Адвокат Ирина Хрунова сообщила корреспонденту Радио Свобода: "Пока у меня не было личной связи с Надеждой Толоконниковой, и информацию о прекращении ей голодовки я знаю от депутата Госдумы Ильи Пономарева. По его словам, сейчас речь идет о поправке здоровья, и на полтора-два месяца она останется в тюремной больнице. Мне кажется это преувеличением, но по крайней мере месяц – точно. А в дальнейшем она, скорее всего, будет добиваться перевода в другую колонию, поддерживая, тем не менее, требования, выдвинутые ей в отношении условий содержания других заключенных в ИК-14".
Правозащитник Илья Шаблинский ранее сообщил в интервью корреспонденту РС, что во время встречи с Толоконниковой, которая состоялась на прошлой неделе, убеждал заключенную добиваться перевода в другую колонию.
Руководитель ассоциации "Агора" Павел Чиков в разговоре с корреспондентом РС также акцентировал внимание на том, что одно из основных требований Толоконниковой – перевод ее в другу колонию – соблюдено: "До окончательного решения вопроса о переводе в другую колонию Толоконникова, по словам Пономарева, временно приостанавливает голодовку. Теперь мы будем следить, какие результаты даст посещение ИК-15 членами Совета по правам человека, делегацией Уполномоченного по правам человека, а также обращение в прокуратуру по поводу условий содержания заключенных в ИК-14".
Тем временем гражданские активисты пикетируют управление Федеральной службы исполнения наказаний (ФСИН) по Мордовии, а также раздают листовки прохожим с информацией о голодовке Толоконниковой, рассказал Радио Свобода один из пикетчиков – программист Дмитрий Куминов. Ранее, 30 сентября вечером ФСИН официально подтвердил, что Толоконникова не имеет права на посещение ее в тюремном лечебном учреждении в связи с отказом от пищи, из-за которого состояние ее здоровья ухудшилась. Первым, кого допустили к Толоконниковой, несмотря на ее состояние здоровья, оказался депутат Госдумы.
Дмитрий Куминов уточнил в интервью корреспонденту РС: "Штаб спасения Нади Толоконниковой" пока не сворачивает свою работу. Мы ждем новостей. Илья Пономарев и Петр Верзилов направились с визитом в колонию ИК-14. По информации, которую сообщили Пономареву в тюремной больнице, у Нади нашли какое-то заболевание, не совместимое с голодовкой, – какую-то инфекцию, от которой, как ему сообщили, ее будут лечить полтора месяца. По его словам, она лишь приостановила голодовку".
Защита Толоконниковой опасается, что на осужденную участницу Pussy Riot оказывалось давление: вместо выполнения ее требований по прекращению принудительного труда, 16-часового рабочего дня в колонии ее просто вынуждают отказаться от голодовки.
Адвокат Санкт-Петербургской палаты адвокатов Сергей Голубок обратился к спецдокладчику ООН по современным формам рабства Гульнаре Шаинян с просьбой обратить внимание на принудительный труд заключенных в России, в частности в мордовской колонии ИК-14. Говорит Сергей Голубок:
– Мы обратились к специальному докладчику Совета по правам человека ООН по современным формам рабства, их причинам и последствиям. Это эксперт, в задачи которой входит изучение ситуации с подневольным трудом в разных частях мира и формулировка соответствующих рекомендаций. Мы обратились к ней, чтобы обратить внимание на происходящее в российских исправительных учреждениях, в частности в исправительной колонии номер 14 УФСИН по Мордовии. Это не что иное, как как раз рабский по сути труд – учитывая его продолжительность, недобровольный характер, условия и мизерную оплату этого труда.
При этом надо сказать, что раньше специальный докладчик никогда не обращала внимания на ситуацию именно в местах лишения свободы. Международное право исходило из того, что заключенных все-таки можно заставлять трудиться. Международный пакт о гражданских и политических правах, например, указывает на то, что не является рабским трудом обязанность работать в исправительных учреждениях в нормальных условиях. Это статья 8-я Международного пакта о гражданских и политических правах. Да, это работа не добровольная, но при этом на нее распространяются все гарантии, предусмотренные соответствующим трудовым законодательством: выходные, оплата и так далее. Ничего этого в случае российских исправительных учреждений, конкретно в ситуации в колонии номер 14, нет. То есть в этом смысле это не нормальная работа, допускаемая международным правом, а каторга, которая международному праву противоречит. И мы попросили специального докладчика на это обратить внимание и немедленно обратиться к российским властям с просьбой эту практику прекратить.
