95-летний Гранин стоит перед Бундестагом. Он рассказывает немцам о Ленинградской блокаде. Человек, родившийся через год после Первой мировой войны. Тот, кто на год старше первых гитлеровских тезисов программы национал-социализма.
Писатель, проживающий столь долгую жизнь, что в ней хватило места всему – и достойному, и недостойному, довольно точно отражающий историю нашей страны, которая победила и выстояла, но не избежала катастрофы и безжалостно прошлась по жизням и судьбам собственных людей. Гранин, стоя перед немецкими парламентариями, невольно в силу возраста соединяет ту Германию, которая проиграла, с той, которая, раскаявшись, рванула вперед и стала ведущей европейской державой. Своим рассказом о блокаде он возвращает их в прошлое.
Что они чувствуют, слушая его? Вспоминают о близких, погибших на той войне? Ужасаются тому, что слышат от старика? Думают о том, какой длинной, трагической была дорога от той финальной блокадной зимы до сегодняшнего дня? Осознают, что раскаяние спасает их сегодня от стыда? Или все равно испытывают неловкость?
Могу ли я представить себе вопрос, заданный по немецкому телевидению: что сделал бы Гитлер с Ленинградом и его жителями, если бы Сталин отдал приказ сдать город? Могу. Есть документы, которые дают ответ на этот вопрос. Между этим вопросом, заданным сегодня немцам, и ответом на него лежит процесс денацификации, отделивший жирной чертой виновных от невиновных. Могу представить себе такой вопрос, потому что немецкие дети изучают это в школе. Так же, как изучают Холокост. Потому что им сегодня больно точно так же, как любому нормальному человеку. Точка.
Почему вопрос, пусть неловко сформулированный, но по сути означавший: "Удалось ли бы спасти сотни тысяч жизней, если бы Сталин отдал приказ сдать Ленинград фашистам?" вызвал такую неадекватную, нервную и мстительную по отношению к "Дождю" реакцию? Кто хоть раз в жизни не задавал себе этот вопрос? Только равнодушный, может быть. Именно потому, что в свое время я задалась таким вопросом, у меня есть на него ответ. И этот ответ: нет, не удалось бы. Именно этот вопрос заставил меня почитать документы и понять.
Каждое поколение ищет свои ответы на, казалось бы, уже отвеченные вопросы. В России выросло постсоветское поколение, которое научилось ценить жизнь, а не восторгаться смертью. Оно снова задает этот вопрос – можно было спасти людей? – потому что оно уже собственным сердцем, а не сердцем своих родителей и дедов, переживает гибель людей. Потому что оно выросло и начало осознавать масштаб трагедии и потерь. Потому что этот масштаб потрясает. Потому что им больно и очень хочется верить, что могло бы быть и иначе. Потому что у тех, кто задает этот вопрос, тоже кто-то из близких погиб в блокаду. И это дает им право спрашивать.
Мы сегодня отличаемся от немцев тем, что в нашей истории жирная черта не подведена. Мы не осознали истребление собственного народа сталинским режимом как катастрофу и не назвали ее таковой. Мы не отделили человеконенавистнический режим от, как точно написал Кирилл Рогов, иррационального подвига людей в той войне, который и привел к победе. У нас до сих пор идут споры, преступник ли или спаситель Сталин.
Так как можно запрещать задавать вопросы? Именно это и надо делать: спрашивать и искать ответы, чтобы осознать себя частью собственной страны и ее истории, со всем прекрасным и страшным, что в ней было. И плакать вместе с ней, и с нею вместе гордиться.
Немцы потому и приглашают к себе в Бундестаг выступать соавтора "Блокадной книги", что у них есть моральные силы выслушать его печальный рассказ. Они задали себе все вопросы, самые безжалостные, и ответили на них и продолжают отвечать – из поколения в поколение. Их отношение к прошлому дало им настоящее и будущее.
Знаете, почему кто-то из сотрудников ВГТРК на фейсбучной странице госканала включил Геббельса в число великих, высказавшихся о Ленине? Потому что этот, скорее всего, молодой человек просто не знал, кто такой Геббельс. Так случается с теми, кто плохо учится и не задает вопросов. Это самое милое предположение, которое я могу сделать.
Геббельс, конечно, не хрен с горы, но вряд ли "великий" – самое подходящее прилагательное в данном случае. Правда, увольнять за такую ошибку всю редакцию – это какой-то верх трусости вгтркашного начальства, по моему мнению. На фоне "великого" рейхсминистра на фейсбуке с логотипом государственных "Вестей", за которым следит более миллиона человек, не самый умный, но вполне понятный вопрос небольшого частного телеканала меркнет, конечно. И делает пафос борцов с "Дождем" просто нелепым. И безусловно заказным. Впрочем, и не будь истории с рейхсминистром, он был бы таким же. Просто уж очень символично все совпало.
