Режиссер Наталья Мещанинова любит кино братьев Дарденн и первую часть райской трилогии Ульриха Зайдля. "Когда мы начали работать, я прочитала интервью Зайдля о том, как он снимает, и подумала, что хотела бы снимать так же. Но, когда мы начали, я кино не смотрела, чтобы не сбиваться. Просто не смотрела кино вообще".
Зайдль снимал "Рай: Любовь" в Кении, фильм Натальи Мещаниновой “Комбинат “Надежда” сделан в Норильске. В Норильске работать намного сложнее, чем в Африке. Город полузакрытый, а местному начальству сценарий не понравился. Комбинат в названии – Норильский металлургический комбинат, а Надежда – это и имя проститутки, и мечта о том, чтобы сбежать от этого комбината и вообще из Норильска "на материк". Главная героиня Света мечтает хоть ненадолго выбраться к своему парню в город Темрюк, но денег на билет нет.
Фильм Натальи Мещаниновой показали в конкурсной программе Роттердамского кинофестиваля, потом покажут на "Кинотавре", а что будет дальше – непонятно. Ясно, что авторы "Этической хартии союза кинематографистов" будут недовольны. В первую очередь тем, что герои фильма говорят так, как и должны говорить их ровесники из этой социальной среды, – мат через каждое слово.
Разговор с Натальей Мещаниновой – о Норильске и хартии – после роттердамской премьеры:
– Ваши герои мечтают сбежать из Норильска, а мне после фильма захотелось туда поехать. Брат Светы показывает ей тайное "место силы" в горах. Есть в Норильске такое "место силы" – что-то привлекательное, заставляющее там задержаться?
– Задержаться хочется не всегда, сейчас там минус 64. Но в городе действительно очень мощная энергетика, она притягивает своей суровостью, жестокостью и при этом странной нежностью. Когда оказываешься в тундре рядом с Норильском, там хочется находиться – повсюду сплошное место силы. Но сам индустриальный город меня не очень привлек.
– Там остался какой-то сталинский ампир: в вашем фильме проплывают кварталы 30-50-х годов…
– Главная улица города – это сталинский ампир. Они выкрашивают дома в яркие тона – голубой, розовый, желтый; говорят, это для того, чтобы людям не было грустно зимой. Но дальше уже совсем другие постройки, страшные. Только одна центральная улица так ярко и сочно выглядит.
– А что от ГУЛАГа осталось?
– Это называется Старый город, он находится на другом берегу Долгого озера. Там заброшенные шахты тех времен. Это охраняемая территория: если вдруг охрана застанет вас с фотоаппаратом, будут проблемы. Иногородним там нельзя фотографировать, иностранцам тем более, нужно получать разрешение. Это страшные места, там есть кладбище, где хоронили заключенных, где они умирали тысячами. Это жутко.
– Знаю, что у вас были проблемы, когда вы снимали фильм: город был взволнован работой съемочной группы…
– Город был взволнован только потому, что в прессе его волновали тем, что мы их снимаем. Если бы не было такой прессы, которая очевидно клеветала на нас, если бы нас постоянно не показывали по телевизору, что мы приехали из Москвы их позорить, то город бы нормально относился к нам. С местными жителями из-за этого был конфликт. И с “Норильским никелем”, который нас не пустил снимать и довольно гнусно себя вел.
– А кто подогревал конфликт? Были какие-то конкретные недоброжелатели или спонтанно так получилось?
– Руководству города – это “Норильский никель” – не понравился сценарий, которые они потребовали на вычитку, чтобы разрешить нам снимать в этом городе. Потому что это закрытый город, и туда нельзя просто так приехать и снимать. В аэропорту паспортный контроль, как на границе. “Норильский никель” решил, что мы там снимать не должны. Но мы до их ответа успели получить разрешение администрации города на съемки на улицах. Поэтому то, что смогли запретить, они запретили, но не могли повлиять на то, каким будет кино, не могли это контролировать.
– А съемки в цеху – это не Норильский металлургический комбинат?
– К сожалению, нет. Нас туда не пустили, пришлось ехать на сталелитейный завод похожего типа и снимать там цех.
