Елена Рыковцева: Обсуждаем событие, которое случилось только что – Владимир Путин встретился с писателями. И теперь вопрос, который каждый решает сам для себя: это он попользовался писателями или, наоборот, они им. Мы говорим сегодня об этой встрече, о том, как кто к ней отнесся, как отреагировали писатели на тех писателей, которые пошли, и те, которые пошли, на тех, которые не пошли. Я представляю гостей нашей программы: Евгения Вежлян, главный редактор отдела прозы журнала “Знамя”, Женя вела специальный репортаж для всех, кто хотел его прочитать, в Фейсбуке, и получила массу комментариев, в основном благодарных. С нами в студии Сергей Каледин, писатель, и Дмитрий Косырев, он же Мастер Чэнь, мастер экзотических детективных повестей, с нами на связи поэт Игорь Иртеньев. Женя, вы единственный очевидец их всех присутствующих, вы писали, вы реагировали. Вас не напрягли комментарии ваших друзей, которые говорили: зачем ты туда пошла?
Евгения Вежлян
Евгения Вежлян: На самом деле комментариев, зачем я туда пошла, было гораздо меньше, чем комментариев другого плана. Люди почему-то не понимали, зачем я это событие расписываю так подробно. Кроме того, произошла небольшая заминка, я бы сказала, аберрация. Я поставила себе задачу писать по возможности стенограмму, то есть не прикалываться, не иронизировать, не впадать в гнев, без гнева и пристрастия написать стенограмму. Поскольку смысл этого события тем, кто находился в этом зале, да, собственно, и всем остальным, не вполне понятен, а когда смысл события не вполне понятен, то, как мне кажется, чтобы потом можно было что-то осмыслить, нужно как можно подробнее, точнее и беспристрастнее зафиксировать. Я фиксировала это событие, не давая никому никаких оценок. И комментарии многие свелись к тому, что тем, что я это событие таким образом фиксирую, я его легитимизирую невольно. Там были какие-то реплики, типа – что это дневник восторженной комсомолки. Как можно так отреагировать на стенограмму, я не понимаю.
Елена Рыковцева: Вы это делали для того, чтобы стал понятнее смысл. Он стал вам понятнее?
Евгения Вежлян: Я это делала не для того, чтобы из этих записей стал понятней смысл. Опять же, что понимать под смыслом этого события. Многие, почти все наши литераторы понимают под смыслом этого события некоторый такой профит, некоторую прагматическую пользу, которую это событие должно принести литераторам. То есть должны последовать такие-то и такие-то постановления, будет то-то и то-то для нас, литераторов. На самом деле, конечно, настоящий смысл этого события к этому абсолютно не сводится. Настоящий смысл этого события в нем самом. Как говорят: у политического высказывания есть то, что там сказано конкретно, и есть тот тайный затекстовый посыл, который те люди, которые умеют такие посылы прочитывать, прочитывают. И эта встреча есть не событие литературной жизни города Москвы или России, а просто одно из современных политических высказываний. Но смысл его мне пока неясен до конца.
Елена Рыковцева: Я спрошу у Игоря Иртеньева, он получил приглашение на это событие. Игорь, после того, что вы увидели, это то, о чем вы подумали или что-то другое? Ожидания и результат, я хотела бы, чтобы вы сравнили.
Игорь Иртеньев: Я получил приглашение за два дня до самого события. Я решил, что я никуда не поеду, потому что просто физически не успею. Но то приглашение, которое я получил, никак идеологически не было окрашено, имя Путина близко не упоминалось. Была повестка дня, на мой взгляд, вполне разумная, не вызывающая у меня никакого отторжения. Совершенно не было сказано о грядущем соединении всех писателей в один союз, идеологического совершенно никакого не было наполнения. Сценарий вполне не страшный. Но если бы я в этот момент был в Москве, я бы быстро узнал о том, что там будет присутствовать так называемое первое лицо, что итогом этого собрания будет воссоздание нового Союза писателей, меня бы могло это очень сильно оттолкнуть. Скажем так, я, скорее всего, на такое собрание не пошел бы. Объясняю – почему. Мне бы там особенно нечего было сказать, я довольно плохо формулирую, никаких особых соображений по этому поводу не имею. Просто провести из чистого любопытства 12 часов, вряд ли меня на это хватило. Но дальше началась совершенно дикая истерика в интернете по поводу этого предстоящего события, сами себя запугали, по-моему, причем и многие мои друзья. Я прочитал с большим вниманием в Фейсбуке, большое спасибо Жене Вежлян за ее добросовестные поминутные комментарии. Очень трезвый был комментарий по этому поводу Марии Ватутиной, с которой целиком солидаризируюсь. То есть если можно с этой власти не лично себе, а на общее дело содрать – флаг в руки, замечательно совершенно. В речи Путина никакого криминала не было. Есть какие-то конкретные вещи, от которых выигрывает литература, там были вполне здравые предложения. Я при всей моей воспаленной антипутинской натуре не стал бы по этому поводу сильно паниковать. Тем более что очень многие просто не были приглашены туда, что, мне кажется, лишало их права так бурно реагировать. Не было, кстати говоря, со стороны присутствующих там сильного наката на тех, кто не пошел, было ровно наоборот.
