Воспоминания биографа Гитлера
Мемуарная книга немецкого историка Иоахима Феста (1926–2006) эффектно названа "Не я". Это аллюзия на Евангелие от Матфея – глава 26, стих 33: Петр говорит Иисусу, что если тебя предадут все, то я не буду в их числе. Ситуация несколько ироническая, если вспомнить, что именно в этой главе Иисус говорит Петру: петух не успеет пропеть, а ты меня уже предашь трижды. Что и произошло.
Евангельская аллюзия, как видим, получилась двусмысленной; мне думается, однако, что тут нужно иметь в виду очень ходовое немецкое выражение Ohne mich, без меня, вне евангельских реминисценций. У Слуцкого есть стихотворение под таким названием. Но все это становится значимым и по-новому интересным, если мы вспомним статус самого Иоахима Феста в качестве историка и его репутацию в Германии. Один мой знакомый немец скривился, увидев у меня на книжной полке книгу Феста "Гитлер". Либеральная Германия недолюбливала Феста. Это связано с шумным "спором историков" в Германии в начале восьмидесятых годов, когда один из них, Эрнст Нольте, поставил вопрос о всеобщности тоталитарного опыта в двадцатом веке, в каковом контексте естественно было отрицать уникальность германского нацизма. Особенно много вспоминали в этом споре о камбоджийских красных кхмерах; полагаю, что и русский коммунизм вспомнили. Иоахим Фест в этом споре был на стороне Нольте. Тот факт, что против этого расширительного толкования тоталитарного опыта выступили леволиберальные историки, писатели, мыслители, говорил, безусловно, о том, что травма нацистского прошлого была еще далеко не изжита в Германии.
В этом смысле особенно интересны мемуары культурного немца, апелляция к личному опыту. Иоахим Фест родился в 1926 году, то есть к моменту торжества нацизма ему было всего семь лет, он в 33-м году только в школу пошел. Тем не менее всеобщий опыт захватил и его: в 1944 году он был призван в армию, попал на Западный фронт, а осенью того же года – в плен к американцам. Его старший брат погиб на Восточном фронте. Туда же с фольксштурмом – всеобщим ополчением от 16 чуть ли не до 80 лет – попал и его отец, под Кенигсбергом угодивший в плен к русским. Но он действительно был уже настолько стар, что его русские тут же и домой отправили – осенью 45-го. Тем не менее отец прожил до начала 60-х годов, увидел новую Германию. Вообще он, Иоганн Фест, а не сын, автор книги Иоахим Фест, является едва ли не главным героем мемуарной книги последнего.
Это неудивительно, что, имея такого отца, сын не особенно был удручен общегерманскими комплексами вины и раскаяния. Это была семья непримиримых антифашистов. Отец Фест был типичным продуктом и представителем традиционной германской бюргерской культуры – той самой, которую воспевал, да и воплощал Томас Манн. В основе этой культуры – humaniora, классическое гуманитарное образование плюс высочайшая музыкальная культура. Люди, обладающие такой культурной базой, не могут стать жертвой примитивной демагогии. И, читая мемуарную книгу Иоахима Феста, все время удивляешься: где тут фашизм? В опыте описываемой семьи его не было. Дети не были даже членами гитлерюгенда. Разговоры в доме велись самые свободные, причем не только членами семьи, но и их друзьями и знакомыми, среди которых было много интеллигентных евреев, с которыми Фесты не прекращали общения. Вообще, читая мемуары Феста, я не мог отделаться от одной мысли, от одного сравнения двух тоталитарных режимов – немецкого и известного мне русского. Самое поразительное отличие: в Германии не было коммуналок. Это создавало очень большую разницу: в доме действительно можно было отгородиться от режима. (Хотя тут же пример немецкого аккуратизма: раз в месяц по воскресеньям полагалось есть постное, и на этот предмет приходил квартальный уполномоченный – проверять, а старик Фест заранее уходил с младшими сыновьями на прогулку по многочисленным культурным местам тогдашнего Берлина.)
Иоганн Фест, так поражающий читателя высшей культурой, был, к нашему удивлению, всего-навсего директором начальной школы: каков культурный уровень старой Германии! Эта работа считалась государственной, и он от нее был отстранен уже в апреле 33-го года, причем без права частного преподавания. Дали пенсию – 300 рейхсмарок с прибавкой на детей (а детей было пятеро). Пришлось часть дома сдавать жильцам. И вот деталь: старик Фест заскучал без работы и для развлечения пошел изучать английский и итальянский языки; надо полагать, обучение было бесплатным – откуда лишние деньги при скудной пенсии. Вот какова была система образования в Германии, до и помимо Гитлера.