– Вы в Норильске подружились с кем-то, возник какой-то круг?
– Круг не возник, там были три-четыре человека, которые нам помогали, потому что им нравилось. Как ни странно, помогала местная мечеть, самая северная мечеть в мире. Они единственные люди, которые на нас не кидались, нам предоставляли кров, тепло и электричество.
– А бандиты местные?
– Нет как таковых бандитов. Есть озлобленные, сильно измотанные жизнью люди, которые работают на заводе. Они после работы стоят на остановке и в автобус не успевают зайти, как уже набухиваются сразу. Эти люди к нам относились негативно, потому что приехали москвичи и снимают кино, как они херово живут. Для них это было унизительно: я думаю, что они считали, что мы про них приехали снимать. Поэтому агрессивно были настроены.
– Были столкновения?
– Незначительные, до драк не доходило, но кричали "Убирайтесь!". В камеру кидались.
– Норильск – не ваш родной город, вы его выбрали из-за сценария?
– Я писала сценарий сама вместе со сценаристами. Сначала появился сюжет, а потом мы искали город, в котором этот сюжет мог бы быть наиболее правдоподобным. Норильск оказался очень верным, на мой взгляд, городом, потому что там все сошлось, все линии, все проблемы сразу стали более существенными: я живу на краю света, между мной и другими людьми тысячи километров непроходимой тундры, я хочу уехать, но не могу. Важно было сделать этот рисунок.
– Историю Светы зритель может воспринять как метафору: Россия (или даже Украина) стремится вырваться куда-то, в Европу из сталинского города и остается внутри на своем месте. Одобряете такое прочтение сюжета?
– Лично я не вкладывала в героиню никаких метафор и продолжаю настаивать в каждом интервью, что не снимаю метафорическое и символическое кино. То, что испытывает моя героиня, испытывают до фига людей во всем мире, и можно найти общее с любой страной, с любыми городами. Люди вообще имеют обыкновение уезжать, это ситуация общечеловеческая. Можно сказать по-другому, что героиня хочет убежать из города, который когда-то был великим, сейчас стал страшным, и там просто нельзя жить, потому что очень сложный климат. Не столько от советского прошлого, сколько от нынешних реалий. Мало кто внутри себя осознает: я убегаю от советского прошлого, эта метафоричность не свойственна людям. Я убегаю от сегодняшнего, того, что не хочу видеть за своим окном, – это более понятно. Тут не нужны сложные метафоры.
– Сейчас возникла этическая хартия кинематографистов. Уже после первых двух минут вашего фильма понимаешь, что он совсем этой хартии не соответствует. Вы учитывали, что с этой стороны будут проблемы?
– Когда мы начали снимать кино, никакой хартии еще не было. Тем более, когда мы писали сценарий, не было никакого запрета на мат. Ходили разговоры, что, наверное, скоро мат запретят. Но никто не мог предположить, что запретят все. Мы не то, что назло хартии снимали, мы снимали как чувствуем, что так надо, что так люди разговаривают. Снимали, опираясь на свое восприятие реальности. Мы снимали авторское независимое кино, мы не должны никому ничего, мы не брали денег у государства, поэтому мы не обязаны соблюдать какие-то правила, потому что это в чистом виде искусство. А потом уже появилась хартия, и стало понятно, что, возможно, нас вообще могут запретить в нашей стране. Посмотрим, как дальше пойдут дела, но у нас в каждой сцене то, что нельзя.
– По телевизору точно не покажут, думаю, что ни один канал не решится…
– В России вряд ли. Мог бы показать Гордон, но его закрыли. Не знаю, что должно произойти в нашем законодательстве, чтобы показали в России по телевидению.
– Кинокритики говорят, что ваш фильм – знак появления нового поколения в российском кино. Ощущаете себя частью какой-то группы, движения?
– Наверное, раньше мне хотелось чувствовать общность и быть рядом с Борисом Хлебниковым или с Гай Германикой, пересекаться в чем-то. Это было года четыре назад, а сейчас, наоборот, хочется отойти подальше. Я вообще не люблю вступать в общности.