Елена Рыковцева: Я не понимаю. Вы говорите, что если бы узнали, что там будет первое лицо, вы бы не пошли. А что же не пойти тогда, судя по тому, что вы говорите?
Игорь Иртеньев: Дело в том, что у меня несовместимость биологическая. Я повторяю, если бы мне было, что конкретно сказать, за кого-то конкретно бороться, как, например, Сергей Шаргунов, большое ему спасибо, что он напомнил о судьбе “узников Болотной”, – это нормально совершенно. Если бы можно что-то конкретное не для себя выторговать, а для други своя – это нормально совершенно.
Елена Рыковцева: Наталья Солженицына, короткое у нее взяли интервью сотрудники “Московского комсомольца”, сказала: “Наверное, у них все хорошо. Наверное, у них нет никаких проблем, что они могут позволить себе не прийти, отказаться от такой встречи”.
Игорь Иртеньев: У меня действительно нет проблем такого свойства. Мне от этого союза ничего не нужно, потому что я еще вступал в тот союз и в нем себя никак не проявлял. Боже упаси, совершенно не осуждаю тех людей, которые туда вступают.
Елена Рыковцева: Как вы считаете, почему сразу же первое сравнение при первой же информации о том, что будет такое собрание писателей с Путиным, все обозначили как Первый съезд Союза писателей СССР, с 34 годом мгновенная параллель.
Сергей Каледин
Сергей Каледин: Это понятно – большой колхоз, полтыщи душ загнали – это все ерунда. Не ерунда другое. Наталья Дмитриевна очень хорошо сказала, что у тех, кто не пришел, нет проблем. Почему же она не вспомнила, что не Александр Исаевич ездил пить чай к Путину, а Путин два раза приезжал к Александру Исаевичу. Наверное, в голову бы не пришло Путину позвать его в толпе пятисот, двадцати или ста. Пришло один раз в голову президенту, то ли Рузвельту, позвать Фолкнера. Он у себя в деревне сидит, тихо пишет и позвонили из администрации. Он действительно искренне не понял, что происходит. Захотел чиновник большой, малый увидеться, читатель, я ему нравлюсь. Ну ради бога, налью вискаря, поговорим, баба самовар разожгет. И тут же в администрации президента все поняли, приехал к нему президент, попили чая, поговорили. Потом то же самое заслали шар Хемингуэю: не придешь ли ты, Хэм, попить вискаря в Белом доме, в Овальном зале? Он говорит: что-то опять я не въехал в тему. И опять к нему приехал на дом президент, пил чай, вискаря, ветчинки поели, и все было нормально. Не должен наш брат ходить на сборища, к чиновникам самого высшего. Если безумно лично нравится, тоже не с руки. Наше дело вообще одинокое, нам не нужно видеть себе подобных. Когда мы сбиваемся в стаю, мы набираемся блох друг от друга, и все наши писания и думания получаются унифицированными. А читателю нашему, на которого мы работаем и рассчитываем, интересно только, что думает этот персональный человек, что он еще выдумает оригинального. Все уже выдумано сто раз, а этот что выдумает? Это наш тяжелый грех, тяжелый крест сидеть в одиночестве, чего-то кропать, не уподобляться, поменьше общаться со своими товарищами и тогда может быть есть какая-то вероятность, что что-то у вас получится.
