Архивный проект. Часть 47. Введение об экзистенциализме
13 марта 1856 года, в пять часов утра французского поэта Шарля Бодлера разбудил странный шум в квартире. Проснувшись, он обнаружил, что его любовница Жанна в столь ранний час отчего-то принялась двигать мебель. Бодлер был очень недоволен: Жанна прервала один из самых странных снов, которые он видел в своей жизни. Пытаясь ухватить сновидение за хвост, поэт тут же бросился к письменному столу и зафиксировал все, что смог вспомнить, в письме своему приятелю по имени Асселино. Содержание этого письма таково. Во сне Бодлер где-то между двумя и тремя часами ночи идет по улице и встречает знакомого по имени Кастиль. Они берут экипаж, так как выясняется, что у Бодлера есть не терпящее отлагательств дело: ему надо подарить экземпляр своей книги содержательнице борделя. Оставив приятеля дожидаться на улице, поэт входит в дом, но обнаруживает две неприятные вещи. Первая – его ширинка расстегнута и оттуда наружу свисает член. Вторая – он отчего-то бос. Бодлер смущен – нехорошо в таком виде появляться даже в не столь респектабельном месте. От смущения он забывает о цели своего визита. Внутри борделя Бодлер продвигается бесконечными коридорами и проходами, плохо освещенными галереями, кое-где стоят девушки и беседуют с клиентами. В какой-то момент Бодлер вдруг видит, что обувь на его ногах появилась, отчего он обретает некоторую уверенность в себе. По мере продвижения поэт обнаруживает на стенах этих проходов, коридоров и галерей рисунки – «и не все из них непристойны», что было бы естественным в подобном месте. На некоторых изображены архитектурные планы, кое-где – египетские фигуры. Бодлер забывает даже о первоначальном своем намерении заняться здесь сексом с одной из девушек и принимается изучать эти картинки. В отдаленной части галереи Бодлер видит странную коллекцию рисунков, гравюр и фотографий. На них изображены птицы с очень живыми глазами; впрочем, кое-где – только половинки птиц. На некоторых можно разглядеть уже совсем странные аморфные существа, похожие на метеориты. В углу каждой картинки подпись: «Такая-то девушка выносила этот зародыш в таком-то году». «Мне пришла в голову мысль, что подобные рисунки ни в коей степени не вдохновят никого на мысль о любви», – пишет Бодлер в письме в Асселино, после чего следует такой пассаж: «Еще одно соображение: в мире существует только одна газета, Le Siecle, достаточно глупая, чтобы открыть дом проституции и в то же самое время поместить внутри него музей медицины. На самом деле, я внезапно сказал себе, что этот Le Siecle профинансировал замысел создания такого борделя и что музей медицины может быть объяснен манией этой газеты к прогрессу, науке и распространению просвещения. Затем я подумал, что современные глупость и высокомерие мистическим образом бывают полезны, и что довольно часто, в результате воздействия спиритуальной механики, то, что было сделано во зло, превращается в добро».
Современный итальянский эссеист Роберто Калассо считает сон Бодлера аллегорией современности, modernite, эпохи, которую обычно связывают с итогами буржуазных революций второй половины XVIII—первой половины XIX века, с временем окончательного установления господства рыночной экономики, формирования национальных государств и развития демократических институций, периодом, когда слово «буржуазность» стало обозначать тип мышления, сознания, который, заметим, безмятежно властвует до сих пор почти во всем мире, превратившись в идеологию «среднего класса». В историографии modernity называют «Новым временем», «Новой историей»; одним из главных признаков ее является идея научного, технического и социального прогресса. Именно поэтому Калассо счел сон Бодлера аллегорией современности – бордель, место, где секс является рыночным товаром, освящен не Церковью, а Прогрессом, апостолом которого в этом сюжете выведена благонамеренная буржуазная газета Le Siecle.