Пикет в защиту Надежды Толоконниковой у здания ФСИН в Москве
Пока никакой реакции нет, и она не будет такой быстрой, но мы знаем, что специальный докладчик заинтересовался этим вопросом. Мы заранее с ней связывались, и она высказала свой интерес к проблеме. Я думаю, что реакция будет в форме соответствующего обращения к российским властям с просьбой эту ситуацию прокомментировать, и потом это будет отражено в ежегодном докладе. Мы прекрасно понимаем, что специальный докладчик – это не полиция, не Совет Безопасности ООН, но мы считаем, что на примере ситуации с Надеждой все должны понимать, что в российских пенитенциарных учреждениях существует принудительный труд. И нужно называть вещи своими именами.
– Какие еще предпринимаются юридические шаги по защите Толоконниковой?
– Можно много куда обратиться, и защита Толоконниковой, в частности, действует с помощью разных механизмов. Защита вчера обратилась в Европейский суд по правам человека с просьбой назначить обеспечительную меру, чтобы обязать российские власти обеспечить доступ к ней, потому что невозможно вести дело в Европейском суде, не имея возможности встретиться с клиентом. Разные есть правовые механизмы. И российские суды, какие бы они ни были, и Европейский суд, и ООНовские организации. Мы посчитали важным обратиться к механизмам ООН, потому что там есть специальный докладчик именно по современным формам рабства. Все почему-то думают, что рабство было когда-то давно – ан нет, рабство, оно вот у нас, в России, в XXI веке. По нашему мнению, то, что происходило с ней до госпитализации и с остальными заключенными в этой колонии – это рабство, – сказал Сергей Голубок.
Тем временем на сайте президентского Совета по правам человека опубликованы два доклада правозащитников, посетивших Надежду Толоконникову во время голодовки. Особый отчет опубликовал Илья Шаблинский. Он ранее записал видео- и письменные интервью с заключенными колонии, которые подтверждают слова Толоконниковой о пытках холодом, убийстве, пресс-отряде и принудительном труде. Подробнее об этом Илья Шаблинский рассказывал в интервью Радио Свобода. В другом отчете, подписанном Еленой Масюк, Марией Каннабих и Леонидом Мысловским, говорится о том, что сведения о 16-часовом рабочем дне в колонии подтверждаются. В то же время, согласно прослушанным разговорам Петра Верзилова и Толоконниковой, к голодовке последнюю склонял ее муж. А начальник колонии Юрий Куприянов даже обратился в прокуратуру с жалобой на адвоката Ирину Хрунову, которая оказывала на него давление, говоря о требованиях своей подзащитной.
Полностью отчет СПЧ (версия Масюк, Каннабих и Мысловского) можно прочитать здесь.
Надежда Толоконникова в Верховном суде Мордовии, июль 2013 года
Частью отчета является интервью Надежды Толоконниковой Елене Масюк:– Надя, вы здесь пробыли почти год, мы с вами встречались почти 9 месяцев назад и вы говорили, что вас все устраивает, что все нормально. Что сейчас изменилось, почему вы объявили голодовку?
– У меня практически не было иного выхода 9 месяцев назад. Не было возможности говорить что-либо еще. Потому что мне в достаточно жесткой форме было пояснено, что со мной будет в том случае, если я скажу что-либо иное. В первую очередь тогда эта информация исходила со стороны тех осужденных, которые имеют контакты с администрацией этого исправительного учреждения. Например, старшая дневальная, то есть та женщина, которая обустраивает режим в отряде, которая отвечает за него.
– Как ее фамилия?
