Беседа с фотографом Юрием Ростом о жизни и учителях
Фотографируешь, тогда бачков не было, был “Корекс”, лента с пупырышками, наматываешь пленку, кое-как проявляешь, кое-как фиксируешь. Ванная была общественная, там печатать нельзя было, потому что там было двенадцать соседей. В двух комнатах была организована небольшая кухонка, я ее завешивал и печатал примитивные фотографии друзьям. Человек с фотоаппаратом пользовался определенными привилегиями. Он как бы участвует в жизни, и одновременно он в стороне.
Андрей Сахаров
Андрей Дмитриевич Сахаров оказал на меня огромное влияние. Я у него многому научился и продолжаю учиться, потому что я его любил, я его понимал, и у нас с ним сложились хорошие отношения. Я не прикладывал усилий для этого, а он был чрезвычайно осторожен в оценках. Но, тем не менее, я знал, что он меня пускает за спину – это очень важный момент в жизни. То есть он мне доверял. И даже бывали случаи, когда он меня приглашал не для того, чтобы я его фотографировал, а для того, чтобы мы пообщались.
Была одна сложная ситуация, о которой я сейчас говорить не буду, он мне позвонил и спросил: “Юра, вы можете приехать?”. Это было часов 11 вечера. Я приехал, мы просидели до четырех часов утра. Должен был прийти какой-то человек, обещал доказать Сахарову то, что он прав по поводу этого случая, когда бомбили своих. Вы знаете эту историю, которая на съезде вызвала бурю негодования.
Сахаров для меня открылся, конечно, не сразу, потому что я первый раз его увидел в 1970 году – это было очень давно. Сделал его фотографию, которая у меня сохранилась и которая мне послужила своеобразным пропуском, когда он вернулся в Москву, и я из журналистов один его встречал. Там было много иностранцев, но я был один из советских журналистов. Потом, когда через день я пришел к нему домой, я предъявил эту фотографию в качестве пропуска.
А дальше у нас была большая и хорошая жизнь.
Хлеборобы Войны
Когда-то, когда я жил рядом с ипподромом, я ездил в качалке в качестве наездника-любителя в десятой конюшне у мастера-наездника Димы Эйтингова. Один раз я какой-то слабенький заезд случайно выиграл, в другом заезде у меня была проскачка, я провалился. Вот наступает март или апрель, первый заезд по-сухому, открытие летнего сезона. И там среди профессионалов есть один заезд любителей, самый желаемый среди игроков, ипподромных этих жучков и всех. Потому что если можно договориться с профессиональным наездником, он управляет чем-то, то с любителем договориться нельзя, он не может ни уступить, ни выиграть. Поэтому это самый честный заезд.
Я катил на жеребце Лексикон, который уступал четырем как минимум лошадям в резвости, а вместе со мной ехали псевдолюбители, потому что они, в основном, были из журнала “Конный спорт и коневодство”, “Сельское хозяйство”, они были почти профессионалы, потому что они занимались этим делом очень давно. И вот я выезжаю на дорожку, камзол зеленый, рукава черные, шлем черный. “Безрукий” кличка у меня была: рукава черные, значит безрукий. Стоит Эйтингов при выезде на ипподромную дорожку, а рядом с ним великий наездник Ратомский, мастер. Это Тосканини такой. Не ниже. Я медленно еду, останавливаюсь и хочу спросить совета. Говорю: “Как ехать?”. Посмотрел – Дима Эйтингов молчит благоговейно. Ратомский говорит: “Лексикон? Ну, ты, – говорит, – в толпу не лезь, в поля уходи если что”. “А ехать как?”. Он говорит: “Ехать? Да по езде”. Вот и все.
Пушкина нет дома
Вот и мой совет такой: по жизни как ляжет, так и снимай. Снимай, что надо, что не надо, что нравится, что не нравится. Главное – не много.