Александр Пятигорский в Праге, 1996. Фото Людмилы Пятигорской
Шарль Бодлер был не только одним из самых удивительных, нежных, шокирующих европейских поэтов последних столетий, не только тонким и проницательным арт-критиком, он еще ввел в оборот понятие, которым гуманитарии, социологи, политологи, журналисты, политики, все мы пользуемся постоянно. Modernite, modernity, современность – такого слова в словаре не было каких-нибудь двести лет назад. В вышедшей два года назад превосходной книге La Folie Baudelaire Роберто Калассо реконструирует рождение главного термина современной эпохи – вне зависимости, живем ли мы в пост-современную эпоху, в пост-пост-современную, или же наше сознание так и находится в старом-недобром XIX веке, во временах Бодлера, Флобера и императора Наполеона III. «Слово vulgarite введено в оборот госпожой де Сталь в 1800 году. Modernite мы встречаем у Теофиля Готье в 1852-м. Но в “Замогильных записках” Шатобриана, опубликованных в 1849 году, эти два слова стоят рядом в одной и той же фразе, описывающей неприятности, с которыми автор столкнулся на вюртембергской таможне: “Вульгарность, эта современность таможен и паспортов”. Будто судьба назначила этим двум словам быть вместе. Что же было до того? Были вульгарные люди, но не было вульгарности. И были современные люди, но не было современности. (…) Современность: слово, которое появляется и курсирует между Готье и Бодлером во Второй Империи, в период чуть более десяти лет, между 1852 и 1863-м. И каждый раз оно предъявляется осторожно, с пониманием того, что представляешь своему языку чужака. Готье (1855): “Современность. Есть ли такое существительное? Чувство, которое оно выражает, настолько недавнее, что этого слова, скорее всего, нет в словаре”. Бодлер (1863): “Он ищет чего-то такого, что нам позволено было бы назвать современностью – так как нет лучшего слова, выражающего эту идею”. Но что это была за идея, столь свежая и неявная, для выражения которой не нашлось пока слова? Из чего была сделана современность? Злой Жан Руссо (литературный обозреватель середины XIX века, а не великий философ второй половины XVIII-го – К.К.) тут же провозгласил, что современность состоит из женских тел и безделушек. Артур Стивенс, защищая Бодлера, впервые назвал поэта человеком, “который, я думаю, изобрел само слово, современность”. С помощью живописи и фривольности это слово ворвалось в словарь. И оно было обречено закрепиться там, разрастаясь, завоевывая – и опустошая – все новые области. Вскоре никто уже не помнил его скромно-фривольного начала. У Бодлера, однако, это слово так и осталось в клубах пудры и парфюма».
Одновременно с тем, как Готье и Бодлер перебрасывались лексическим мячиком современности, в Соединенных Штатах, в безвестном издательстве немецких эмигрантов-революционеров вышла брошюра Карла Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта». В ней французские события от февральской революции 1848 года до бонапартистского переворота 1851-го трактовались, исходя из недавно сформулированной Марксом теории классовой борьбы и пролетарской революции. По сути, современность была главной темой этой работы; Маркс отказался анализировать политические события с помощью исторических аналогий, его анализ был исключительно современным, новым, модерновым. Modernite как тип мышления, как культурно-историческая эпоха появляется вместе со Второй Империей, идеально совпадая с развитием зрелой марксистской теории. Там, где Готье отправляет мяч современности в поле Бодлера, там же стоит финальная точка «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта». Для Бодлера, выковавшего новое понятие, современность искусства – это когда в качестве его объекта избирается не «освященные овощи» пленэра, а бордели, парки, танцзалы и бульвары, то есть то, что существует сейчас и в нынешнем виде относительно недавно появилось в городской жизни. Сам современный город с его пороками, непристойностью, доступными женщинами, окутанными душными клубами парфюма, есть воплощение modernite. Точно так же Маркс считал истинной революцией лишь ту, что имеет дело с cовременностью par excellence и не рядится в «освященные древностью наряды».