– Ладина. Я достаточно долго думала о том, могу ли я вообще произносить фамилии других осужденных, потому что меня волновал некоторый кодекс чести в этом смысле, ведь я допускаю, что, называя фамилии, я тем самым могу ухудшить положение других осужденных. Но в конечном счете я приняла решение о том, что могу называть их фамилии, чтобы мои высказывания не были голословными. Я слишком долго молчала и пыталась как-то прикрыть их действия, незаконные действия. Теперь я просто вынуждена называть их.
Как обустраивается режим со стороны старших дневальных в отряде?! С первых дней моего приезда в колонию она давала мне понять, что совершенно не нужно, чтобы я обращалась с какими-либо жалобами, предложениями, заявлениями к администрации учреждения либо к кому-либо еще из компетентных инстанций. Все это подкреплялось криками, матом, иногда угрозами.
Смысл этого всего заключался в том, что мы здесь "старосиды", мы люди, которые уже прошли очень многое, ты этого многого не видала, в том числе тех ужасов, которые были у нас на "двойке" (то есть в ИК-2, они приехали сюда в 2009 году из ИК-2, когда было распределение на "первоходов" и "второходов"). И, соответственно, через нее мне дали понять, что никакие жалобы от меня не должны исходить, потому что в противном случае жизнь реально ухудшится у всех заключенных, поскольку здесь так устроен режим, что в том случае, если от одного заключенного исходит жалоба на условия содержания либо условия работы, то страдают от этого все, это называется "система коллективного воспитания".
В декабре, когда я беседовала с вами, я очень мягко говорила насчет колонии, потому что я не хотела навредить другим осужденным, зная об этом коллективном методе воспитания. Они и так были измотаны подготовкой к комиссии, к вашему приезду, они были измучены.
– А что они делали перед нашим приездом?
– За несколько дней до вашего приезда в колонию проходил массовый ремонт.
Вообще это происходит всегда к комиссиям, то есть администрация пытается исправить какие-то недостатки, но это делается за счет совершенно непосильной работы осужденных. Они отрабатывают свой рабочий день на промзоне, после чего возвращаются в отряд и продолжают еще ночью что-то делать для того, чтобы исправить недостатки этого учреждения к приезду комиссии.
В частности, что было сделано в декабре – у нас переносились полностью кровати. До этого у нас были кровати двухэтажные, а, по всей видимости, это не соответствует закону и, соответственно, количеству положенных квадратных метров на человека. Поэтому за эти два дня мы перенесли кровати, полностью поменяли их, переносили с третьего этажа на первый, с первого этажа уносили эти двухэтажные на улицу. Были завезены ковры, которых не было никогда раньше в отряде, но тут, видимо, решили показать, как все замечательно, красиво и мило перед комиссией, и у нас постелили ковры в жилой секции. Что еще? Это глобальная очистка всей колонии, отмывка ее, отдраивание, в прямом смысле отдраивание зубными щетками батарей, как это делается в армии. И плюс покраска всех помещений, навешивание дополнительных градусников, какое-то поднятие температурного режима. То есть устранение всех неполадок, которые могла бы заметить эта комиссия. Рабочий день во время комиссии сокращается до 16 часов вечера. А с осужденными проводится воспитательная беседа на тему того, что если вы будете говорить, что у вас рабочий день составляет 16 часов в сутки, 12 часов в сутки, ну, в общем, любое неположенное Трудовым кодексом время, то пеняйте на себя.
Тогда перед вашим визитом я была вызвана к Куприянову (замначальника ИК-14. – Е.М.), и он мне сказал: ты должна учитывать, что если ты заставляешь нервничать нас, то мы будем заставлять нервничать тебя. Ты прекрасно все понимаешь? Я говорю: да, понимаю. В первую очередь мне страшно не за себя, я готова быть помещена в какие-то условия – в ШИЗО или в безопасное место. Проблема заключается в том, что идет давление на других. Мне, естественно, неприятно переносить это давление, которое как бы от меня исходит на других. Администрация специально ставит меня в такую ловушку, когда я понимаю, что я не исправлю ситуацию своими жалобами ни в коем случае, а напротив, им будет еще хуже.
– В вашем заявлении написано: "Прошу администрацию ИК-14 принять меры для моей изоляции в отдельное помещение". Какое помещение вы имели в виду: камеру, которая официально называется "безопасное место", в котором вы сейчас находитесь, или какое-либо другое помещение?