– А какой-нибудь коллективный манифест против этической хартии подписали бы?
– Против хартии я бы подписала, конечно, потому что это убивает искусство, какая-то ерунда. Я не знаю, что они думают, но это просто убивает попытки сделать хорошее авторское кино, потому что нет никакого способа получить деньги на него, кроме государственных. Это отодвигает нас на 30 лет назад, и страшно представить, что будет дальше. Я знаю, многие молодые кинематографисты все больше смотрят в сторону копродукции и Запада, потому что нереально в России сейчас получить деньги на кино, которое хочет быть чуть более радикальным, чем принято.
Главный приз во втором роттердамском конкурсе "Кино для большого экрана" получил фильм Оксаны Бычковой "Еще один год". Это семейная драма, в основе сценария – пьеса Володина "С любимыми не расставайтесь", действие перенесено в современную Москву. Егор и его жена Женя – провинциалы, приехавшие в столицу. Женя находит работу в редакции и прекрасно себя чувствует среди хипстеров. Егор – “бомбила”, не интересуется трендами и предпочитает тихую семейную жизнь. Их брак обречен. Одним из авторов сценария стала Наталья Мещанинова, режиссер фильма “Комбинат "Надежда", но это кино с государственным финансированием, а стало быть, и с нормативной лексикой. Режиссеру пришлось почти так же непросто, как Йоргену Лету, которому Ларс фон Триер предложил "пять препятствий".
Рассказывает Оксана Бычкова:
– Существует родство между двумя картинами? Может ли Света из “Комбината "Надежда" стать вашей Женей, оказавшись в столице?
– Нет, это два совершенно разных фильма, как две ипостаси Наташи, она может быть и такой, и такой. Кстати, у нее замечательная проза: она не только сценарист и режиссер, но и хороший писатель.
– Мы говорили с Натальей об этической хартии, и она, разумеется, категорически против. Что вы думаете?
– Я тоже категорически против. Это очень странные ограничения. Прекрасная Наташина картина сделана с большой любовью, и если из нее выхолостить все мясо только потому, что это не совпадает с какими-то пунктами, – будет совершенная глупость. Я против этого. Я считаю, что авторское кино должно быть совершенно свободным.
Зайдль снимал "Рай: Любовь" в Кении, фильм Натальи Мещаниновой “Комбинат “Надежда” сделан в Норильске. В Норильске работать намного сложнее, чем в Африке. Город полузакрытый, а местному начальству сценарий не понравился. Комбинат в названии – Норильский металлургический комбинат, а Надежда – это и имя проститутки, и мечта о том, чтобы сбежать от этого комбината и вообще из Норильска "на материк". Главная героиня Света мечтает хоть ненадолго выбраться к своему парню в город Темрюк, но денег на билет нет.
Фильм Натальи Мещаниновой показали в конкурсной программе Роттердамского кинофестиваля, потом покажут на "Кинотавре", а что будет дальше – непонятно. Ясно, что авторы "Этической хартии союза кинематографистов" будут недовольны. В первую очередь тем, что герои фильма говорят так, как и должны говорить их ровесники из этой социальной среды, – мат через каждое слово.
Разговор с Натальей Мещаниновой – о Норильске и хартии – после роттердамской премьеры:
– Ваши герои мечтают сбежать из Норильска, а мне после фильма захотелось туда поехать. Брат Светы показывает ей тайное "место силы" в горах. Есть в Норильске такое "место силы" – что-то привлекательное, заставляющее там задержаться?
– Задержаться хочется не всегда, сейчас там минус 64. Но в городе действительно очень мощная энергетика, она притягивает своей суровостью, жестокостью и при этом странной нежностью. Когда оказываешься в тундре рядом с Норильском, там хочется находиться – повсюду сплошное место силы. Но сам индустриальный город меня не очень привлек.
– Там остался какой-то сталинский ампир: в вашем фильме проплывают кварталы 30-50-х годов…
– Главная улица города – это сталинский ампир. Они выкрашивают дома в яркие тона – голубой, розовый, желтый; говорят, это для того, чтобы людям не было грустно зимой. Но дальше уже совсем другие постройки, страшные. Только одна центральная улица так ярко и сочно выглядит.