Наталья Геворкян – журналист
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
Писатель, проживающий столь долгую жизнь, что в ней хватило места всему – и достойному, и недостойному, довольно точно отражающий историю нашей страны, которая победила и выстояла, но не избежала катастрофы и безжалостно прошлась по жизням и судьбам собственных людей. Гранин, стоя перед немецкими парламентариями, невольно в силу возраста соединяет ту Германию, которая проиграла, с той, которая, раскаявшись, рванула вперед и стала ведущей европейской державой. Своим рассказом о блокаде он возвращает их в прошлое.
Что они чувствуют, слушая его? Вспоминают о близких, погибших на той войне? Ужасаются тому, что слышат от старика? Думают о том, какой длинной, трагической была дорога от той финальной блокадной зимы до сегодняшнего дня? Осознают, что раскаяние спасает их сегодня от стыда? Или все равно испытывают неловкость?
Могу ли я представить себе вопрос, заданный по немецкому телевидению: что сделал бы Гитлер с Ленинградом и его жителями, если бы Сталин отдал приказ сдать город? Могу. Есть документы, которые дают ответ на этот вопрос. Между этим вопросом, заданным сегодня немцам, и ответом на него лежит процесс денацификации, отделивший жирной чертой виновных от невиновных. Могу представить себе такой вопрос, потому что немецкие дети изучают это в школе. Так же, как изучают Холокост. Потому что им сегодня больно точно так же, как любому нормальному человеку. Точка.
Почему вопрос, пусть неловко сформулированный, но по сути означавший: "Удалось ли бы спасти сотни тысяч жизней, если бы Сталин отдал приказ сдать Ленинград фашистам?" вызвал такую неадекватную, нервную и мстительную по отношению к "Дождю" реакцию? Кто хоть раз в жизни не задавал себе этот вопрос? Только равнодушный, может быть. Именно потому, что в свое время я задалась таким вопросом, у меня есть на него ответ. И этот ответ: нет, не удалось бы. Именно этот вопрос заставил меня почитать документы и понять.
Каждое поколение ищет свои ответы на, казалось бы, уже отвеченные вопросы. В России выросло постсоветское поколение, которое научилось ценить жизнь, а не восторгаться смертью. Оно снова задает этот вопрос – можно было спасти людей? – потому что оно уже собственным сердцем, а не сердцем своих родителей и дедов, переживает гибель людей. Потому что оно выросло и начало осознавать масштаб трагедии и потерь. Потому что этот масштаб потрясает. Потому что им больно и очень хочется верить, что могло бы быть и иначе. Потому что у тех, кто задает этот вопрос, тоже кто-то из близких погиб в блокаду. И это дает им право спрашивать.
Мы сегодня отличаемся от немцев тем, что в нашей истории жирная черта не подведена. Мы не осознали истребление собственного народа сталинским режимом как катастрофу и не назвали ее таковой. Мы не отделили человеконенавистнический режим от, как точно написал Кирилл Рогов, иррационального подвига людей в той войне, который и привел к победе. У нас до сих пор идут споры, преступник ли или спаситель Сталин.
Так как можно запрещать задавать вопросы? Именно это и надо делать: спрашивать и искать ответы, чтобы осознать себя частью собственной страны и ее истории, со всем прекрасным и страшным, что в ней было. И плакать вместе с ней, и с нею вместе гордиться.
Немцы потому и приглашают к себе в Бундестаг выступать соавтора "Блокадной книги", что у них есть моральные силы выслушать его печальный рассказ. Они задали себе все вопросы, самые безжалостные, и ответили на них и продолжают отвечать – из поколения в поколение. Их отношение к прошлому дало им настоящее и будущее.
Знаете, почему кто-то из сотрудников ВГТРК на фейсбучной странице госканала включил Геббельса в число великих, высказавшихся о Ленине? Потому что этот, скорее всего, молодой человек просто не знал, кто такой Геббельс. Так случается с теми, кто плохо учится и не задает вопросов. Это самое милое предположение, которое я могу сделать.
Геббельс, конечно, не хрен с горы, но вряд ли "великий" – самое подходящее прилагательное в данном случае. Правда, увольнять за такую ошибку всю редакцию – это какой-то верх трусости вгтркашного начальства, по моему мнению. На фоне "великого" рейхсминистра на фейсбуке с логотипом государственных "Вестей", за которым следит более миллиона человек, не самый умный, но вполне понятный вопрос небольшого частного телеканала меркнет, конечно. И делает пафос борцов с "Дождем" просто нелепым. И безусловно заказным. Впрочем, и не будь истории с рейхсминистром, он был бы таким же. Просто уж очень символично все совпало.
Наталья Геворкян – журналист
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции