Николай Цискаридзе, премьер и менеджер

Московский балетный премьер в кресле петербургской балетной Академии. Все, что мы знаем, но боимся спросить у Николая Цискаридзе. Интервью записано до известия, что Цискаридзе будет нести олимпийский факел в Сочи.

Николаю Цискаридзе сорок лет, Академии русского балета имени Вагановой в Петербурге – 275. Станет ли звезда русского балета блестящим руководителем старейшей балетной школы или будет отвергнут ею? Знаменитый танцовщик – о морали и профессии, о своих педагогах Семеновой и Улановой, о коллегах Жанне Аюповой и Ульяне Лопаткиной, о Екатерине II и Владимире Путине, об искусстве и политике, о врагах и друзьях, об акустике и технике. И о Большом театре, где Цискаридзе прослужил 21 год.

Елена Фанайлова: Мы находимся в гостях в Академии русского балета имени Вагановой, в учебном музейном классе, с Николаем Цискаридзе, который с 28 октября 2013 года является исполняющим обязанности ректора Академии. Академия существует с 1738 года.

Николай Максимович, и ваши критики, и ваши доброжелатели задают один и тот же вопрос. Сможет ли знаменитый танцовщик, дважды лауреат Госпремии, трижды лауреат "Золотой маски", народный артист России, получивший это звание в довольно молодом возрасте, сможет ли блистательный артист стать столь же блистательным менеджером?

Николай Цискаридзе: Как правило, блистательными менеджерами становились только великие артисты.

Елена Фанайлова: А Дягилев?

Николай Цискаридзе: Дягилев – продюсер, он родил эту профессию, родил шоу-бизнес, родил ток-шоу, родил все, что мы сегодня называем попсой. Величие Дягилева состоит в том, что он хотел стать всем, не стал никем – ни композитором, ни артистом, ни писателем, ни певцом. Он учился на все, если почитать его биографию. Но создал то, на основе чего сегодня существует весь шоу-бизнес, все правила журналистики, касающиеся искусства, все придумал он!

Елена Фанайлова: Он для вас ролевая модель?

Николай Цискаридзе: Абсолютно нет. Для меня, как для человека, который серьезно занимался своей профессией, а не просто пришел подрыгать ножками на сцене, я всему учился очень серьезно. Я много читал, мне повезло с людьми, которые меня правильно направили, и я посвятил этому очень много времени. И есть ключевые фигуры в искусстве и в истории нашей страны, которые являются поворотными, судьбоносными личностями, которые развернули историю так, как они хотели. Я много раз говорил в своих интервью, что личность побеждает все, а рыба гниет с головы. Если начинается беда, виноват человек, который стоит во главе, всегда!

Елена Фанайлова: А если ваши противники через полгода скажут, что Академии не удалось сделать то, для чего приходил Цискаридзе?

Николай Цискаридзе: Ну, они всегда будут говорить. И судить все, что я сделал в жизни, можно только по факту. Я мемуары безумно люблю, я их прочитал огромное количество, но я люблю еще бумажку к этим мемуарам. Когда мы возвращаемся к моему назначению 28 октября 2013 года, это действительно ключевой момент для жизни Академии и отчасти для судьбы образования русского балета. Здесь, на этом месте, была разыграна сцена униженной и оскорбленной, несчастной ректорши, которая ничего не знала… Когда прошла проверка, понимаешь, что 275 лет Академии, прошлый год был юбилейный, и никто просто не хотел скандала. Были нарекания, которые мы теперь можем на 60 листах прочитать, потери гигантских сумм денег, и стало понятно, что вытеснения великого деятеля не было. Противники моего назначения – те, кто очень хочет попиариться на моей фамилии, и кто очень переживает за свою шкуру, за свое место.

Елена Фанайлова: То есть вы считаете, что с моральной точки зрения здесь все в порядке?

Николай Цискаридзе: Абсолютно. Я не позволял себе никогда аморальные поступки, вообще никакие.

Елена Фанайлова: А письмо против Вашего назначения, которое было написано от деятелей Академии, от преподавателей?