– Я имела в виду изоляцию на время голодовки, которая предусмотрена законом, под наблюдением медицинского работника. Я предполагала, что это, может быть, будет медицинская часть. Но я не имела в виду "безопасное место", которое прописано в 13-й статье (право осужденных на личную безопасность. – Е.М.) УИК РФ. Потому что я считаю, что изоляция меня здесь не является гарантией моей личной безопасности, потому что, как я указывала в своем заявлении о голодовке, на меня исходят угрозы в первую очередь со стороны администрации и только во вторую очередь со стороны осужденных, которые в целом относятся ко мне неплохо либо нейтрально. Отношения портятся лишь тогда, когда их настраивает против меня администрация. Соответственно угроза идет именно со стороны администрации. Поэтому я не знаю, что именно решается тем, что я нахожусь здесь. Я полагаю, что в любой момент может что-то поменяться со стороны администрации, потому что как только внимание прессы и общественности уходит, они могут со мной делать, что хотят.
– Надя, в своем заявлении вы написали об угрозе жизни со стороны Куприянова. Как звучали его угрозы?
– Мы разговаривали о замене 16-часового дня на 12-часовой рабочий день…
– А почему не на 8-часовой?
– Потому что я понимала, что если они не снизят при этом норму выработки, то соответственно осужденные не будут успевать отшивать норму выработки за 8-часовой рабочий день, это невозможно в принципе, это невозможно физически.
Поэтому я просила что-то реальное, просила 12-часовой рабочий день. И я знаю, что за 12-часовой рабочий день они будут успевать шить. Потому что, когда они работают 16 часов, они устают, постоянно хотят спать и соответственно за 16 часов они в итоге делают то же самое, что они могут сделать за 12. Я очень долгое время не могла понять, зачем нужен этот 16-часовой рабочий день, когда люди спят всего по 4 с лишним часа в сутки изо дня в день? Моя рабочая версия – просто усталыми запуганными людьми легче управлять. Потому что на норму выработки это никак не влияет.
– А что вы сейчас шьете?
– Это черная одежда для полиции с красным кантом.
– Что сказал Куприянов после того, как вы попросили его о 12-часовом рабочем дне? – Я говорила ему о том, что люди работают 16 часов в сутки, соответственно, очень нервная обстановка, и я не считаю это адекватными условиями, что это плохо в том числе и для меня. Он говорит: хорошо, сделаю так, что с понедельника (разговор был в пятницу) твоя бригада будет выходить до 4 часов дня, но в таком случае ты должна понимать, что плохо тебе тогда уже не будет, потому что на том свете плохо не бывает. Это его слова.
– Вы восприняли это как угрозу?
– Естественно, я приняла это как угрозу. У меня есть основания воспринимать это именно так. Был еще очень важный для всей этой истории эпизод майский. В мае мной также были предприняты попытки как-то разобраться с тем, что происходит в колонии. Моим адвокатом Дмитрием Динзе была направлена жалоба в Генпрокуратуру на колонию, на условия жизни и труда в колонии. И направлена она была как раз в тот момент, когда я находилась на Потьме, я участвовала в суде, в своем первом суде по УДО. Когда я вернулась сюда, где-то в районе десяти дней на меня было оказано страшнейшее давление.
– Как это происходило?
– Когда я приехала сюда, у меня был совершенно какой-то невозможный обыск, которого ни у кого и никогда не было, меня досматривали сотрудники, помимо обычных младших инспекторов, которые это делают, туда пришли все сотрудники оперотдела и отдела безопасности, и сам лично Куприянов пришел. В то время, когда я перебирала вещи, он сделал мне замечание, почему я с ним не здороваюсь. Это повод для взыскания, но взыскание не было объявлено. Однако всю эту ситуацию я считала некоторым недовольством со стороны администрации. Я сразу не поняла, почему это произошло, думала, может быть, это связано с моим выступлением на суде.
– А почему вы отказались весной от адвоката Динзе?
