Архивный проект. Часть 40. Интермедия. Откуда мы мыслим
«Эти размышления не об Англии и не о Лондоне. Но они из Лондона. Последнее очень важно, поскольку совсем не все равно, откуда ты размышляешь, особенно когда речь идет о столь неясном и абстрактном предмете, как философия. Есть места, откуда очень трудно размышлять о том, что к этим местам никакого отношения не имеет, о том, что является им посторонним, потому что такие места тебя затягивают, не отпускают от себя, и, о чем бы ты ни думал, очень трудно не возвращаться к ним в своем думаньи. Москва – одно такое место, Петербург – другое, Нью-Йорк, я думаю, третье и так далее. С Лондоном все по-иному. Ты в нем просто живешь, он слишком центробежен, чтобы тебя затянуть душой и телом (когда-то Стендаль так же говорил о Париже, противопоставляя его Риму). Лондон – один из самых нейтральных городов мира. Ты здесь – ничей. А плата за это: все здесь – не твое. Да и какая здесь была философия? – почти никакой и не было. Позволю себе вам напомнить: Лондон – не только город парков, скверов и великолепных домов, но и город мемориальных дощечек. Их тысячи. Идешь и смотришь: здесь жил такой-то и такой-то писатель, поэт, архитектор, великий врач, путешественник, политик, художник, фельдмаршал, наконец (не говоря уже об адмиралах, дорогие читатели), но имена философов не украшают фасады особняков и роскошных домов поздней викторианской застройки. Нашел все-таки троих. Никогда о них прежде не слышал, но и живых философов в Лондоне раз-два и обчелся. То есть их наберется несколько дюжин в университетах и ученых обществах, но те, хотя официально называются философами, сами как бы стыдятся так себя именовать: «Да нет, я занимаюсь “Поэтикой” Аристотеля»; «Ну, что вы, какой я философ, я сейчас пишу о проблеме соотношения социального и инстинктивного у поздних немецких романтиков»; «Я, собственно говоря, не философ, меня интересует проблема феминизма в контексте современного развития средств массовой информации» - и так далее. Человек, который скажет о себе просто и ясно: «Я – философ», - в Лондоне большая редкость. Это бы прозвучало безвкусно и претенциозно. Сам я знаю только четверых, которые бы рискнули так себя определить (сам я буду тогда пятым).
Но как хорошо в Лондоне думается о вещах философских!».
Этот замечательный пассаж можно обнаружить в эссе Пятигорского «Летучие мысли о философии (и о либерализме)», написанном им вроде бы по случайному заказу, но – как и все, что он делал – рассуждающем вовсе не на подзаказные темы. Ведь, по сути, и цикл свободовских аудиобесед о древних религиях и европейской философии Нового времени тоже вполне вынужденная работа; вряд ли, оказавшись в эмиграции в середине семидесятых, Александр Моисеевич больше всего на свете мечтал затеять краткий курс просвещения бывших сограждан, оставшихся во владениях товарищей Брежнева, Подгорного и Косыгина. Вряд ли. Пятигорский – философ, его интересует мысль, мышление и то, что в его поле в данный момент попадает; все остальное, включая благонамеренное (и похвальное!) стремление улучшить жизнь окружающих людей, есть дело второе. Но, чтобы думать, надо как-то поддерживать существование, а чтобы поддерживать существования приходится делать множество вещей, которые … ну, скажем, делать то, что не очень интересно или не очень хочется. Человек вульгарный обратит эту необходимость в халтуру. Человек благородного мышления (используем эту формулу, переделав известный буддийский принцип) использует эту необходимость, чтобы подумать о чем-то важном, узнать что-то новое. Иными словами, он не