– А что от ГУЛАГа осталось?
– Это называется Старый город, он находится на другом берегу Долгого озера. Там заброшенные шахты тех времен. Это охраняемая территория: если вдруг охрана застанет вас с фотоаппаратом, будут проблемы. Иногородним там нельзя фотографировать, иностранцам тем более, нужно получать разрешение. Это страшные места, там есть кладбище, где хоронили заключенных, где они умирали тысячами. Это жутко.
Наталья Мещанинова на фестивале в Роттердаме
– Знаю, что у вас были проблемы, когда вы снимали фильм: город был взволнован работой съемочной группы…
– Город был взволнован только потому, что в прессе его волновали тем, что мы их снимаем. Если бы не было такой прессы, которая очевидно клеветала на нас, если бы нас постоянно не показывали по телевизору, что мы приехали из Москвы их позорить, то город бы нормально относился к нам. С местными жителями из-за этого был конфликт. И с “Норильским никелем”, который нас не пустил снимать и довольно гнусно себя вел.
– А кто подогревал конфликт? Были какие-то конкретные недоброжелатели или спонтанно так получилось?
– Руководству города – это “Норильский никель” – не понравился сценарий, которые они потребовали на вычитку, чтобы разрешить нам снимать в этом городе. Потому что это закрытый город, и туда нельзя просто так приехать и снимать. В аэропорту паспортный контроль, как на границе. “Норильский никель” решил, что мы там снимать не должны. Но мы до их ответа успели получить разрешение администрации города на съемки на улицах. Поэтому то, что смогли запретить, они запретили, но не могли повлиять на то, каким будет кино, не могли это контролировать.
– А съемки в цеху – это не Норильский металлургический комбинат?
– К сожалению, нет. Нас туда не пустили, пришлось ехать на сталелитейный завод похожего типа и снимать там цех.
Не всем персонажам фильма "Комбинат "Надежда"" удается сбежать из Норильска
– Вы в Норильске подружились с кем-то, возник какой-то круг?
– Круг не возник, там были три-четыре человека, которые нам помогали, потому что им нравилось. Как ни странно, помогала местная мечеть, самая северная мечеть в мире. Они единственные люди, которые на нас не кидались, нам предоставляли кров, тепло и электричество.
– А бандиты местные?
– Нет как таковых бандитов. Есть озлобленные, сильно измотанные жизнью люди, которые работают на заводе. Они после работы стоят на остановке и в автобус не успевают зайти, как уже набухиваются сразу. Эти люди к нам относились негативно, потому что приехали москвичи и снимают кино, как они херово живут. Для них это было унизительно: я думаю, что они считали, что мы про них приехали снимать. Поэтому агрессивно были настроены.
– Были столкновения?
– Незначительные, до драк не доходило, но кричали "Убирайтесь!". В камеру кидались.
– Норильск – не ваш родной город, вы его выбрали из-за сценария?
нас вообще могут запретить в нашей стране: у нас в каждой сцене то, что нельзя
– Историю Светы зритель может воспринять как метафору: Россия (или даже Украина) стремится вырваться куда-то, в Европу из сталинского города и остается внутри на своем месте. Одобряете такое прочтение сюжета?
– Лично я не вкладывала в героиню никаких метафор и продолжаю настаивать в каждом интервью, что не снимаю метафорическое и символическое кино. То, что испытывает моя героиня, испытывают до фига людей во всем мире, и можно найти общее с любой страной, с любыми городами. Люди вообще имеют обыкновение уезжать, это ситуация общечеловеческая. Можно сказать по-другому, что героиня хочет убежать из города, который когда-то был великим, сейчас стал страшным, и там просто нельзя жить, потому что очень сложный климат. Не столько от советского прошлого, сколько от нынешних реалий. Мало кто внутри себя осознает: я убегаю от советского прошлого, эта метафоричность не свойственна людям. Я убегаю от сегодняшнего, того, что не хочу видеть за своим окном, – это более понятно. Тут не нужны сложные метафоры.