– Я отказалась от него вследствие массированного давления, которое было на меня обрушено в связи с жалобой, направленной Динзе на условия содержания в ФКУ ИК-14. Буквально с первых моих дней возвращения в колонию с суда мне сразу дали понять, что все изменилось очень сильно для меня в колонии и никогда не будет так, как раньше, а будет гораздо сложнее. Почему я отказалась? Потому что начали оказывать давление непосредственно на моих близких людей, и я поняла, что если я не прекращу эти контакты с человеком, который раздражает администрацию (а мне говорилось об этом, что именно этот адвокат нам очень сильно не нравится), то мои близкие люди будут продолжать страдать.
– Сейчас этот адвокат вернулся к вам?
– Да, это так. Сейчас у меня два адвоката – Хрунова и Динзе. Мое молчание нарушено, поскольку я поняла, что какими-то мирными переговорами… Как говорили мне в мае: "Зачем ты выносишь это туда, дальше, мы можем обо всем договориться здесь. Если тебе что-то не нравится, ты приходишь, жалуешься на что- то, говоришь нам, мы это исправляем". Но я поняла, что это не будет работать. Я могу выдержать обыск, потому что у меня нет ничего запрещенного. Но было начато давление на тех людей, с которыми я когда-либо имела общение в колонии. Администрация колонии попыталась тем самым меня оградить от какого-либо общения.
– Какого рода давление и на кого оказывалось?
– Это либо угрозы рапортом, либо это непосредственно рапорт. В частности, давление таким образом оказывалось на руководителя библиотеки, осужденную Светлану Розенраух, которой я когда-то сдавала книги. Я говорила об этом в интервью вам в декабре.
– Я видела эти книги, которые вы из СИЗО привезли.
– Да. Но Розенраух было сказано, что от меня принимать нельзя ничего, только, может быть, журнал "Мурзилка" и то с опаской. За прием этих книг угрожают на нее написать рапорт. Я с ней встретилась, она сказала, что все, что на нее пишется рапорт, что она больше не будет со мной общаться, что я создаю ей проблемы. С тех пор мы прекратили какой-либо контакт с ней.
– Официально нельзя написать в рапорте на Розенраух, что она приняла от вас книги. Это значит, должен был быть какой-то другой повод?
– Нет, повод именно этот, потому что они там хватались за какое-то неправильное составлению ею бумаг в приеме этих книг. Сейчас, когда я произношу ее фамилию, я не могу исключать, что на нее будет оказано давление в связи с тем, что администрация увидит то, что я называю фамилию в беседе с вами. Поэтому, если возможно как-то проследить этот момент, то мне бы хотелось, чтобы вы проследили за тем, чтобы никаких несанкционированных действий в ее адрес после этой беседы не поступало. Естественно, я практически уверена в том, что если вы сейчас пойдете к Розенраух, сама она не подтвердит это по тем же основаниям, что она не хочет проблем с администрацией. С тех пор мы с ней не пересекались.
– И вы никакие книги больше в библиотеку не сдавали?
– Нет, я не сдавала никаких книг в библиотеку. С тех пор книги я относила на кочегарку, потому что люди боялись брать от меня книги.
– В кочегарку, чтобы книги сжечь в печке?
