Интеллигенция и власть

Александр Подрабинек: Эпиграфом к этому выпуску нашей передачи можно взять цитату из трактата Платона «Государство», в котором он приводит слова Сократа: «По отношению к государству положение самых порядочных людей настолько тяжелое, что ничего не может быть хуже».

Тема нашей сегодняшней программы – интеллигенция и власть, точнее – не просто интеллигенция, а деятели науки и культуры, а еще точнее – культурная элита, самые талантливые и достойные, мастера культуры, как сказал о них однажды Максим Горький.

Это было в марте 1932 года. Американские журналисты написали пролетарскому писателю письмо с выражением озабоченности положением дел в Советской России.

«С кем вы, “мастера культуры”?», – спрашивал их в ответном письме Горький. Он неистово клеймил буржуазный кинематограф, который «постепенно уничтожает высокое искусство театра», поносил «однообразно сентиментального и унылого Чарли Чаплина» и всю западную интеллигенцию, которая «продолжает довольствоваться службой капитализму». О русской интеллигенции он выразился так: «Посмотрите, какой суровый урок дала история русским интеллигентам: они не пошли со своим рабочим народом и вот — разлагаются в бессильной злобе, гниют в эмиграции. Скоро они все поголовно вымрут, оставив память о себе как о предателях».

«Буревестник революции» ошибся: театр не исчез под напором кинематографа, Чаплин остался непревзойденным гением немого кино, русская интеллигенция не вымерла, несмотря на пожелания Горького, а сам он остался навязчивой строкой в школьной программе и не более того.

Я тщетно искал в российской истории случаи, когда бы люди с несомненным талантом и успешной творческой судьбой ходатайствовали перед монархами об удушении свободы. Да, они не всегда занимали достойную позицию. «Наше все» – Александр Сергеевич Пушкин в 1831 году написал стихотворение «Клеветникам России», в котором воспевал подавление Россией польского восстания 1830 года. Василий Андреевич Жуковский отозвался на те же события стихотворением «Та же песня на новый лад», в котором славил русское оружие и взятие Варшавы. Федор Иванович Тютчев отметился стихотворением «Так мы над горестной Варшавой удар свершили роковой». Михаил Юрьевич Лермонтов с легким сердцем участвовал в завоевании Кавказа, а однажды, очевидно, в подражание Пушкину, написал стихотворение «Опять, народные витии», но, слава богу, не стал его публиковать.

Все так, но никто из них не писал царям писем поддержки и одобрения, не юлил перед троном, не призывал к расправе над идейными противниками. Это появилось позже, в советское время. Тогда же началась и эпоха коллективных писем в поддержку решений партии и правительства. Это особый стиль. Здесь главное – не объяснить городу и миру свою позицию по тому или иному вопросу, а продемонстрировать свою лояльность. В 30-х годах XX столетия это стало ритуалом. Всякая попытка избежать его могла иметь тяжелые последствия.

Сталинский режим имитировал всенародную поддержку, поэтому для него так важно было, чтобы подписи талантливых и признанных деятелей культуры стояли под документами, одобряющими террор. На этом поприще в 1937 году отметились Виктор Шкловский, Андрей Платонов, Юрий Тынянов, Исаак Бабель, Константин Паустовский, Василий Гроссман, Михаил Зощенко, Юрий Олеша. Под письмом советских писателей с требованием расстрелять «шпионов» стоит подпись Бориса Пастернака. Стихи, восхваляющие Сталина, писали Александр Вертинский, Осип Мандельштам, Анна Ахматова.

Что заставляло их идти на это? Только ли страх возможных репрессий? Мы обсуждаем это с нашим сегодняшним гостем – филологом и литературным критиком Михаилом Яковлевичем Шейнкером.

Что было мотивом, как вы считаете, для написания таких писем, может быть очевидными мотивами и не очевидными мотивами?

Михаил Шейнкер: Прежде всего, у меня есть приятная возможность в одной детали вас опровергнуть. Совершенно точно установлено, что подпись Пастернака под требованием казни маршалов подделана секретарем Союза писателей Ставским Владимиром Петровичем, который приехал к Пастернаку, упрашивал его, чуть ли не валяясь у него в ногах: “Борис Леонидович, нужно подписать, нельзя не подписать”. Беременная Зинаида Николаевна, жена Бориса Леонидовича, тоже падала ему в ноги. Тем не менее, он сказал: “Я им жизнь не давал, я ее отнимать не могу” и не подписал. Ставский уехал. И ужас Ставского, который нам трудно представить, - легко представить ужас Пастернака, легко представить себе ужас Зинаиды Николаевны за будущего ребенка, - но ужас Ставского нам представить, наверное, сейчас трудно. Но это был такой ужас, что он поставил подпись Пастернака, подделал ее, поставил подпись под этим письмом. А Пастернак требовал потом, чтобы газета “Правда” сняла и опровергла его подпись.