Старик Фест в одном отношении отличался от классического культурного бюргера, описанного Томасом Манном: он был сильно политизирован, активно участвовал в деятельности партии католического центра. Был ярый сторонник республики, к которой буквально все высококультурные немцы относились с иронией: ну да, вместо Гете и Шумана – Веймарская конституция и фокстрот! Когда один из еврейских друзей дома доктор Майер, которого постоянно посещал мальчик Иоахим, дал ему почитать "Будденброков", отец, Иоганн, запретил делать это. Томас Манн одной своей книгой – "Размышлениями аполитичного" – больше способствовал разрушению республики, чем нацизм! – негодовал старик Фест. Как видим, высокая культура отнюдь не всегда означает широкую терпимость.
Когда после войны Иоахим Фест, уже решивший стать историком, обдумывал поле будущих исследований, отец резко не советовал ему заниматься новейшей историей, в частности гитлеровского периода. Это не история, а сточная канава, в ней ничего не найти, говорил он. Самого Иоахима с детства привлекала эпоха Возрождения, он хорошо знал литературу Ренессанса. Дело решил почти что случай. После университета Фест работал на радио, делал передачи о том же Ренессансе, но однажды начальник едва ли не силой заставил сделать его цикл программ об исторических деятелях немецкого нового времени, начиная с Бисмарка. Туда же попали, натурально, фашисты. И Иоахим Фест в конце концов с головой ушел в эту работу, первым результатом которой была обширная биография Гитлера.
Как бы ни относились к этой работе немецкие левые либералы, нельзя не признать ее очень ценной. Фест в ней задался вопросом: Гитлер ли делал немецкую историю или она его сделала? В такой постановке вопроса он следовал Якобу Бурхардту, говорившему о моментах истории, когда происходит такое совпадение. Гитлер был зримым воплощением послекайзеровской, веймарской Германии: его индивидуальные комплексы неудачника ложились на общегерманское унижение, порожденное не столько проигранной войной, сколько жестоким Версальским миром. (Деталь, возмущавшая старика Феста: германскую делегацию провели в зал подписания договора черным ходом.) То, что Германия получила взамен – полную политическую свободу и Веймарскую конституцию, – не шло ни в какое сравнение с образом исторической Германии, с ментальностью немца, с германской культурой. Фест пишет:
"Комплекс множествa трaдиционных устaновок помогaет понять упорное сопротивление немцев новоустaновленной демокрaтической республике и роли, которую былa теперь призвaнa игрaть Гермaния в Версaльской системе. До сих пор зaхвaченные их aнтицивилизaционной философией, они не могли видеть республику и Версaльскую систему кaк просто aспект новой политической ситуaции. Для них все это было лишением блaгодaти, метaфизическим предaтельством и глубокой изменой истинной немецкости. Только предaтельство могло привести Гермaнию, ромaнтическую, философствующую, aполитичную Гермaнию, к служению идее Версaльской цивилизaции, угрожaвшей сaмой сути Гермaнии".
Как в книге о Гитлере, так и в нынешних мемуарах Иоахим Фест пишет о немецком парадоксе: именно гитлеровские годы вырвали Германию из ее привычной культурной обители, из уютной культурной колыбели, – вырвали с громом, с бедами, со скандалом. Германия вошла в мир – вышла в мир, лучше сказать, и заплатила за это Гитлером. Томас Манн называл это "философией прорыва" и много писал об этом в другой своей знаменитой книге "Доктор Фаустус". Каков итог этого вхождения в мир? Выиграно – всё; проиграно, отброшено забыто – прежняя высокая культура. Так она сейчас и везде забыта. Сейчас, как известно по Шпенглеру, не культура, а цивилизация.
Все же он заскучал на второй год в плену – и надумал сбежать, спрятавшись в поезд, который шел с каким-то грузом из лагеря в Германию. Поезд стоял несколько суток на путях, и Фест, у которого уже кончались запасенные продукты, ночью смотался в лагерь за новой порцией: вошел и вышел из лагеря как ни в чем не бывало. Однако поезд так никуда и не пошел, и Феста в конце концов обнаружил американский патруль. За такое дело полагался военный суд, но американцы тянули волынку, по секрету сказав Фесту: вас всех вот-вот по домам распустят. И отпустили. Без суда.