Николай Цискаридзе: Доказано, что это все фикция. Потому что когда я на первой неделе встретился в этом же зале со всеми педагогами, они были очень обеспокоены судьбой первого проректора и художественного руководителя Алтынай Асылмуратовой, и они ко мне обратились с просьбой не заменять Алтынай. Я им сказал: "Господа, это в моей власти, я выбираю проректора, и я уже пошел у вас на поводу, я мог в первые три дня заменить или оставить, но первой, кому я предложил договор, была Асылмуратова, он ею подписан. Но чтобы с точки зрения закона все у нас было грамотно, мне бы хотелось, чтобы вы написали мне письмо, что вы просите, и потому я принимаю такое решение. Министерством культуры был уже объявлен другой человек, мною безумно любимый и уважаемый, Ульяна Лопаткина, но я в данном ситуации послушал не министерство, а послушал вас. Я прошу вас написать, что вы бы хотели, чтобы в этой должности оставалась Алтынай". Все, мы расстались на этом моменте. Я должен был ехать в Москву, там проходило празднование – 240 лет Московской академии, и учащиеся Вагановки там участвовали, я там был как руководитель, помимо того, что должен был участвовать в концерте как выпускник Московской академии хореографии. Я поехал на четыре дня в Москву, и за эти четыре дня здесь было организовано это письмо, которое направлялось мне. Письмо было подменено и оправлено в Министерство культуры, в СМИ и в Администрацию президента. А там, где упоминается имя нашего президента, вступает в силу уже совершенно другая машина, и они не могут на письмо не реагировать, и прежде всего они обязаны проверить его легитимность. Когда приехали и стали проверять, оказалось, что люди подписывали абсолютно другое письмо, они не обращались к президенту. 32 свидетельских показания, что это подлог и клевета относительно меня, и это уже Уголовный кодекс, простите. Человек, который это сделал, тут же стал передо мной извиняться, стал писать смс-сообщения, которые я был вынужден показать людям, которые приехали проверять. Смс действительно уходили с его номера, и он там четко указывал, кто заставлял это делать, кто руководил этим процессом. К сожалению, ситуация очень некрасивая. Люди много лет из зависти, ревности пытались сделать мне плохо, и я к этому привык, это не моя проблема, а проблема тех, кто это сделал. Педагоги были возмущены, что их так подставили, им совершенно не хотелось отвечать на вопросы, и когда уже в декабре Алтынай подала заявление об уходе и ушла, они сказали все: Николай сделал все, чтобы она осталась, но она сама ушла, и это ее выбор.

Елена Фанайлова: Сейчас Алтынай Асылмуратова как бы поменялась местами с Жанной Аюповой. Что это означает для Академии и для вас лично?

Николай Цискаридзе: Если разбирать точно, в моей биографии нет ни одного московского педагога, меня учили все ленинградцы – в Тбилиси, в Москве, меня учили выпускники либо Ленинградской академии, либо мой педагог был выпускников Пермского училища, и его учили находящиеся тогда в Перми в эвакуации выпускники Ленинградского училища. А Алтаный училась на территории Ленинграда, в этом здании, но выпускалась у знаменитой балерины Зубковской, которая была урожденная Израилева, и она закончила Московское хореографическое училище, то есть она как раз училась у москвички.

Елена Фанайлова: Объясним нашим слушателям, что критики говорят: "Цискаридзе приехал из Москвы и сейчас разрушит нашу прекрасную питерскую балетную школу"!

Николай Цискаридзе: Все те люди, которые это произносят, кроме желания обратить на себя внимание…

Елена Фанайлова: Ну, я думаю, что у них еще очень много страхов. Люди привыкли жить и работать определенным образом, они боятся перемен.

Николай Цискаридзе: Мне это смешно!

Елена Фанайлова: А Григорович был вашей ролевой моделью?

Николай Цискаридзе: Никогда в жизни!

Елена Фанайлова: А кто из великих людей?

Николай Цискаридзе: Екатерина Вторая. Не имеющая ни одной капли русской крови, не имеющая никакого права быть на российском престоле, взошла на этот престол, пробыла дольше всех в истории России на престоле и принесла больше всех пользы.

Елена Фанайлова: Говорит грузин Цискаридзе, у которого 25 процентов французской крови…

Николай Цискаридзе: Да, который всю жизнь является русским артистом, который на подмостках всего мира прославлял Россию.