Елена Рыковцева: Вы же видите, что страна очень простая. Пока вы Путину не позвонили на прямую линию и не сказали, что у вас в городе нет елки, елка не появится. То есть проблемы решаются вертикально. Пока вы лично не станете перед ним на какое-то из колен и не подадите челобитную, ничего не будет. Это все знают, и поэтому говорят: надо воспользоваться уникальной возможностью, которую вам предоставили.
Сергей Каледин: Древние евреи сказали: не ходите на совет нечестивых. Есть такой закон, надо вбить в башку, держаться каких-то правил, норм, этики поведения. Уже сказано: не ходи, не клянчь. В близкой перспективе будет выигрышно, сегодня-завтра кусок получишь, а послезавтра будет облом, ничего не получишь. А чиновник будет подтвержден общественным мнением в лице самых лучших его писак, деятелей культуры, искусства и так далее. Его рейтинг сразу вспрыгнет и потом будет тяжело его гасить, он еще будет светить и в мире пойдет слух о том, не дать ли Владимиру Владимировичу премию мира нобелевскую.
Елена Рыковцева: Вообще-то вопрос я начинала с того, почему сравнивают с Первым съездом. Вы сказали, что просто по определению, ни с чем другим его не сравнишь. Но тем не менее, Путин там сказал: я же не хочу регулировать ваше сообщество, я не хочу, чтобы это выглядело так, будто власть занимается организацией писательских союзов. Я хотел бы устраниться, вы делайте сами, мы вам поможем, но вмешиваться в это я не намерен. Не Сталин все-таки?
Сергей Каледин: Когда помирают сын, жена, мать, можно поклянчить у богатея, у большого человека денег и поблагодарить нужно его – распорядителя кредитов, завхоза, распорядителя казны. Но это не значит, что будет одухотворен и окрестован твой путь как идеолога и руководителя супердержавы. Распорядителя кредитов – да. И я уверен, что если поклянчить денег на малокровных детей, которые умирают от рака, то даст Франко, Муссолини, Гитлер, Сталин и другие ребята. Это не показатель благополучия в стране. Поблагодарить их нужно, но это не значит, что нужно быть обязанным руководителю идеологией супердержавы с такой странной судьбой. Совершенно не значит. Некоторые деятели наши, очень хорошие, мною любимые, совершили ошибку, задав эту ноту, проложив и протоптав эту тропу. Делать так не следовало.
Елена Рыковцева: Эта дискуссия уже становится вечной, когда идут писатели или художники к Путину, всякий раз возникает этот вопрос – идти или не идти, прилично, неприлично. Он в принципе имеет свое разрешение? Мы говорим не о тех писателях, которые всегда придут и рады тому, что их пригласили. А есть люди, которые считают это для себя неприличным и комплексуют от того, что они пошли. Есть другие, которые их осуждают.
Дмитрий Косырев
Дмитрий Косырев: Договариваться мы не можем с вами, потому что мы разные люди. Я, например, горячий сторонник Путина. Если бы меня позвали, я бы сказал спасибо. Другое дело, я бы не пришел на 12 часов – это очень долго. Если бы я знал, что там будет, если бы мне дали сказать, например. Мы говорим о нашей собственной гордости и о нашей ориентации в политике. Оказалось, что событие, встреча с Путиным, было совсем не об этом. Никакого союза никто создавать не собирается, никому он не нужен.
Елена Рыковцева: А о чем?
Дмитрий Косырев: На мой взгляд, это было сигналом, зеленым свистком к одному очень важному событию, которое я жду уже много лет. Было признано наконец, что наша система образования дошла до крайней точки, что дальше уже ехать некуда, нужно ее менять полностью и что с помощью писателей, людей смежных профессий, критиков, библиотекарей ничего нельзя сделать, потому что учителей нет.
Елена Рыковцева: Без встречи с Путиным ничего не сделать?
Дмитрий Косырев: Почему? Это мог бы быть кто-то другой. Событие для меня в этом. Я как его сторонник, сторонники обычно критикуют гораздо злее, чем противники, сказал бы: а где же вы раньше были, дорогой Владимир Владимирович? Это нужно было понять несколько лет назад, что система ЕГЭ – это штамповка дебилов, что с этой системой образования унифицированной у нас никакого образования не будет, что нужно это систему ломать полностью. Ладно, что меня не будут читать, обидно страшно, но я переживу. Люди, которые вообще не способны читать, писать и думать – это опасность для общества, и мы эту опасность видим каждый день. И по тому, что падают самолеты и что-то ломается, и по тому, что принимается масса идиотских решений не на уровне политики, а на уровне каких-то мелких компаний. То есть понятно, что образование нужно ломать и всю сферу гуманитарную полностью. Естественно, здесь я готов помочь.