превратит нужду в добродетель, нет, он сделает нужду – не нуждой, вещью, интересной самому себе (и, соответственно, потенциально интересной окружающим). Статья о Лондоне, заказанная Пятигорскому более десяти лет назад латышским журналом Rigas Laiks, подтолкнула философа к блестящему рассуждению о либерализме – особенно в контексте разговора о родине либерализма, об Англии, о Лондоне. Например, к такому, очень актуальному сегодня, в силу разных обстоятельств, для российского общества высказыванию: «Возьмем Россию. Я, знаете ли, скорее могу себе представить либералом монгола из окрестностей Урги, чем профессора Московского университета. Демократом – пожалуйста. Либералом – никогда. Ведь и как реальное умонастроение, и как своего рода «философия» либерализм – всегда о частном и отдельном. Русский профессор готов быть убежденным демократом, ведь общий идеологический принцип здесь задан и понятен именно как общий. Как был ясен и понятен принцип диктатуры пролетариата и все такое прочее. А русский профессор – так же, как и русский пограничник, - враг частного. Для него любое частное всегда будет не его частным. И в этом он гораздо ближе к Гегелю, чем, скажем, к Канту, и в сравнении с ним наш монгол, отгоняющий собак от мяса, жарящегося в его юрте в окрестностях Урги, - чистый кантианец. Оттого-то наш русский друг (все равно, профессор или вор-губернатор) бесконечно ближе к объединенной Европе, чем разгоняющий собак монгол».
Ну и, конечно, в вынужденно-созданном Александром Моисеевичем цикле аудиобесед, которые мы предлагаем вашему внимание в проекте «Свободный философ Пятигорский», блестящих, тонких, неожиданных рассуждений немало. Да, проект наш не зря так называется (кроме отсылки к медийной организации, где были записаны и пошли в эфир эти беседы): умение легко сделать вынужденное интересным – одно из главных качеств свободного человека. Столь же важное, как и умение легко отказаться от вынужденного в каких-то случаях, не замечать его.
Александр Пятигорский в Латвии, 2000. Фото Людмилы Пятигорской
Хотя это и противоречит его собственной философии, Пятигорский в своем мышлении очень зависел от места, откуда он мыслил. Собственно, таких мест в его биографии было два (при том, что жил он по несколько лет и на Урале в эвакуации, и в Сталинграде по окончании МГУ). Это Москва и Лондон; собственно, их он и упоминает в цитированном отрывке. Москва – место, которое наложило сильный отпечаток на думание Пятигорского; его философия, конечно же, не московская (философия не определяется географически или даже национально, философия может случиться где угодно – такова принципиальная позиция Александра Моисеевича), но ее интонация и сами объекты, попадающие в ее поле во многом определялись Москвой 1930-1960-х годов, определенной социальной группой, даже определенным районом проживания. Избавиться от этого Пятигорский не смог – да и хотел ли? Я не рискну ответить на этот вопрос. Так или иначе, если мы возьмем не философские или востоковедческие сочинения Александра Моисеевича, а прозу, то увидим, что его роман «Философия одного переулка» есть чисто московская книга, а роман «Вспомнишь странного человека» – отчасти московская. Дело даже не в месте действия (а в «Философии» «переулок» – московский Обыденский, конечно), а в том, какой тип сознания здесь присутствует, обсуждается, да, собственно, и создает книгу. Впрочем, самое интересное, что под романом стоит следующая подпись: «Лондон, 1976, Иерусалим, 1974, Лондон, 1986». То есть, как минимум, эта (якобы) чисто московская книга была начата и закончена в Лондоне.