Виктор Резунков: По поводу этого скандала с 60 миллионами рублей, вы обратились к людям, чтобы они осуществили инвестиции в Академию, потому что определенные финансовые сложности есть. А как это сочетается с вашим членством в Совете при президенте Российской Федерации по культуре и искусству? Могли бы президенту сказать: у нас такое тяжелое положение, помогите нам…

Николай Цискаридзе: У нас не тяжелое положение, просто я сам по себе человек очень бережливый, аккуратный. Если бы журналисты брали интервью у тех людей, которые со мной рядом много лет… Никто не может сказать об артисте точнее, чем гримеры и костюмеры, и вам каждый скажет, что Цискаридзе – самый точный, аккуратный, дисциплинированный артист на земле. Мой дом – Большой театр, я продукт Большого театра. И Большой театр – это не администраторы. Никто не вспомнит фамилии людей, которые выгнали Шаляпина, Вишневскую, Васильева, Плисецкую и так далее. Большой театр – это мы. Николай Цискаридзе 21 год был лицом Большого театра и навсегда останется артистом Большого театра, никто не сможет это изменить. Я очень этим горжусь! Я об этом мечтал, будучи маленьким мальчиком, я этого добился, и я 21 год с честью нес это положение. Вам надо рядом со мной зайти в здание Большого театра и посмотреть, что начнется. Я просто иду по театру – и мне аплодируют. Что здесь ценно – я это заслужил, стоя на сцене. Я не дал ни одной пресс-конференции в своей жизни, я не позвонил ни в одно издание и не сказал: "Возьмите у меня интервью". Все журналисты только упрашивают меня последние 10-15 лет, чтобы я пришел на передачу, дал интервью и так далее. Интерес был ко мне оттуда, а не наоборот, мне пиариться не надо. У моих коллег есть пресс-атташе, продюсеры, у меня их никогда не было. Все, что сделано мною в жизни, сделано мной самим, ошибки и успехи.

Елена Фанайлова: Я хотела бы поговорить о художнике и власти. Вот пришел Николай Цискаридзе, как царь, в это царство балета, в Академию. Оно разное, оно требует перемен, про Академию давно говорили, что ее нужно реформировать, у нее сложные отношения с Мариинским театром. Этот царь будет карать или миловать?

Виктор Резунков: Говорят, что вы ужесточили график репетиций и вообще начали с дисциплины?

Николай Цискаридзе: Я не сторонник радикальных мер, опять-таки, все знают, что я очень спокойный, тихий человек в жизни, я могу лежать сутками на диване, но когда доходит до работы, все должно быть как часы. Всегда спектакль с моим участием отличался от спектакля со всеми остальными артистами. Все приходили на работу гораздо раньше, потому что все знали, что в пять часов, если спектакль начинается в семь, я уже буду гримироваться, что в половине пятого я уже на территории театра, все будет висеть наглаженное, и я проверю все, от реквизита от декораций, как постелен пол и так далее. Для меня работа и милые отношения имеют четкую грань. Как говорил Аль Капоне: ничего личного, только бизнес.

Елена Фанайлова: Это еще одна ролевая модель?

Николай Цискаридзе: Ничего подобного. Для меня профессионализм всегда очень важен. Мой педагог Пестов заложил в меня много в детстве, и одна из важных вещей: в свой хлеб не плюют. Для меня балет, кроме того, что это была любовь, радость, для меня это было служение, но служение очень четкое, не знающее компромиссов. И все, что будет касаться моих действий здесь, меня ни на что плохое свернуть не смогут. Бывшая ректор все время говорила, что пришел Цискаридзе, и сейчас вас отдадут Мариинскому театру, здание отберут и так далее. На что я им сказал: "Господа, даже если такое произойдет, издадут такой указ, потому как решать будем не мы с вами, а решают наверху, я вам даю обещание двух вариантов. Первое, что мы напишем с вами письмо, которое я первый подпишу и, как член Совета по культуре при президенте, отдам президенту это лично в руки. Второе, такое решение все равно должен подписывать ректор, и Николай Цискаридзе не подпишет это никогда! Я на ваших глазах напишу заявление об уходе и подпишу его". Геростратова слава мне не нужна.

Елена Фанайлова: Вы к этому готовы?

