Ура-патриотическая риторика захлестнула страну. В чем причины?
События на Украине и в Крыму привели к всплеску национал-патриотических настроений у значительной части российского общества. Нынешнюю ситуацию можно сравнить с временами столетней давности, накануне и в первые месяцы Первой мировой войны – когда не только уличные толпы в Петербурге и Москве, но и авторитетные политики, философы и литераторы призывали к агрессивности, к отстаиванию русских интересов (как они их понимали) военными методами. Сегодня, в эпоху интернета и социальных сетей, ура-патриотическая риторика слышна в России еще громче.
О настроениях как политической и интеллектуальной элиты России, так и "людей с улицы" мы беседуем с литератором и политическим комментатором, главным редактором "Русского журнала" Александром Морозовым.
– В результате крымского, шире – украинского политического кризиса мы стали свидетелями чего-то нового. В течение длительного времени формировался – медленно и сначала в маргинальных кругах, но затем появился в каких-то высказываниях депутатов и сенаторов новый политический язык. В условиях украинского кризиса он вдруг проявился очень масштабно. Потрясает единогласное голосование в Совете Федерации за введение войск на Украину, но даже не сам факт голосования, а состояние умов, состояние самого политического дискурса. С одной стороны, этот новый политический язык и образ мысли захватил политические круги, верхи исполнительной и законодательной власти, но одновременно – в этом и новизна – он с огромной силой поднимается снизу. Это язык агрессии. Это язык, формирующий образ врага. Это новое понимание геополитического пространства. Это описание политической реальности как последнего столкновения "русского мира" с Западом, священной схватки цивилизаций. Как выяснилось, такая схема мира, в котором нет сотрудничества, а есть только непрерывно длящаяся, как в компьютерной игре, война на уничтожение между мировыми цивилизациями, это такая пародия на Хантингтона, она вошла в умы очень глубоко и проникла в сознание молодежи. Крымский кризис это обнаружил в полной мере.
– Можно ли говорить, что в России масса населения просто не понимает смысла слова "суверенитет", смысла выражения "международные границы", когда речь заходит о государствах постсоветского пространства?
– Да, именно это и обнаружилось сейчас. У нас даже очень крупные политические деятели, лидеры парламентских партий говорят: "Русский Крым будет наш" или "Русский Крым должен быть наш". Это выражение невозможно себе представить без того, чтобы у людей не было разрушено представление о суверенитете. Торжествует представление о русских или русскоговорящих, которые живут за пределами РФ, как не просто в культурном отношении русских, но и в политическом отношении тоже. А потому эти люди рассматриваются как предмет военной и политической защиты. По существу, это напоминает германскую довоенную концепцию "фольксдойче". Это чрезвычайно опасная концепция.
Вся дискуссия вокруг Украины показала, что очень широкие общественные круги в России совершенно искренне считают, что в мире идет такая война цивилизаций, при которой нет уже ни договоров, ни международных организаций, ни каких-то политических традиций сотрудничества. Нет вообще никакой инструментальности и институциональности в международной политике. Все это как будто бы отменено. И над всем этим висит сейчас такое какое-то радостное, я бы сказал, агрессивное и очень яркое, возбуждающее всех представление о том, что прежняя система международных отношений наконец окончательно умерла. Руки у нас развязаны, и давайте будем совершенно свободно и независимо ни от каких политических традиций осуществлять свою политическую волю. Это, конечно, политика силы. Это политика "триумфа воли". Ее опасность невозможно недооценить, потому что на этой основе, конечно, неизбежно кровопролитие с далеко идущими последствиями.
– Есть ли у вас ощущение, что в России всех, кто живет за рубежом, говорит по-русски, просто знает русский язык, принято считать соотечественниками, попавшими, если не в беду, то в какое-то нелегитимное пространство, по недоразумению переставшее быть СССР?
– Раньше сама концепция русскоязычных, русскоговорящих была просто концепцией культурного сотрудничества. Да, "русский мир". Безусловно, можно так мыслить – так же, как представлять себе мир германской культуры и т.д. Но если применять такие категории к политике, то тогда все меняется. Я думаю, что это временное помутнение сознания, в которое сомнамбулически впали российские политики. Потому что невозможно слепо не признавать суверенитет Украины, но при этом хорошо понимать, что суверенитет стран Балтии, где тоже находятся русские, не может быть нарушен таким же образом, как сейчас украинский. Это все цинично, опасно и, конечно, у этого нет политической и международной перспективы. Россия на самом деле, в реальности – совсем не империя. Это обычная восточноевропейская, хотя и очень большая, страна с достаточно небольшой экономикой по европейским меркам. Она должна себя осознать в своих государственных границах. Она больше не может представлять политические, а тем более военные интересы русских или русскоязычных граждан, имеющих паспорта или иные формы статуса жителей других стран.
– В таком случае, откуда взялся этот феномен имперско-советского мышления у молодых людей, которые не помнят СССР и не жили в этом государстве? Это результат официальной пропаганды? Или здесь играют роль уже какие-то атавистические мотивы?
– Это скорее то, что называлось в ХХ веке реваншистскими настроениями. Механизм их возникновения понятен. Прошло 20 лет с момента крушения СССР. Та молодежь, которая сейчас активно кричит: "Давайте въедем на танках в Харьков!", не помнит ни Афганистана, ни тем более вторжения в Чехословакию, и не понимает последствий этого. Для нее все это давняя история. При этом у такой молодежи отчетливо возникло какое-то внеисторическое представление о том, что в 1991 году случилась геополитическая катастрофа, за которую мы должны у кого-то взять реванш. Конечно, весь пафос войны за Украину – это пафос реванша за воображаемую катастрофу 1991 года.