Елена Рыковцева: Надо объяснить нашим слушателям, что это собрание называлось большое литературное собрание и действительно касалось разных вещей – образования, литературы, чего-то еще. Мы сейчас говорим именно о писателях, чтобы не растекаться по всем этим темам. Интересно, что никаких отказов со стороны учителей не поступало. Я заметила, кстати, сколько было таких встреч, если кто-то отказывается, то это писатели. Никогда еще ни один учитель, ни один музыкант, работники театра, которые тоже сидели с ним, никто никогда не отказывался. Отказываются только писатели почему-то. Поэтому я и не хотела в образование вдаваться, потому что они решали какие-то свои проблемы, они всегда так решаются.
Евгений Вежлян: Мне кажется, что здесь действительно нужно в какой-то степени расставить точки над i. Писатель – фигура публичная, учитель – не публичная. Поэтому, условно говоря, учитель – это неуловимый Джо, его никто не ловит. Кстати говоря, у меня в комментах есть какие-то странные мысли: а мы давайте Путина игнорировать. А смысл? Нашего игнорирования Путина никто, собственно говоря, не заметит. Если человека никуда не зовут и про него никто не знает, а он ходит сам по себе и думает, что тем самым игнорирует Путина – это не есть жест. Жест – это то, что все увидели.
Елена Рыковцева: А жест Лимонова, Акунина?
Евгения Вежлян: Для Лимонова это жест, для Акунина это жест. То есть, условно говоря, человеку говорят: иди сюда. Он говорит: я к тебе не пойду, потому что ты… Это жест. А когда человека никто никуда не зовет, он говорит: а давайте делать вид, что Путина не существует, что всей этой системы не существует, и вообще будем это не замечать и тем самым мы такие независимые. Я не думаю, что это правильно. Условно говоря, если ты хочешь что-то сказать, то выйди в публичное пространство и громко скажи об этом. Сидеть, тихо отмалчиваться и ругать тех, кто вышел и сказал, например, учителя Сергея Волкова и Архангельского, которые прежде, чем начать говорить про образование, говорили о политических проблемах, глядя в лицо Путину.
Елена Рыковцева: Разве Волков говорил о политике? А что именно он говорил?
Евгения Вежлян: Кажется, Волков говорил о том, что сейчас происходит в суде по поводу голодовки, он на этом сделал акцент. Это поступок. Можно испытывать идиосинкразию к Путину, можно ненавидеть его, но очень легко ненавидеть Путина, сидя за своим Фейсбуком, читая новости, очень легко его поносить и ругать. А вот выйти, ему в лицо сказать все, что ты думаешь по его поводу, мне кажется, не каждый может.
Елена Рыковцева: Никто этого и не сделает, даже те, кто пришли.
Евгения Вежлян: Те, кто пришли, во-первых, событие на экране где бы то ни было и событие, где ты находишься, – это разные события. Поскольку я там была, то, как это воспринималось внутри, и то, как это потом воспринялось всеми, – это немножко разные вещи. То, что кажется на экране пустяковым, там была некоторая линза. Этой линзой было присутствие Путина, потому что прежде, чем войти в зал, стоял металлоискатель, обыскивали сумки и вообще атмосфера была, скажем так, не очень приятная. И это тоже надо учитывать.
Елена Рыковцева: Мы сейчас покажем пример и поговорим о том, есть смысл, нет смысла. Потому что все обратили внимание, что госканалы начали репортажи сразу с того, что Сергей Шаргунов задал вопрос про “узников Болотной”, Путин ему ответил. Я хочу показать, какой фрагмент взяли для госканалов и как это было по-настоящему именно момент с Болотной. Сначала фрагмент, который увидела широкая аудитория.
Ваш браузер не поддерживает HTML5
первый
Елена Рыковцева: А вот теперь давайте посмотрим, как по-настоящему Сергей Шаргунов формулировал вопрос об “узниках Болотной” и как по-настоящему ему ответил Владимир Путин в прямом эфире.