Николай Цискаридзе: Да. Меня никогда никто не заставит сделать ничего против балета и против служения искусству. Великая Марина Семенова, выпускница этой школы, благодаря красоте и таланту которой балет вообще сохранен на территории России, мало кто об этом знает… В 1925 году комиссары устроили, Луначарский инициировал просмотр, это пришлось на ее выпускной вечер. И Ваганова с Луначарским сидели рядом с комиссарами, которые принимали решение, быть балету в России или не быть. Это уже сталинское время, Сталин у власти. И она так их очаровала, она была так прекрасна и совершенна, что они выделили гигантские деньги на то, чтобы были сохранены Академия здесь, тогда это было училище, училище в Москве, труппы в Москве и в Петербурге, и открылись везде в главных городах страны такие же училища и балетные труппы. И вот это был мой педагог. Балету меня научили два человека – это Пестов в школе и Семенова в театре. Уланова меня научила актерской жизни, она во мне зародила интерес к актерству как таковому и объяснила законы сцены. Но танцевать меня учили Пестов и Семенова. И Семенова мне в первые месяцы в театре, когда был жуткий скандал с Григоровичем, уходит он, не уходит, а я был молодой солист, меня все время пытались куда-то пристегнуть, на чью-то сторону. И она меня подвела к рампе и говорит: "Ты видишь, кто там висит?" А на плафоне Большого театра нарисованы Аполлон и девять муз. И она говорит: "Вот кому мы служим. Запомни! Не руководству. Ты служишь только Аполлону, он наш с тобой директор. Все равно, кто будет руководить. Стоят колонны и квадрига, ты танцуешь – все!" И для меня это самое важное. Для меня в искусстве не существует других авторитетов. Почему было сложно этим мелким администраторам, бездарностям, которые воевали со мной в Большом театре? По одной простой причине: я не склонял перед ними головы, когда они меня заставляли наврать про искусство. Я сделал бы что угодно по их просьбе в жизни, я иду на любой компромисс, если нет вреда искусству.

Елена Фанайлова: Вы об этом довольно много говорили. Тем не менее, словосочетание "некорпоративный человек" как-то зацепилось.

Николай Цискаридзе: В чем некорпоративный человек? Все скандалы вам рассказывала администрация. Корпоративную этику регулярно нарушала администрация. Проанализируйте! Другое дело, что я заслужил то право и то место в русском искусстве, когда мой голос слышен, и любое слово, сказанное мной, даже тихо, гораздо слышнее и звонче толпы. И я прекрасно понимаю ту миссию и ту ответственность, которую я нес много лет, и мое положение. И когда артисты Большого театра сталкивались с несправедливостью, они шли не в дирекцию, а к Николаю Цискаридзе, чтобы он отнес письмо, решил что-то, например, чтобы постелили пол. Это все решал я своим авторитетом: двери открывались, деньги выделялись. Был смешной случай, я уехал на гастроли, меня не было больше месяца, а в зале, где я репетировал, вечерами репетировал Григорович, восстанавливал "Ромео и Джульетту", это где-то три-четыре года назад. И в зале стояли часы, и он каждый день ругался, что часы стоят, и никто не обращал внимания. И вдруг он приходит, а часы пошли, и он говорит пианисту: "О, наконец, заменили батарейку!" И пианист ему с улыбкой так говорит: "Цискаридзе вернулся".

Елена Фанайлова: То есть Цискаридзе контролирует все? Интересно, как в вас сочетается танцор и человек, который все хочет контролировать.

Николай Цискаридзе: Во мне есть одна вещь – профессионал. Мне безразлично, какой ковер лежит в коридоре, если он не ведет к сцене. Мне безразлично, как люди живут за пределами театра, и мне все равно, как ко мне обратится человек на улице, но на территории театра я был премьером, и здесь действует иерархия. И меня этому опять-таки научила Семенова. Мне было лет 18-19, когда один из взрослых артистов кордебалета сказал: "Колька, принеси мне…" И тут Марина Тимофеевна обернулась и сказала: "Кто здесь Колька?!" Он понял, о чем она говорит, потому что при ней нельзя было таких ошибок допускать, все знали ее характер. Она сказала: "Как твое отечество?" – "Максимович". И она говорит: "Для вас он Николай Максимович, потому что он премьер Большого театра". И поверьте мне, 21 год меня очень многие люди называли по имени-отчеству. При этом я никогда никому не говорил: "Пожалуйста, называйте меня так". Иногда ко мне так обращаются, а я говорю: "Пожалуйста, не надо, меня это делает стариком". Но иерархия в театре, в Академии… Говорят, что я ужесточил дисциплину, - неправда! Я пытаюсь вернуть те правила, которые действовали в этом уникальном учебном заведении. В 1987 году, весной, меня мама привезла сюда поступать, и я провел на территории Академии часов шесть, пока меня просматривали, мы ждали, начали меня оформлять, я был принят… Но мама сама выбрала, что мы поедем в Москву. И тот год, когда я попал в Москву, был юбилейный год, 250 лет было Академии, и они большим составом приехали в КДС, было три или четыре спектакля, я каждый день ходил и смотрел, сначала репетиции, мне было все безумно интересно. Я помешан был на театре! И я помню, как себя вели педагоги, как себя вели дети, что было можно… Московское училище сильно отличалось, там было все еще строже. Но эта строгость – это дисциплина, к которой надо приучить с детства. Потому что вы приходите в театр, и вы служите тому искусству, где дисциплина – это номер один, с этого начинается искусство. Вот для меня это так, я по-другому не умею, и мои требования естественны и элементарны. Это просто правила хорошего поведения, вот и все.