– Да. Я просто понимала, что если я их буду передавать каким-то осужденным, во-первых, они сами этого не хотят, они не хотят проблем; во-вторых, если все-таки кто-то их возьмет, примет, то у него будут проблемы. Второй эпизод давления на людей, с которыми я общаюсь, это эпизод с осужденной нашего отряда Еленой Сорокиной. Мне бы дико не хотелось, чтобы у нее были какие-то дополнительные проблемы. Она такая интеллигентная женщина лет 50. Никогда никаких проблем администрации она не создавала. Единственной претензией к ней было то, что она читает со мной мои книги и изучает правила внутреннего распорядка вместе со мной. Ее вызвали к оперативникам, сказали, что в том случае, если она дальше будет изучать закон вместе со мной и обсуждать его вместе со мной, то мы повесим на вас "полосу", то есть профучет – дезорганизация, склонность к дезорганизации. Это просто за то, что она читает со мной правила внутреннего распорядка. Мы обсуждали, в частности, такой момент, как запрещение в нашей колонии передвигаться без сопровождения. В правилах внутреннего распорядка написано о том, что осужденный имеет право передвигаться по колонии с разрешения администрации без сопровождения. Если тебя вызвал цензор, ты можешь прийти к цензору для того, чтобы получить письмо, и совершенно необязательно ждать для этого конвоя. У нас же в колонии режим ужесточен в этом смысле, и каждый раз, когда нужно передвинуться, допустим, в медицинскую часть или к цензору, то мы должны ждать сопровождения. Этим фактически создают строгие условия содержания, потому что, согласно правилам внутреннего распорядка, передвижение по колонии в присутствии только конвоя создается лишь для тех осужденных, которые содержатся в строгих условиях содержания. И вот ровно это мы обсуждали с ней. Также мы обсуждали целесообразность здороваться с сотрудником каждый раз, когда он проходит мимо тебя. Если ты находишься в одном с ним месте, скажем, в одном помещении, то здесь администрация требует, чтобы каждый раз, когда этот сотрудник подходит к тебе, ты с ним здоровалась. Если ты это сделала минуту назад, то какая целесообразность делать это еще раз?! В итоге Елену Сорокину перевели в третий отряд. Третий отряд – это красный отряд.
Это отряд, где старшиной является Людмила Княгинина, тоже женщина-выходец из 2-й колонии, сидящая уже достаточно давно. И, как называется в колонии у нас этот отряд, это секта, сектанты. Им запрещается старшиной беседовать с кем-либо из колонии, с другими осужденными, и они делают это с опаской, если они это делают. Со мной лично никто из них никогда не общался, видимо, насчет меня у них особый запрет. В этом отряде практикуются телесные наказания, в первую очередь за неотшитую норму выработки. Отряд контролируется двумя людьми – это Людмила Княгинина и ее сестра Катя Княгинина, которая находится с ней в одном отряде. Некоторое время эта Екатерина Княгинина была мастером, то есть начальником на швейном производстве для осужденных в их отряде, и побои практиковались достаточно часто. В том числе я слышала от многих осужденных, практически вся зона мне рассказывала эти вещи, и я думаю, что нет оснований не доверять. В прошлом году был случай с цыганкой, мне назвали ее как Елена Оглы. Она умерла от побоев. Ее очень долго и упорно избивали, она была в этом пресс-отряде.
– А за что ее избивали?
– Я не знаю, за что. Вероятно, по какой-то причине она попала под пресс. Она либо не выполняла норму выработки, либо это была какая-то личная причина. А по личной причине очень легко создать ситуацию, что человек не выполняет норму выработки. Это создается очень легко, просто одним щелчком пальца мастера, который имеет право менять операции осужденным, и он дает ей ту операцию, которую она никогда раньше не выполняла, какую-нибудь сложную операцию. Естественно, она не будет ее отшивать, потому что здесь нет никакой системы профессионального образования, что тоже является нарушением, на мой взгляд. Я говорила об этом начальнику еще летом этого года, но он сказал, что он любому моему адвокату докажет, что у них все по закону в этом смысле. Но вот, как я вижу из Уголовно-исполнительного кодекса Российской Федерации, там должно быть обязательно начальное специальное образование для осужденных, чтобы они могли выполнять определенные операции. Начальник же мне сказал, что у нас происходит обучение без отрыва от производства. Но, как гласит та же самая статья УИК РФ, что обучение без отрыва от производства происходит лишь для тех осужденных, которые отбывают пожизненный срок наказания. Поскольку мы не отбываем пожизненный срок наказания, значит, можем думать, что нам какое-то другое образование должно предоставляться, которое нам не предоставляется. Соответственно мы можем исполнять лишь те операции, которым нас научили, когда мы приехали, и больше ничего мы не умеем делать. Естественно, кто сидит больше, он что-то умеет делать больше. Любому можно найти операцию, которую он не делал.
Так вот, Елена Сорокина попала ровно в ту ситуацию, ей дали ту операцию, которую она не умела, и вполне естественно, на нее пошло сильное давление. Я не могу сказать вам точно, били ее или нет, ну мне она ничего не говорила, что ее именно били, но чисто психологическое давление на нее оказывалось очень сильное…