Оттого Лондон не менее важен, как точка, откуда Пятигорский мыслил, чем Москва. Более того, Лондон – как и пишет Александр Моисеевич в своем эссе – абсолютно Москве противоположен. В Москве ты принадлежишь чему-то, прежде всего, своему социальному окружению, но не только. Есть еще просто районы, вроде (некогда! не сейчас!) окрестностей тех же Обыденских переулков – и они играют очень важную роль в жизни. Или играли, сегодня сказать сложно, не берусь. В Лондоне же, где я пишу сейчас эти строки, ничто на тебя не влияет, кроме тебя самого. Ты в идеальной ситуации полного одиночества в доброжелательной толпе людей; если тебе нужно, ты можешь с ними обсудить то или это, но в любой момент они оставят тебя в покое. И ты будь добр сделать то же самое. При всей своей обсессии по поводу недвижимости в конкретных районах (обсессия выражается, в частности, в тщеславии по поводу собственного почтового кода – там зашифровано, где ты живешь), при всем культурном и прочем изобилии, при невероятном количестве замечательных питейных заведений, которые могут побудить к мысли даже российского политического публициста, Лондон действительно является идеальным нейтральным полем для философа и/или писателя. Не стоит забывать, что именно здесь написана одна из главных русских книг XIX века – «Былое и думы».
Сложно исчерпывающе определить отношение Пятигорского к Лондону и Англии. Скажем, так: ему здесь нравилось (см. выше). Или: он чувствовал здесь себя очень хорошо. Надо только понимать, что «хорошо» не имеет особого отношения ни к деньгам, ни к удобствам жизни; Александр Моисеевич был человек довольно неприхотливый и скромный в своих привычках. Думаю, только война с курением доставила ему неприятности – но здесь нет разницы между Лондоном и, скажем, Римом. Пятигорский отдавал должное английскому стилю жизни, английскому укладу поведения и мышления (хотя многое здесь его должно было раздражать). У него были британские друзья, даже очень близкие. Он очень высоко ценил британскую науку – и естественную, и гуманитарную; впрочем, ограниченность последней он прекрасно понимал, но старался не особенно фокусировать на этом внимание. Британскую (даже скорее английскую, в каком-то смысле) культуру Пятигорский знал очень хорошо и тридцать с лишним лет своей жизни воспринимал ее как естественную среду обитания, с которой, впрочем, он не имел особо близких отношений. Счастье в том, что эта культура ничего такого особенного и не требовала (и не требует). В этом ее сила.
Периодически Пятигорский совершал-таки экспедиции в окружающий его интеллектуальный и социальный мир. Его очень интересовали такие люди, как Джордж Оруэлл, Исайя Берлин, Артур Кестлер (хотя двух последних сложно, все-таки, назвать чистокровными британцами); Александр Моисеевич написал даже книгу о масонстве, где большая часть посвящена английским вольным каменщикам. Я уже не говорю о местном востоковедении, которым Пятигорский просто восхищался. Его восхищала и английская эксцентричность, нынче уже почти исчезнувшая; она проявлялась не только в бытовом чудачестве, но и даже в столь формальных, казалось бы, областях, как академическое и полуакадемическое знание. О двух таких совершенно эксцентричных, странных книгах и пойдет речь в нижеследующей аудиобеседе.
Мы сознательно пошли на некоторую «перебивку» в хронологической и содержательной последовательности нашего проекта, чтобы дать представление о культурном и интеллектуальном контексте бесед Пятигорского. Эта передача пошла в эфир Радио Свобода седьмого октября 1976 года – вне рамок его обычной рубрики. Вы заметите это, слушая запись. Обратите внимание и на гораздо более «разговорный» тон автора.
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Александр Пятигорский. Особенности английской науки
Со следующего выпуска нашей рубрики мы вернемся в 1977 год – и начнем следующий цикл аудиобесед А.М. Пятигорского, уже о мыслителях XX века.
Проект «Свободный философ Пятигорский» готовится совместно с Фондом Александра Пятигорского. Благодарим руководство Фонда и лично Людмилу Пятигорскую за сотрудничество. Напоминаю, этот проект был бы невозможен без архивиста «Свободы» Ольги Широковой; она соавтор всего начинания. Бессменный редактор рубрики (и автор некоторых текстов) – Ольга Серебряная. Постоянная заглавная фотография рубрики сделана Петром Серебряным в лондонской квартире А.М.Пятигорского в 2006 году.