Виктор Резунков: В каком состоянии сейчас балет в России?

Николай Цискаридзе: В очень плачевном. Престиж профессии после 1991 года сильно упал. Основным моментом для моей мамы была не сцена. Она не рассматривала балет как профессию, она обожала театр, но с той стороны зрительного зала, она не мыслила, что кто-то из нашей семьи может оказаться на сцене, а тем более балет – вообще для грузинской женщины ее круга, происхождения и воспитания немыслимая вещь! Моя мама была физиком, и она была безумной театралкой. Тогда после войны Товстоногов (он тбилисец) и Лебедев, артист русского ТЮЗа, были в Тбилиси. Мама училась в школе, и она была в него платонически влюблена, а он в Доме культуры железнодорожников, которые стоит рядом с ТЮЗом, вел кружок, и они с подругами в этот кружок записались только из любви к нему. Никто из них не стал артистками, их семьи бы не поняли. Но мама обожала театр, а потом, когда Товстоногов с Лебедевым уехали в Ленинград, потом в БДТ, моя жизнь все равно была связана с театром, потому что мы всегда его посещали. Если мама могла поехать в Москву или в Питер на какую-то премьеру, если ей время позволяло, она всегда это делала. Если БДТ приезжал в Тбилиси, а это было очень часто, то все спектакли, их там было, допустим, 15, мы все сидели в зале. И когда я решил это все сделать, для нее решила все одна вещь: эта профессия была выездная. И уровень жизни менялся для человека, кто попадал в эту профессию. С 1991 года, когда распахнулись ворота, этой приманки для огромного количества людей не стало. Это первое. Дальше престиж профессии стал еще падать и падать, потому что оплата стала не соответствовать затраченным средствам физическим. Ранняя пенсия, ты сталкиваешься с тем, что ты молодой человек, но тебе заниматься нечем, ты ничего не умеешь.

Елена Фанайлова: А перейти на "тренерскую работу"?

Николай Цискаридзе: Этому надо серьезно учиться. И поверьте, очень мало кто хочет. А с сегодняшними правилами, после того как Россия вступила в ВТО, у нас действует закон Болонской конвенции, когда есть бакалавриат, магистратура, СПО, мы можем брать специалистов исключительно с определенной квалификацией, с определенным образованием, на основе конкурса, и это все очень-очень сложно. Это с моими мозгами можно было сразу заставить ребенка учиться, сразу после школы, и то при мамином характере, которая все время кричала, что артист балета – это не профессия. Спасибо ей огромное! Это правда не профессия. Это профессия первые 10 лет, потом тебя унижают и все время обвиняют, что ты уже старый, а потом ты оказываешься у разбитого корыта.

Елена Фанайлова: Вы поэтому на юриста пошли учиться?

Николай Цискаридзе: Нет, я пошел учиться, когда началась вся эта свистопляска с Большим театром. Я просто попал в кабинет к одному великому человеку, который мне сказал: "А что ты с этими мозгами вообще в балете делаешь? Почему ты не учишься?" Это был Кантемир Гусов, который руководил кафедрой трудового права в МГЮА. А я пришел к нему на консультацию, потому что он мне позвонил и сказал: "Ты грузин, я осетин, я просто хочу тебе помочь, потому что ты кавказец. То, что с тобой делают, это все просто неграмотное у вас руководство. Приходи, и я тебе объясню, что у тебя все в порядке". Я к нему пришел, он сказал мне, какие документы принести, и просто в разговоре со мной он сказал: "Слушай, а ты соображаешь, произносить можешь что-то. Давай учиться!" Так я туда попал.

Елена Фанайлова: Давайте к проблемам русского балета вернемся…

Николай Цискаридзе: Вот это первое. Потом распахнулись двери, уехали педагоги в диком количестве. Если вы почитаете список наших педагогов сегодня и возьмете список 20-летней давности педагогов Академии, каждый педагог здесь, кто выпускал, будет Народный артист СССР, лауреат того, того и того, и это не просто имя, а эпоха. Вот каждый человек был – эпоха в нашем русском балете, тогда в советском. Сегодня у меня нет ни одного педагога со званием, ни одного. Нет почти ни одного педагога, кто бы являлся премьером Мариинского театра.