О настроениях как политической и интеллектуальной элиты России, так и "людей с улицы" мы беседуем с литератором и политическим комментатором, главным редактором "Русского журнала" Александром Морозовым.
Александр Морозов
– Каким образом трансформируется на наших глазах сегодня политический язык, если можно так выразиться, авторитетных русских умов, поддерживающих позицию Кремля?– В результате крымского, шире – украинского политического кризиса мы стали свидетелями чего-то нового. В течение длительного времени формировался – медленно и сначала в маргинальных кругах, но затем появился в каких-то высказываниях депутатов и сенаторов новый политический язык. В условиях украинского кризиса он вдруг проявился очень масштабно. Потрясает единогласное голосование в Совете Федерации за введение войск на Украину, но даже не сам факт голосования, а состояние умов, состояние самого политического дискурса. С одной стороны, этот новый политический язык и образ мысли захватил политические круги, верхи исполнительной и законодательной власти, но одновременно – в этом и новизна – он с огромной силой поднимается снизу. Это язык агрессии. Это язык, формирующий образ врага. Это новое понимание геополитического пространства. Это описание политической реальности как последнего столкновения "русского мира" с Западом, священной схватки цивилизаций. Как выяснилось, такая схема мира, в котором нет сотрудничества, а есть только непрерывно длящаяся, как в компьютерной игре, война на уничтожение между мировыми цивилизациями, это такая пародия на Хантингтона, она вошла в умы очень глубоко и проникла в сознание молодежи. Крымский кризис это обнаружил в полной мере.
– Можно ли говорить, что в России масса населения просто не понимает смысла слова "суверенитет", смысла выражения "международные границы", когда речь заходит о государствах постсоветского пространства?
– Да, именно это и обнаружилось сейчас. У нас даже очень крупные политические деятели, лидеры парламентских партий говорят: "Русский Крым будет наш" или "Русский Крым должен быть наш". Это выражение невозможно себе представить без того, чтобы у людей не было разрушено представление о суверенитете. Торжествует представление о русских или русскоговорящих, которые живут за пределами РФ, как не просто в культурном отношении русских, но и в политическом отношении тоже. А потому эти люди рассматриваются как предмет военной и политической защиты. По существу, это напоминает германскую довоенную концепцию "фольксдойче". Это чрезвычайно опасная концепция.
Вся дискуссия вокруг Украины показала, что очень широкие общественные круги в России совершенно искренне считают, что в мире идет такая война цивилизаций, при которой нет уже ни договоров, ни международных организаций, ни каких-то политических традиций сотрудничества. Нет вообще никакой инструментальности и институциональности в международной политике. Все это как будто бы отменено. И над всем этим висит сейчас такое какое-то радостное, я бы сказал, агрессивное и очень яркое, возбуждающее всех представление о том, что прежняя система международных отношений наконец окончательно умерла. Руки у нас развязаны, и давайте будем совершенно свободно и независимо ни от каких политических традиций осуществлять свою политическую волю. Это, конечно, политика силы. Это политика "триумфа воли". Ее опасность невозможно недооценить, потому что на этой основе, конечно, неизбежно кровопролитие с далеко идущими последствиями.
– Есть ли у вас ощущение, что в России всех, кто живет за рубежом, говорит по-русски, просто знает русский язык, принято считать соотечественниками, попавшими, если не в беду, то в какое-то нелегитимное пространство, по недоразумению переставшее быть СССР?
– Раньше сама концепция русскоязычных, русскоговорящих была просто концепцией культурного сотрудничества. Да, "русский мир". Безусловно, можно так мыслить – так же, как представлять себе мир германской культуры и т.д. Но если применять такие категории к политике, то тогда все меняется. Я думаю, что это временное помутнение сознания, в которое сомнамбулически впали российские политики. Потому что невозможно слепо не признавать суверенитет Украины, но при этом хорошо понимать, что суверенитет стран Балтии, где тоже находятся русские, не может быть нарушен таким же образом, как сейчас украинский. Это все цинично, опасно и, конечно, у этого нет политической и международной перспективы. Россия на самом деле, в реальности – совсем не империя. Это обычная восточноевропейская, хотя и очень большая, страна с достаточно небольшой экономикой по европейским меркам. Она должна себя осознать в своих государственных границах. Она больше не может представлять политические, а тем более военные интересы русских или русскоязычных граждан, имеющих паспорта или иные формы статуса жителей других стран.
– В таком случае, откуда взялся этот феномен имперско-советского мышления у молодых людей, которые не помнят СССР и не жили в этом государстве? Это результат официальной пропаганды? Или здесь играют роль уже какие-то атавистические мотивы?
– Это скорее то, что называлось в ХХ веке реваншистскими настроениями. Механизм их возникновения понятен. Прошло 20 лет с момента крушения СССР. Та молодежь, которая сейчас активно кричит: "Давайте въедем на танках в Харьков!", не помнит ни Афганистана, ни тем более вторжения в Чехословакию, и не понимает последствий этого. Для нее все это давняя история. При этом у такой молодежи отчетливо возникло какое-то внеисторическое представление о том, что в 1991 году случилась геополитическая катастрофа, за которую мы должны у кого-то взять реванш. Конечно, весь пафос войны за Украину – это пафос реванша за воображаемую катастрофу 1991 года.