Ваш браузер не поддерживает HTML5
24
Елена Рыковцева: Какой был выбран пример госканалами из выступления Шергунова? Выбран пример, по всей видимости, доказанный. Вот человек что-то бросил – это доказано, есть кадры. И ему ответил Путин, великолепно отбрил, последнее слово осталось за ним. Какой информации лишили зрителей всей страны? Это голодовка Кривова, это Развозжаев – это слово произносить нельзя. То есть великолепно попользовались Шаргуновым, прекрасно его использовали, показали, как его красиво отбрил Путин. А вся главная информация осталась за кадром. Если ты это делаешь для страны, чтобы как-то узнали, но ведь не узнают о том, что ты сказал, тогда какой смысл? Это вы говорили, что есть смысл идти защищать. Я сейчас показала, что человек пытался защищать, а даже вы, Игорь, не узнали, кого он защищал.
Игорь Иртенев: В блогосфере находится достаточно большое количество наших с вами сограждан, а условно говоря, “Уралвагонзаводу” это вообще неважно. Вот эти люди, которые пришли на Поклонную, их абсолютно не волнует, что кого-то на Болотной повязали. Так им и надо. Мы услышали оттуда ровно такой комментарий. Сейчас постоянно возрастает удельный вес интернета в информационном поле.
Елена Рыковцева: Я понимаю, но я в это не очень верю. В России роль интернета в информационном поле очень преувеличена теми, кто сидит в интернете. Страна все равно питается информацией из телевизора.
Дмитрий Косырев: Можно вставлю одно слово, тут было сказано важное насчет учителей, которые приходят на такие собрания, и писателей, которые не приходят. Я не вижу никакой разницы между учителем, писателем и журналистом. И тот, и другой, и третий – это человек, который что-то знает и что-то умеет рассказывать людям, которые не знают. В принципе хотя клятву Гиппократа никто из нас не давал, но какая-то, видимо, обязанность, если зовет или не зовет власть поучаствовать в исправлении безобразной системы образования, то нужно в этом участвовать. Кстати, Акунин тоже участвует, и Дмитрий Быков учит литературе. Такая обязанность, наверное, есть. И это важно, а все остальное, разбирательство идти или не идти, знаете, действительно нечто внутреннее, которое никому за кругом литературы не должно быть интересно.
Евгения Вежлян: Очень многие вещи не проговариваются. Мы позиционируем власть, мы ее персонифицируем, и для нас Путин равно власть, Путин равно государство. То есть тем самым мы признаем, что наша страна – это тоталитарное государство, в котором государство не выполняет свои регулирующие функции, оно не есть функция, а есть личность и с этой личностью надо устанавливать человеческие отношения. Переводим разговор о политике в психологический план и в план моральный, в план дидактический. На самом деле, как должно быть? Должно быть так: государство есть инструмент, которым пользуются граждане государства для того, чтобы реализовывать свои нужды и потребности. Государство есть институт регулирования. Государство безлично, и ни с каким лицом, мы говорим: “Путин – первое лицо”, так вот ни с каким лицом государство не должно ассоциироваться. Государство надо использовать. У нас у всех оно ассоциируется с лицом и поэтому с этим лицом мы ничего общего иметь не хотим и таким образом мы все становимся стихийными анархистами.
Елена Рыковцева: Как вы считаете, зачем это Владимиру Путину? Я слышала его речь, что, собственно говоря, он предлагает, на самом деле цитировать это смешно: давайте побольше вручать премий, давайте 2015 год будет год литературы. И все хлопали, как будто это действительно панацея от всех бед. Больше всего меня насмешила его идея по поводу как решить проблему учителей: создать живой механизм общения преподавателей с чиновниками. Живой – с чиновниками!
Сергей Каледин: Эта терка идет уже 15 лет, одно и то же, результата нет. Называется это все, в отличие от ветхозаветного псалма, который я вспомнил, злонравия достойные плоды. Не надо делать дурацких, неправильных вещей, результат будет пагубный. Еще раз говорю, в близком пределе можно какую-то пенку снять, в далеком этого не будет. Что было с Шаругновым, с цитатой: были сказаны умные слова, получили мы копейку. Выход копеечный, результата нет. Не ходи на совет нечестивых – не будет навара. Сиди дома, пей пиво.
Евгения Вежлян: Мне кажется, надо не сидеть дома и пить пиво. Когда я была на секциях, перед пленарным заседанием, чего не показано, были секции, где представители разных сообществ, драматургов, преподавателей литературы, обсуждали свои проблемы. И у меня возникло вот какое ощущение: почему нам для того, чтобы собраться и обсудить свои проблемы, необходимо указание сверху? Зачем нам лезть на самый верх? Условно говоря, каждое сообщество имеет возможность самоорганизовываться – это и есть гражданское общество.
Елена Рыковцева: Если вы сейчас втроем-вчетвером соберетесь, и что? Кто вам что даст?
Евгения Вежлян: А почему надо, чтобы кто-то что-то давал?
Елена Рыковцева: А зачем вам собираться?
Евгения Вежлян: Есть те проблемы, одна, вторая, третья, четвертая, пятая, 150-я, которые творческое сообщество может великолепно решить без всякого государства. И есть тот уровень проблем, которые никакое творческое сообщество не может решить без государства. Проблемы были и первого, условно говоря, и второго.
Елена Рыковцева: Тогда почему вы задаете вопрос, почему мы собираемся с ними, а не можем собраться сами? Вы сами только что сказали, что вы там обсуждали вопросы, которые можно решать только с помощью государства.
Евгения Вежлян: Сначала надо на своем уровне порешать те вопросы, которые мы можем решить. Уже когда совсем не останется никаких ресурсов, тогда думать, что нам делать. Мне кажется, что действовать надо было бы так. Самоорганизации в творческих сообществах может быть недостаточно или она есть, кстати говоря, есть в литературном сообществе такая часть, которая абсолютно не нуждается и которая туда не пришла, которая не нуждается в государственной помощи и себя реализует великолепно сама.
Елена Рыковцева: Это что за часть?
Евгения Вежлян: Я думаю, что поэтическое сообщество справляется, ему это совершенно не нужно. Более того, оно справляется редакционно, издавая свои издания, находя для этого самостоятельно средства. Соответственно, оно справляется организационно.
Елена Рыковцева: И поэтому они не пришли?
Евгения Вежлян: Это довольно сложно, довольно долго объяснять. Отчасти может быть не потому, что им ничего не нужно, а если бы было нужно, они бы пришли. Просто эти люди мыслят в большей степени категориями не патерналистскими, а противоположными, они мыслят категориями самоорганизации. Конечно, люди мыслящие категориями самоорганизации, для них этот сюжет не существует.
Елена Рыковцева: Игорь, что вы думаете об этих сообществах творческих? Для меня это абстракция совершеннейшая.
Игорь Иртеньев: У меня два комментария. Мне кажется, что Сергей Каледин сильно оседлал постулат про совет нечестивых. Во-первых, что значит совет нечестивых? В этом зале как минимум половина была честивых все-таки. Появление одного человека, даже с таким мощным полем, как у Путина, не может автоматически превратить собрание из тысячи человек в совет нечестивых – это раз. Теперь второе, по поводу того, что говорила Женя Вежлян, по поводу самоорганизации. Процесс политической самоорганизации, на мой взгляд, никаких примеров самоорганизации с последующим реальным выходом на реальные дела совершенно не могу привести. У меня полно друзей поэтов, писателей, в этом кругу вращаюсь много лет, никогда ничего организационно не решалось.
Евгения Вежлян: Во-первых, в Москве интенсивная литературная жизнь.
Игорь Иртеньев: Проведение литературных вечеров – это не пример самоорганизации, потому что продукта конечного нет.
Евгения Вежлян: А книги? А книжные серии, которые издают поэты сами, находят на это средства? А журналы, которые издают поэты без всякого государства, и находят на это средства?
Игорь Иртеньев: Вы хорошо знаете, что журнал “Знамя”, глубоко мною уважаемый, широко пользуется государственной поддержкой, а вовсе не частные инвестиции, вовсе не спонсоры.
Сергей Каледин: Издается журнал успехом одного инициатора, а вовсе не кооперативным сообществом. Получается удача и только, ничего больше. Никаких сообществ, никаких корпораций, никаких объединений, ничего этого нет.