Елена Фанайлова: И что с этим делать?

Николай Цискаридзе: Я рассказываю вам, что есть. Премьеры, с которыми я разговаривал: "Может быть, вы хотели бы начать преподавать…"

Елена Фанайлова: Та же Лопаткина?

Николай Цискаридзе: Лопаткина танцует еще. И почему я в итоге пригласил Жанну Аюпову? Я поговорил с Ульяной, с педагогами, педагоги были против того, чтобы человек, который не может постоянно находиться на работе, был бы приглашен, Ульяна тоже сказала, что она не хочет останавливать свою танцевальную карьеру, и мы пришли к тому, что пока мы отложим разговор. Как я стоял всегда перед Лопаткиной коленопреклоненный, из моего поколения это балерина номер один, она так и останется навсегда для меня. Мы же прекрасны не только зданием, Большой театр – это прежде всего артисты, и Академия – это те люди, которые здесь служат. И конечно, Лопаткина – известный в мире артист, представляющий русскую танцевальную школу. И для иностранцев именно Жанна Аюпова является главной романтической балериной Мариинского театра. Рудольф Нуриев не просто так из всего великолепия балерин Мариинского театра, приехав последний раз на свое выступление в Россию, выбрал именно ее. Класс этой балерины очень высок. И педагоги все были очень благосклонны и восприняли это с большой радостью.

Елена Фанайлова: Николай Максимович, мы поняли, что вы профессионал. А вы хороший друг?

Николай Цискаридзе: Как я могу себя оценивать? Человек не имеет права такие вещи о себе говорить. Есть примеры, когда я не могу поступить иначе. Меня так воспитали. Мой любимый Григорович не очень любит многих артистов, особенно тех, кто повели себя с ним некрасиво. И когда он вернулся в Большой театр на поставку, спустя почти лет шесть отсутствия, наверное, мой педагог Николай Фадеичев оказался как раз… Юрий Николаевич сказал, что он бы не хотел, чтобы мы, главные три танцовщика – Филин, Уваров и Цискаридзе – работали с этим педагогом. Он считал, что наш педагог повел себя нетактично по отношению к нему, и он не хотел его видеть, наверное. Мои коллеги совершенно запросто это сделали. Я пришел к Григоровичу… А вести диалог с Григоровичем – это очень опасная вещь. Он настоящий диктатор. Я пришел и сказал: "Юрий Николаевич, я вас очень люблю, вы знаете, что за все годы вашего отсутствия в театре я первый, кто ехал в любой конец света по вашему приглашению, не прося за это ни средств, ни условий, только потому что вы позвали. Мое уважение и любовь к вам неизменны. Но я к другому педагогу в зал не зайду. Не потому что я не уважаю другого человека. У меня есть уважение к моему педагогу и к себе". Юрий Николаевич знал, как меня гнобили за то, что я езжу по его приглашениям, как мне угрожали много раз увольнением, и потом я единственный, кто не подписал письмо против него, единственный! И Юрий Николаевич, улыбнувшись, мне сказал: "А ты сможешь репетировать один?" Я говорю: "Ну, вы же сможете ко мне иногда зайти на репетицию? Вы мне доверяете? Все. Но к другому педагогу я не зайду". И когда спустя лет 10-11 мой педагог участвовал уже в письме против меня, я к нему зал зайти больше не смог. Да, я танцевал юбилей в его честь, я всегда с ним здороваюсь, но что-то сломалось, я не могу зайти к нему в зал. Вот есть вещи, которые во мне воспитаны, я головы не склоню.

Елена Фанайлова: Нужно ли вам дружить с людьми бизнеса, с людьми политики? Обсуждалось, что вас поддерживают какие-то весомые люди в правительстве…