Одно это сравнительное описание американского плена и немецкой воли способно включиться как сильный аргумент в спор о достоинствах старой культуры и новой цивилизации.
Евангельская аллюзия, как видим, получилась двусмысленной; мне думается, однако, что тут нужно иметь в виду очень ходовое немецкое выражение Ohne mich, без меня, вне евангельских реминисценций. У Слуцкого есть стихотворение под таким названием. Но все это становится значимым и по-новому интересным, если мы вспомним статус самого Иоахима Феста в качестве историка и его репутацию в Германии. Один мой знакомый немец скривился, увидев у меня на книжной полке книгу Феста "Гитлер". Либеральная Германия недолюбливала Феста. Это связано с шумным "спором историков" в Германии в начале восьмидесятых годов, когда один из них, Эрнст Нольте, поставил вопрос о всеобщности тоталитарного опыта в двадцатом веке, в каковом контексте естественно было отрицать уникальность германского нацизма. Особенно много вспоминали в этом споре о камбоджийских красных кхмерах; полагаю, что и русский коммунизм вспомнили. Иоахим Фест в этом споре был на стороне Нольте. Тот факт, что против этого расширительного толкования тоталитарного опыта выступили леволиберальные историки, писатели, мыслители, говорил, безусловно, о том, что травма нацистского прошлого была еще далеко не изжита в Германии.
Это неудивительно, что, имея такого отца, сын не особенно был удручен общегерманскими комплексами вины и раскаяния. Это была семья непримиримых антифашистов. Отец Фест был типичным продуктом и представителем традиционной германской бюргерской культуры – той самой, которую воспевал, да и воплощал Томас Манн. В основе этой культуры – humaniora, классическое гуманитарное образование плюс высочайшая музыкальная культура. Люди, обладающие такой культурной базой, не могут стать жертвой примитивной демагогии. И, читая мемуарную книгу Иоахима Феста, все время удивляешься: где тут фашизм? В опыте описываемой семьи его не было. Дети не были даже членами гитлерюгенда. Разговоры в доме велись самые свободные, причем не только членами семьи, но и их друзьями и знакомыми, среди которых было много интеллигентных евреев, с которыми Фесты не прекращали общения. Вообще, читая мемуары Феста, я не мог отделаться от одной мысли, от одного сравнения двух тоталитарных режимов – немецкого и известного мне русского. Самое поразительное отличие: в Германии не было коммуналок. Это создавало очень большую разницу: в доме действительно можно было отгородиться от режима. (Хотя тут же пример немецкого аккуратизма: раз в месяц по воскресеньям полагалось есть постное, и на этот предмет приходил квартальный уполномоченный – проверять, а старик Фест заранее уходил с младшими сыновьями на прогулку по многочисленным культурным местам тогдашнего Берлина.)
Иоганн Фест, так поражающий читателя высшей культурой, был, к нашему удивлению, всего-навсего директором начальной школы: каков культурный уровень старой Германии! Эта работа считалась государственной, и он от нее был отстранен уже в апреле 33-го года, причем без права частного преподавания. Дали пенсию – 300 рейхсмарок с прибавкой на детей (а детей было пятеро). Пришлось часть дома сдавать жильцам. И вот деталь: старик Фест заскучал без работы и для развлечения пошел изучать английский и итальянский языки; надо полагать, обучение было бесплатным – откуда лишние деньги при скудной пенсии. Вот какова была система образования в Германии, до и помимо Гитлера.
Старик Фест в одном отношении отличался от классического культурного бюргера, описанного Томасом Манном: он был сильно политизирован, активно участвовал в деятельности партии католического центра. Был ярый сторонник республики, к которой буквально все высококультурные немцы относились с иронией: ну да, вместо Гете и Шумана – Веймарская конституция и фокстрот! Когда один из еврейских друзей дома доктор Майер, которого постоянно посещал мальчик Иоахим, дал ему почитать "Будденброков", отец, Иоганн, запретил делать это. Томас Манн одной своей книгой – "Размышлениями аполитичного" – больше способствовал разрушению республики, чем нацизм! – негодовал старик Фест. Как видим, высокая культура отнюдь не всегда означает широкую терпимость.
Когда после войны Иоахим Фест, уже решивший стать историком, обдумывал поле будущих исследований, отец резко не советовал ему заниматься новейшей историей, в частности гитлеровского периода. Это не история, а сточная канава, в ней ничего не найти, говорил он. Самого Иоахима с детства привлекала эпоха Возрождения, он хорошо знал литературу Ренессанса. Дело решил почти что случай. После университета Фест работал на радио, делал передачи о том же Ренессансе, но однажды начальник едва ли не силой заставил сделать его цикл программ об исторических деятелях немецкого нового времени, начиная с Бисмарка. Туда же попали, натурально, фашисты. И Иоахим Фест в конце концов с головой ушел в эту работу, первым результатом которой была обширная биография Гитлера.