– Сейчас возникла этическая хартия кинематографистов. Уже после первых двух минут вашего фильма понимаешь, что он совсем этой хартии не соответствует. Вы учитывали, что с этой стороны будут проблемы?
– Когда мы начали снимать кино, никакой хартии еще не было. Тем более, когда мы писали сценарий, не было никакого запрета на мат. Ходили разговоры, что, наверное, скоро мат запретят. Но никто не мог предположить, что запретят все. Мы не то, что назло хартии снимали, мы снимали как чувствуем, что так надо, что так люди разговаривают. Снимали, опираясь на свое восприятие реальности. Мы снимали авторское независимое кино, мы не должны никому ничего, мы не брали денег у государства, поэтому мы не обязаны соблюдать какие-то правила, потому что это в чистом виде искусство. А потом уже появилась хартия, и стало понятно, что, возможно, нас вообще могут запретить в нашей стране. Посмотрим, как дальше пойдут дела, но у нас в каждой сцене то, что нельзя.
– По телевизору точно не покажут, думаю, что ни один канал не решится…
– В России вряд ли. Мог бы показать Гордон, но его закрыли. Не знаю, что должно произойти в нашем законодательстве, чтобы показали в России по телевидению.
– Кинокритики говорят, что ваш фильм – знак появления нового поколения в российском кино. Ощущаете себя частью какой-то группы, движения?
– Наверное, раньше мне хотелось чувствовать общность и быть рядом с Борисом Хлебниковым или с Гай Германикой, пересекаться в чем-то. Это было года четыре назад, а сейчас, наоборот, хочется отойти подальше. Я вообще не люблю вступать в общности.
– А какой-нибудь коллективный манифест против этической хартии подписали бы?
– Против хартии я бы подписала, конечно, потому что это убивает искусство, какая-то ерунда. Я не знаю, что они думают, но это просто убивает попытки сделать хорошее авторское кино, потому что нет никакого способа получить деньги на него, кроме государственных. Это отодвигает нас на 30 лет назад, и страшно представить, что будет дальше. Я знаю, многие молодые кинематографисты все больше смотрят в сторону копродукции и Запада, потому что нереально в России сейчас получить деньги на кино, которое хочет быть чуть более радикальным, чем принято.
Главный приз во втором роттердамском конкурсе "Кино для большого экрана" получил фильм Оксаны Бычковой "Еще один год". Это семейная драма, в основе сценария – пьеса Володина "С любимыми не расставайтесь", действие перенесено в современную Москву. Егор и его жена Женя – провинциалы, приехавшие в столицу. Женя находит работу в редакции и прекрасно себя чувствует среди хипстеров. Егор – “бомбила”, не интересуется трендами и предпочитает тихую семейную жизнь. Их брак обречен. Одним из авторов сценария стала Наталья Мещанинова, режиссер фильма “Комбинат "Надежда", но это кино с государственным финансированием, а стало быть, и с нормативной лексикой. Режиссеру пришлось почти так же непросто, как Йоргену Лету, которому Ларс фон Триер предложил "пять препятствий".
Рассказывает Оксана Бычкова:
Оксана Бычкова
– Это была не моя идея изначально, мне поставили условия, что я должна сделать кино на основе пьесы Володина с финалом в больнице и с полным отсутствием мата. То есть мне нужно было сделать максимально правдиво, но совершенно другую вещь.– Существует родство между двумя картинами? Может ли Света из “Комбината "Надежда" стать вашей Женей, оказавшись в столице?
– Нет, это два совершенно разных фильма, как две ипостаси Наташи, она может быть и такой, и такой. Кстати, у нее замечательная проза: она не только сценарист и режиссер, но и хороший писатель.
– Мы говорили с Натальей об этической хартии, и она, разумеется, категорически против. Что вы думаете?
– Я тоже категорически против. Это очень странные ограничения. Прекрасная Наташина картина сделана с большой любовью, и если из нее выхолостить все мясо только потому, что это не совпадает с какими-то пунктами, – будет совершенная глупость. Я против этого. Я считаю, что авторское кино должно быть совершенно свободным.