Николай Цискаридзе: Люди, которые произносят эти все фразы, у меня к ним вопрос один: кто является поддержкой господина Филина, что он смог оказаться на этой должности? Кто поддерживает господина Иксанова, который оказался на этой должности? Кто поддерживает остальных? Я отвечаю. Мое положение особое, я очень рано получил все награды, попал в список людей, приглашенных на все кремлевские приемы. Я очень рано попал за столы, куда не могли попасть администраторы нашего театра. И я там познакомился с очень многими людьми, которые уже не работают в администрации, за эти годы я знаю очень многих людей. И регулярно все видели меня на сцене. Обсуждать все это очень смешно! В России и вообще в мире балет всегда был придворным искусством. Был, есть и будет! Классическое искусство, опера, балет – они всегда были не только визитной карточкой, но и главным украшением власти. И вопрос в том, что этими связями как пользуется. Когда на Совете два года назад я поднял вопрос про армию при Владимире Путине, я стал ему так это объяснять, как ему не объяснял никто никогда, и он ответил. Я ему напомнил про отсрочку от армии, он сказал: "Если я кому-либо это предоставлю, то и другие будут просить". Я говорю: "Владимир Владимирович, посмотрите, какое есть несовпадение. Страна тратит огромное количество денег, а музыканты и артисты балеты – это инструмент, мы сами являемся инструментом, воспитывает этот инструмент, музыкантов – с 6 до 18 лет, нас – с 10 до 18 лет, тратят гигантское количество денег. А потом за год это рушит". На что Владимир Владимирович сказал: "Да, здесь есть несостыковка, в этом надо разобраться". Значит, никто до этого момента ему в таком срезе это не рассказал. Какой крепкий менеджер это в состоянии объяснить, если это не будет человек, не знающий, что здесь нужно? У нас в Академии после ремонта и реконструкции появился очень большой зал, и там жесткий пол, и все жалуются, и бывший ректор мне говорит: "Не верь никому! Там хороший пол, я сама прыгала!" Когда ты это слышишь, становится смешно! Это мне говорит человек, не имеющий ни танцевального, ни музыкального образования, мне, артисту балета. Точно так же как один из не очень умных бизнесменов сидел в одной телестудии и говорил, что он пощелкал пальцами в Большом театре и понял, что акустика там великолепная. Над этим смеялась вся страна! Это крепкий менеджер, который ничего не понимает в акустике, у него нет музыкального образования, но он пощелкал и понял, что есть акустика. Найти профессионалов – задача сложная, и сейчас моя задача состоит в том, чтобы научиться сочетать в себе профессионала и человека, который будет приносить пользу своей профессии. Я много раз говорил до этого: я не пришел сюда ни имя делать, ни воровать, ни пиариться, мне это нужно меньше всего. Я пришел сюда принести пользу!

Виктор Резунков: А вы бы подписали, например, письмо в поддержку арестованных ребята с Болотной площади?

Николай Цискаридзе: Я категорически не перевариваю политику, это первое. Второе, когда моя мама со своей подругой поперлись к Белому дому в 1991 году (смеется), а они уже были женщины немолодые, им было не очень хорошо, но они пошли в эту толпу, я с ней ругался, потому что волновался за ее самочувствие. Я не переношу толпу ни в каком виде! Я не люблю гуляния, не хожу на парады. При том, что я либо участвовал в параде несколько раз, либо был приглашенным и сидел на трибуне рядом с министрами и президентом, но если можно, я туда не пойду никогда. Я никогда не пойду на соревнования, я с большим удовольствием посмотрю их по телевизору. Что касается политики, я возвращаюсь к великой Семеновой, которая сказала мне: "Ты служишь Аполлону". Она мне объясняла, что Аполлон не имеет ни политической окраски, ни религиозных убеждений, искусство вне этого. И ты можешь у себя дома о чем-то думать, но ты не имеешь права это высказывать. Есть очень много власть предержащих людей, которым я могу сказать спасибо за то, что они сделали хорошее. Я всегда буду благодарен Шувалову и Путину за то, что они похоронили Марину Семенову на Новодевичьем кладбище. Если бы я не поднял эту волну, а они бы в этом не поучаствовали, этого бы никогда не было, и великая женщина этой страны не обрела бы покой, где ей полагалось. Есть определенное количество людей, которые относятся ко мне с уважением, и когда я что-либо произношу с политической окраской, они невольно будут к этому относиться уже благосклоннее. Вот Марина Тимофеевна родилась при императоре, в 1913 году, она махала флагом, когда здесь были торжества. И она скончалась при Медведеве. Через ее биографию прошли все политические перипетии и страдания нашей страны. Клавдия Ивановна Шульженко когда-то сказала Пугачевой, это есть в одном из интервью Аллы Борисовны: "Алла, пой про любовь – не прогадаешь!" Этот совет прекрасен тем, что любовь – это тот же Аполлон, то же искусство, которому надо служить. Ну, не служу я другим вещам! Еще раз говорю, за конкретные вещи могу сказать спасибо многим людям. Когда я попал на открытие школы Бориса Яковлевича Эйфмана, если я встречу Валентину Ивановну, я ее много лет знаю, я ей скажу спасибо! Потому что я восхищен энергией Эйфмана и губернатором Санкт-Петербурга, который позволил это сделать на таком уровне. Я всегда буду говорить, что Головкина – великий деятель искусства, благодаря Фурцевой и Головкиной есть Московская академия хореографии в том виде, в котором она сегодня существует. Это построено с таким комфортом, с такой любовью к этому искусству, что на основании этого здания построена Французская школа танца, архитектурно, все китайские школы, корейские, школа Ковент Гарден и так далее, они эту модель взяли и повторили. Ничего лучше никто не придумал. Та же Фурцева – Московский цирк на Вернадского – вот эти меняющиеся сцены не смогли повторить в мире нигде, раз, и во-вторых, не ремонтировали по сей день капитально. Почему за это не сказать людям спасибо?