Биография Гитлера издана в России в двух томах
Как бы ни относились к этой работе немецкие левые либералы, нельзя не признать ее очень ценной. Фест в ней задался вопросом: Гитлер ли делал немецкую историю или она его сделала? В такой постановке вопроса он следовал Якобу Бурхардту, говорившему о моментах истории, когда происходит такое совпадение. Гитлер был зримым воплощением послекайзеровской, веймарской Германии: его индивидуальные комплексы неудачника ложились на общегерманское унижение, порожденное не столько проигранной войной, сколько жестоким Версальским миром. (Деталь, возмущавшая старика Феста: германскую делегацию провели в зал подписания договора черным ходом.) То, что Германия получила взамен – полную политическую свободу и Веймарскую конституцию, – не шло ни в какое сравнение с образом исторической Германии, с ментальностью немца, с германской культурой. Фест пишет:
"Комплекс множествa трaдиционных устaновок помогaет понять упорное сопротивление немцев новоустaновленной демокрaтической республике и роли, которую былa теперь призвaнa игрaть Гермaния в Версaльской системе. До сих пор зaхвaченные их aнтицивилизaционной философией, они не могли видеть республику и Версaльскую систему кaк просто aспект новой политической ситуaции. Для них все это было лишением блaгодaти, метaфизическим предaтельством и глубокой изменой истинной немецкости. Только предaтельство могло привести Гермaнию, ромaнтическую, философствующую, aполитичную Гермaнию, к служению идее Версaльской цивилизaции, угрожaвшей сaмой сути Гермaнии".
Как в книге о Гитлере, так и в нынешних мемуарах Иоахим Фест пишет о немецком парадоксе: именно гитлеровские годы вырвали Германию из ее привычной культурной обители, из уютной культурной колыбели, – вырвали с громом, с бедами, со скандалом. Германия вошла в мир – вышла в мир, лучше сказать, и заплатила за это Гитлером. Томас Манн называл это "философией прорыва" и много писал об этом в другой своей знаменитой книге "Доктор Фаустус". Каков итог этого вхождения в мир? Выиграно – всё; проиграно, отброшено забыто – прежняя высокая культура. Так она сейчас и везде забыта. Сейчас, как известно по Шпенглеру, не культура, а цивилизация.
Иоахим Фест
Об этом столкновении культурного немецкого молодого человека с новым цивилизационным миром много интересного в тех главах мемуаров Феста, где он рассказывает о пребывании в плену у американцев на территории Франции. Его, как и других немцев, поразило повседневное поведение американских военнослужащих: вне строя – никакого чинопочитания, разговор командира с рядовым – как двух соседей по дому. Военнопленные делали какую-то работу вне лагеря, разбирали какие-то завалы, никто против не был – от безделья в плену куда как тоскливо. Кормили вполне удовлетворительно: Фест вспоминает банки с корнбифом, открывающиеся металлической петелькой (такие банки, помню, в порядке американской военной помощи, выдавали в СССР номенклатурным семьям). Даже пиво давали, опять же в банках. Вели какую-то воспитательную работу с немцами, рассказывали об американской свободе. Один немец сказал: смешные эти американцы, не понимают, что при свободе все разъедется в разные стороны. Что еще очень вспоминает Иоахим Фест: он в лагере дорвался до совершенно неизвестной в Германии новой американской литературы: Хемингуэй, Стейнбек, Фолкнер. Их читая, и в английском натренировался.Все же он заскучал на второй год в плену – и надумал сбежать, спрятавшись в поезд, который шел с каким-то грузом из лагеря в Германию. Поезд стоял несколько суток на путях, и Фест, у которого уже кончались запасенные продукты, ночью смотался в лагерь за новой порцией: вошел и вышел из лагеря как ни в чем не бывало. Однако поезд так никуда и не пошел, и Феста в конце концов обнаружил американский патруль. За такое дело полагался военный суд, но американцы тянули волынку, по секрету сказав Фесту: вас всех вот-вот по домам распустят. И отпустили. Без суда.
Одно это сравнительное описание американского плена и немецкой воли способно включиться как сильный аргумент в спор о достоинствах старой культуры и новой цивилизации.