Адамс и Джефферсон были уже не соратниками, а противниками. В рецензии на книгу «Великолепная катастрофа» критик журнала «Ньюйоркер» Джил Лепор рисует портреты обоих кандидатов – федералиста Адамса и республиканца Джефферсона - с точки зрения тогдашнего «среднего американца» (фермера, охотника, лавочника):Диктор: «Адамс. Выпускник Гарварда, юрист, дипломат, вице-президент при Вашингтоне в течение двух сроков. Уважаемый президент Академии Наук, спорщик, человек маленького роста, уродливый, вспыльчивый, образованный и провинциальный. В 1798 году подписал «Закон против подрывной деятельности», который, по мнению одних, разрешал кого угодно бросить за решетку, а, по мнению других, - давал защиту от анархистов.
Джефферсон. Бывший губернатор Вирджинии и посол во Франции, госсекретарь при Вашингтоне. Выдающийся мыслитель (президент Философского общества), талантливый стилист (автор текста Декларации независимости), непреклонный борец за свободу, рабовладелец, безутешный вдовец (по слухам делит ложе с одной из рабынь). Высокий, интересный, работящий, подверженный настроениям, артистичный, но без чувства юмора. Категорически против «Закона о подрывной деятельности». Космополит и атеист.
Марина Ефимова: Вот и выбирайте: ни вам президентских дебатов, ни гениальных менеджеров предвыборных кампаний, ни интервью, ни веб-сайтов, ни телереклам, ни миллионных трат. В те времена самореклама еще считалась безвкусицей и бестактностью. Ознакомиться с идеями кандидатов можно было, прочтя их труды: например, три тома «В защиту Конституции Соединенных Штатов» Адамса или «Суммарный обзор прав граждан Британской Америки» Джефферсона. Если же у граждан не было времени составить собственное мнение, то к их услугам были мнения 250-ти (!) газет – открыто и демонстративно партийных.
Диктор: «Президент Адамс, - писала газета партии Джефферсона, - это значит, что всё останется так, как было. Президент Джефферсон – это значит, что всё будет по-новому». Газета партии Адамса давала СВОИ лозунги: «Президент Адамс – это значит: с нами Бог и религиозный лидер. Президент Джефферсон – это значит: только Джефферсон. И никакого Бога».
Марина Ефимова: Адамса шокировали подобные вещи: «Какое дело публике до веры Джефферсона!», - говорил он, а в письме к самому Джефферсону, с которым они по-прежнему оставались друзьями, писал: «Выборы, мой дорогой сэр, вызывают у меня ужас». Джефферсон был лукавей и говаривал: «пресса – мотор выборов», но при этом сам категорически не желал иметь с ней дела. А пока они деликатничали, журналисты перемывали им кости с такой страстью, что один, Джеймс Каллендэр, согласился сесть на девять месяцев в тюрьму за клевету, - лишь бы обругать Адамса. Даже Александр Гамильтон, один из отцов-основателей, пытался подбить сенатора Джея сжульничать - в пользу Адамса. Но честный Джей отказался.
Автор книги «Великолепная катастрофа» историк Ларсон пишет о выборах 1800 года с редкой увлекательностью и со множеством деталей, но вот чего, по мнению рецензента, все же недостает в книге:
Диктор: «Ларсон убедительно доказывает, что выборы 1800 года знаменовали рождение двухпартийной демократии. Но окончательный, подробный анализ этих выборов еще не написан – может быть, потому, что оба кандидата в президенты были такими огромными фигурами, что они заслонили собой избирателей».
Марина Ефимова: Любопытно, что мудрые отцы-основатели Соединенных Штатов не предусмотрели в Конституции образование политических партий, которые они единодушно считали злом. Джордж Вашингтон в прощальной речи предупредил сограждан об «отравляющем эффекте партийного духа» в политической жизни страны. Даже Джефферсон, до того, как возглавить оппозицию федералистам Адамса, говорил: «Если в рай пускают только вместе с партией, я лучше откажусь от рая». Кроме образования двухпартийной республики, выборы 1800 года имели и другую, пожалуй, главную особенность. Она сформулирована в письме, написанном в день инаугурации президента Джефферсона женщиной по имени Маргарэт Смит:
Диктор: «Я сегодня стала свидетельницей одной из самых интересных сцен, которые довелось наблюдать свободному человеку. Смена правительства, которая почти в любой стране, в любую эпоху сопровождалась хаосом, насилием и кровопролитием, в нашей стране прошла без единого признака разрушения или беспорядка. Мы - счастливчики».