О Роберто Калассо мне рассказал лет десять тому назад Пятигорский, после чего я, конечно же, бросился читать его книги. До La Folie Baudelaire была работа о Кафке, до Кафки – еще несколько удивительно тонких, эмоционально-мощных, умных, невероятно культурных сочинений. Одной из главных тем Калассо всегда была идея и концепция современности, которую он берет исключительно в культурном аспекте: от творца modernite Шарля Бодлера до чуть ли не важнейшего писателя современности, гения модернизма Франца Кафки. В нижеследующей беседе Пятигорского об экзистенциальной философии (он предваряет дальнейший разговор о некоторых мыслителях этого направления) главной темой – хочет этого автор или нет – является вопрос о современности и «модернизме» как культурно-исторической эпохе.
И вот здесь пришло время решительно не согласиться с Пятигорским. В этой беседе он называет экзистеницализм «модернистской философией», а сам модернизм определяет как нечто вневременное, возникающее (цитирую близко к его тексту) каждый раз, когда художник соотносит себя только со своим временем, противопоставляя себя – часто не столь уж явным способом – традиции и прошлому в целом. Более того, модернист особенно «чуток» к аудитории, так как она не мыслится за пределами его собственного времени. Все верно. Только вот и соотносить себя исключительно со своим временем, и видеть потребителя своей культурной продукции только в своей же эпохе – невозможно за пределами того типа общественного сознания, которое называется современным, то есть за пределами современности, бодеровско-марксового modernite. Никаких модернистов за пределами Modern Times быть не может, они являются порождением своего времени. Прагматически (или даже цинически) философ барокко или поэт Ренессанса мог думать и исходить из сиюминутной реальности, но его художественная стратегия всегда была ориентирована ретроспективно – и иногда (очень редко) перспективно. В любом из типов западного религиозного сознания «сегодня» – краткий промежуток между прошлым, полным грехов, добродетелей и истоков веры, и будущим, в котором нам готовится известно что известно за что. Делать серьезную ставку на сегодняшний день – такого до Бодлера/Маркса никто себе бы не помыслил. Другое дело, стоило изобрести современность, как ее сразу возвели на пьедестал в качестве единственно имеющей смысл и силу; с этого пьедестала modernity обзирала и обзирает прошлое и будущее как области, принадлежащие ей по праву. Оттого у модернистов (писателей, художников и философов) такие странные отношения с традицией и прошлым – они не мыслили своей работы без истории, но считали ее чем-то таким, что можно отменить волевым усилием, и после этого воспользоваться оставшимися от усопшей материальными и духовными штучками. «Все, что я хочу – проснуться от кошмара истории», – говорит у одного из главных модернистов Джеймса Джойса его герой Стивен Дедал. «Проснуться» – значит, история просто сон, который можно прервать усилием воли или стечением обстоятельств, сон, который можно записать, как это сделал Бодлер со своим видением борделя/музея современности.
Ну и последнее. Известно, что связь модернизма и политического радикализма сильно преувеличена, если не придумана вовсе. Модернист работает изнутри современности, для современности, во имя современности. Революционер (как Ленин или Троцкий или даже раньше Маркс) хочет с этой современностью покончить. Цели противоположные. Кажется, Набоков смеялся над иллюзиями по поводу авангардистских художественных вкусов большевистской элиты.
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Александр Пятигорский. Философия XX века. Введение об экзистенциализме
Беседа Александра Моисеевича Пятигорского «Введение об экзистенциализме» вышла в эфир Радио Свобода 1 июля 1977 года.
Проект «Свободный философ Пятигорский» готовится совместно с Фондом Александра Пятигорского. Благодарим руководство Фонда и лично Людмилу Пятигорскую за сотрудничество. Напоминаю, этот проект был бы невозможен без архивиста «Свободы» Ольги Широковой; она соавтор всего начинания. Бессменный редактор рубрики (и автор некоторых текстов) – Ольга Серебряная.