Елена Фанайлова: То есть для вас политическая система – это одно, а высокое искусство – это совсем другое, и пересечений не может быть?

Николай Цискаридзе: Абсолютно! Не то что пересечения, а я считаю, что моя профессия прекрасна по ту сторону рампы. Когда я выхожу из театра, я являюсь просто человеком. Здесь, в Академии, я сейчас не деятель искусства, я чиновник. И как чиновник я не имею права на многие вещи, особенно на свое мнение, я не могу его так свободно высказывать, как артист Николай Цискаридзе, потому что от меня зависит судьба этого замечательного учебного учреждения, за которое я сегодня ответственен. Вот Николай Цискаридзе оказался единственным деятелем искусства, за которого зритель вышел на площадь и высказал свое мнение. Что должен был делать чиновник, который хотел показать свою власть, насколько он убог, насколько убого его сознание, что он все равно продолжал воевать? Он ничего не делал для искусства в этот момент, он забивал дойную корову, на самом деле, как менеджер. Я удивлялся всегда, как можно взять самого успешного артиста, который приносит пользу, и над ним так издеваться.

Елена Фанайлова: Если говорить про большую конструкцию русского балета, что Вы добавите?

Николай Цискаридзе: Классический балет в России всегда будет лучшим! Я миллиард раз это говорил и буду повторять. Во-первых, образование в этой стране, эта Академия, она существует дольше, чем США как государство. Газон в Англии, которые стригут 300 лет, и мы им восхищаемся. Еще раз делаю поправку: классический балет! И когда мы говорили с Борисом Яковлевичем Эйфманом на открытии его школы, он сказал, что будет там придумывать такую новую форму, и такую, я сказал: "Все замечательно, я вас поддержу во всем! А классическое образование будут давать на другой стороне Невы, как давали, учили этому 300 лет". Я готов положить всю свою жизнь на то, чему меня научили, и сохранить в том виде, в котором это было придумано не мной, величайшими людьми. Моя задача – теперь это сохранить в очень хорошем виде.

Елена Фанайлова: А если модернизировать, то что?

Николай Цискаридзе: Всегда надо идти в ногу со временем. И понимать, что сегодня востребовано зрителем. Мы не имеем права не оглядываться на моду и не смотреть, что любит зритель. Мы воспитываем людей, приходящих на спектакли, с одной стороны, но с другой – мы должны еще соответствовать их вкусу. Нельзя не уважать зрителя. Мне мама в детстве задала смешной вопрос: "Для кого поют птички?" Я долго думал и сказал: "Для себя, наверное". Она сказала: "Вот. И ты танцуешь для себя, на самом деле". Если вы покопаетесь в психологии, Фрейда почитаете и так далее, любая слеза человека о себе, и когда в актерском мастерстве нас учат плакать, главный рецепт – вызвать жалость к себе самому. И в Библии написано: "Возлюби ближнего своего как себя самого". Все заканчивается на себе, это так. Другое дело – как вы этим распоряжаетесь. Хотите вы материальных благ, чтобы потом, как некоторые думают, за ними понесут (смеется), либо вы хотите действительно что-то сделать. Почему я сказал о Екатерине Второй, вот этот памятник, который стоит рядом с Академией, он на меня в детстве, – мне было 7 лет, когда я первый раз попал в Петербург, – произвел неизгладимое впечатление. Потому что я об императрице знал мало, а вот те люди, которые сидят вокруг нее, о них я слышал уже много, и я ждал маму, которая пошла в магазин, и вокруг памятника гулял, читал имена. И подумал тогда: "А она над ними стоит". Вот это меня потрясло! А потом я очень много про нее читал, и хорошего, и не очень. Вклад какой она внесла!