Евгения Вежлян: Сообщества бывают двух типов – институционализированные и нет. Соответственно, то сообщество, о котором я говорю, не имеет институциональной привязки, не выписывает членских билетов, но оно, тем не менее, существует. Посмотрите новую литературную карту России – вот плод трудов данного сообщества. Возьмите поэтический журнал “Воздух” – вот плод трудов данного сообщества, великолепный журнал. Масса фестивалей проводится поэтических по стране усилиями организаторов, усилиями частных лиц, для этого им президент не нужен. Я просто хочу подчеркнуть, что эта сторона у нашей литературы тоже есть, ее нельзя не учитывать.
Елена Рыковцева: Вы очень хорошо говорите, но если сейчас все это в цифры перевести и сравнить цифру, которая вовлечена в эти кружочки, с общей цифрой поэтов в стране, будет процент крохотулечный, я в этом совершенно уверена.
Евгения Вежлян: А вы уверены, что количественные методы релевантны?
Елена Рыковцева: Конечно.
Сергей Каледин: Бум поэзии в стране, о чем никто не знает реально, причем есть потрясающие поэты. Действительно все замыкается в кругу, о котором мы говорим, в таком самоорганизующемся кругу. А на литературном собрании, о котором мы спорим, идти туда или не идти, там как речь шла о другом, о том, как сделать так, чтобы не только одни секции, которые без нас решать, а чтобы все это была одна культура.
Елена Рыковцева: С вашей точки зрения это правильно и нужно? Поляков встал и сказал: нам нужна такая организация. Вообще в России есть Союз писателей?
Сергей Каледин: Пять-шесть штук есть. Ни вообще не нужны, никакое не нужно содружество, нужно хорошо написать произведение и послать в журнал. Если это будет хорошо – немедленно будет напечатано, будет плохо – не будет напечатано. Автор будет клясть власть, редактора, какие они душеглоты. Если будет хорошо, немедленно будет везде голодуха, голодуха в прозе, голодуха в литературоведении, голодуха в публицистике, культурологии и так далее.
Елена Рыковцева: Я правильно понимаю, что профессиональных проблем писателям решать с помощью организации не нужно?
Сергей Каледин: Ни в коем случае, это вредит делу.
Елена Рыковцева: Начнем с того, что очень многие писатели, в частности, Сергей Шаргунов, еще и общественные деятели – это другая история. Для этого ему нужно придти к президенту, но не нужно называть себя писателем, так?
Сергей Каледин: Видимо, да. Сложить в это время полномочия писателя, заняться этим. Потом сказать: а вот 1 января я надеваю себе эполеты писателя и буду писать. И тогда не ходить к президенту.
Дмитрий Косырев: Разве это возможно?
Сергей Каледин: Реально. Или тогда вообще подумать о совмещении двух этих ипостасей и разобраться в самом себе, потому что образ работает на образ. Инерционность визуальной картинки, когда ты просил помощь у президента, работает на твою повесть, которую ты напишешь через полгода, и не нанесет ей ущерб. Это непозволительная роскошь, все время нужно заботиться о своей литературной репутации, о своем рыле, проще говоря.
Дмитрий Косырев: Почему ущерб? Может быть наоборот?
Елена Рыковцева: Игорь, что вы скажете?
Игорь Иртеньев: Допустим, Золя, Короленко, они переставали быть писателями в тот момент, когда выступали в общественном поле?
Сергей Каледин: Немножко переставали. Вспомни, что ты читал раннего Короленко, а когда он чересчур вовлекался в обличение царизма, то, что он писал в промежутках художественные произведения, было не очень интересно. То же самое относится и к Толстому, и к другим ребятам, получится то же самое. Когда ребята вовлекаются в несвойственный и противный их основному кровотоку процесс, получается хуже.
Елена Рыковцева: Когда писатель, который одновременно занимается общественной деятельностью, получает такого рода приглашение, он должен решить: если его зовут как писателя – он не идет. Он говорит: я приду к Путину решать вопросы Болотной площади, когда будет встреча с общественными деятелями, занятыми проблемами Болотной площади. Так?
Игорь Иртеньев: Что касается меня, если бы я находился в Москве, повторяю, я бы не пошел на эту встречу, но совершенно никоим образом не осуждаю тех людей, которые туда пошли, более того, могу им быть благодарен за это.