Марина Ефимова: Томас Джефферсон сформулировал этот феномен так: «Если среди нас есть человек, который хочет разрушить Союз или отвергнуть республиканскую форму правления, не трогайте его. Пусть стоит без помех – монументом безопасности в обществе, где к ошибочным мнениям относятся терпимо, потому что в этом обществе с ошибками борется разум».
Александр Генис: А сейчас ведущий нашего «Кинообозрения» Андрей Загданский представит нашим слушателям только что вышедший на экраны фильм, которому прочат очень счастливую судьбу в прокате.
Андрей Загданский
Андрей Загданский: Вы знаете, Саша, должен признаться, что новую картину режиссера Джули Треймор, которая называется «Через всю Вселенную», по песне Харрисона, я смотрел с удивительным сочетанием двух разных взаимоисключающих чувств – раздражением и удовольствием. Картина есть своеобразное сочетание классического мюзикла, в американском смысле этого жанра, и музыкального видео. Что происходит? Есть история поколения, и есть сентиментальная история двух молодых людей, классическая любовная история. Некий парень из Ливерпуля по имени Джуд, который говорит с характерным ливерпульским акцентом, приезжает в Америку. Джуд знакомится с неким парнем по имени Макс и влюбляется в его сестру, которую зовут (очень важное имя с точки зрения битломании) Луси. Итак, сентиментальный роман, с одной стороны, а с другой стороны, история поколения 60-х годов, которая рассказана не столько про Англию, сколько про Америку. То есть, сделан принципиальный перенос. Этот Джуд – что-то вроде смеси Пола Маккартни, Джона Леннона и духа «Битлз», хотя он сам не музыкант. Оказавшись в Нью-Йорке три наших героя – Макс, Луси и Джуд снимают квартиру у свободной раскованной певицы по имени Сэди (опять битловское имя), которая поет в баре. У этой Сэди есть друг-музыкант по имени Йойо, который, конечно же, всем должен напоминать Джимми Хендрикса. Сама Сэди, по характеру, по персонажу, должна у нас вызывать ассоциации с Джанет Джоплин. То есть существует целый ряд главных фигур контркультуры 60-х годов, которые представлены как архетипы в этой картине. И - музыка. 33 песни «Битлз», которые иногда вставлены в сюжет традиционно, а иногда очень необычно. Например, классическую песню « I want you so bad » из « Abbey Road » исполняет дядюшка Сэм, когда Макса призывают в армию. «Я хочу тебя» - это желание дяди Сэма забрать молодые жизни американцев и отправить их во Вьетнам. Почему я сказал про раздражение и удовольствие. Потому что каждый раз, когда кто-то из актеров открывает рот и начинает петь, я должен переступить через раздражение. Песни «Битлз», которые я хорошо знаю, на которых я вырос, как выросли миллионы людей, которые сидели со мной в зале, поют не «Битлз». И это вызывает сильную обратную реакцию, отторжение.Александр Генис: Мне это очень сильно напоминает мое первое впечатление в Америке. Когда я только-только приехал в Нью-Йорк, здесь шел мюзикл под названием «Битломания». «Битлз» уже распались, но все песни их были в воздухе, и лучшее, что я мог сделать, это пойти на мюзикл, где другие люди выдавали себя за «Битлз» - гримировались под «Битлз», носили парики под «Битлз» и пели песни под «Битлз». Это было максимальное приближение к «Битлз» из того, что я когда-либо видел на сцене. Это была буквально первая неделя моего пребывания в Америке, и все свои эмигрантские деньги, первые центы, я отнес на Бродвей, чтобы посмотреть на «Битлз». И я не жалею об этом. Дело в том, что наше поколение, конечно, особое. Но для тех, кто идет за нами песни «Битлз» существуют вообще, как для нас существует Бетховен. Можем мы слушать Бетховена в исполнении не Бетховена? Вот моя мама, например, считает, что Рахманинова надо слушать только в исполнении Рахманинова. Но уже прошло то время, когда мы могли себе это позволить и, в общем, это становится достоянием всех.
Иван Толстой: Фрагментом из Американского часа с Александром Генисом мы заканчиваем программу Новое десятилетие: К 60-й годовщине радиостанции.