Александр Подрабинек: Это очень хорошее уточнение. А как другие писатели реагировали? Ведь это были достойные люди, успешные писатели.

Михаил Шейнкер: Я думаю, что единственное реальное объяснение всему этому - это, конечно же, та степень парализующего страха, до которого была доведена страна и, в том числе, ее лучшие, наиболее яркие представители в лице писателей, поэтов, художников и прочих, как говорил Горький, деятелей искусств, просто реально боявшихся не только за свое благополучие, не только за возможность писать и публиковать свои книги, но просто реально за свою жизнь. Я бы только, если можно, еще бы два слова сказал о Платонове, потому что его положение было отлично от большинства других.

Александр Подрабинек: Почему?

Михаил Шейнкер: Платонов никогда не был благополучен, Платонову всегда нужно было воевать за возможность просто быть в литературе, жить литературным трудом. А начиная с 1938 года Платоновым довлел еще один, уже личный, ужас - это арест его 16-летнего сына, который в течение трех лет был в заключении и затем вскоре после освобождения через три года умер от туберкулеза. И это, конечно, могло заставить Платонова делать все, что угодно.

Александр Подрабинек: Страх – двигатель террора. Это несомненно. Но вряд ли такой стиль отношений с властью укоренился в нашем обществе только из за страха деятелей культуры за свою жизнь. Потому что в послесталинские времена отказ от демонстрации лояльности уже не угрожал жизни, а стиль отношений, между тем, остался прежним.

Как и в 30-е годы волны общественного возмущения в брежневские времена поднимались не сами по себе – режиссеры кампаний сидели в Москве на Старой площади. Обычно писателей, композиторов, художников, ученых власть звала на подмогу, когда ей было необходимо противопоставить зарубежному общественному мнению что-то свое – заслуженное и в то же время лояльное. Самая широкая мобилизация проводилась властью, когда она начинала кампании дискредитации академика Сахарова и Александра Солженицына.

Совершенно секретно. Особая папка. Выписка из протокола № 192 заседания Политбюро ЦК КПСС от 15 октября 1975 года «О мерах по компрометации решения Нобелевского комитета о присуждении премии мира Сахарову А.Д.»

Поручить отделам пропаганды ЦК КПСС подготовить от имени президиума Академии Наук и видных советских ученых открытое письмо, осуждающее акцию Нобелевского комитета, присудившего премию лицу, вставшему на путь антиконституционной, антиобщественной деятельности… Редакции газеты «Труд» опубликовать фельетон…

И так далее. Ясные указания на двух страницах.
Сказано – сделано.

Заявление советских ученых, газета «Известия», 25 октября 1975 года: «Мы полностью разделяем и поддерживаем миролюбивую политику Советского Союза… Под видом борьбы за права человека Сахаров выступает как противник нашего социалистического строя. Он клевещет на великие завоевания…, ищет предлоги опорочить…».

И так далее и тому подобное. Подписали 72 советских академика, причем среди них, казалось бы, вполне приличные люди.
А вот и заказанный газете «Труд» фельетон. Автор – некий З. Азбель.

«Хроника великосветской жизни». 28 октября 1975 года. «Восседая на любимом месте, на кухне своей квартиры, поблизости от холодильника и мойки, академик предписал человечеству, как жить».

Это верх фельетонного остроумия товарища Азбеля. Или того, кто скрылся за этим псевдонимом. Отметилась в «Литературной газете» и «прогрессивная писательница из Канады» Мэри Досон.

«…Наслаждайтесь секундой славы, пока можете, господин Сахаров, потому что в конце концов правда берет верх».

Такова механика всех пропагандистских кампаний: взмах дирижерской палочки и деятели науки и культуры дружно бегут демонстрировать свою лояльность. Только в кампании газетной травли Сахарова в 1973 году отметились такие незаурядные личности как композиторы Георгий Свиридов, Армен Хачатурян, Дмитрий Шостакович и Родион Щедрин; лауреаты Нобелевской премии по физике Черенков, Франк, Басов и Прохоров, лауреат Нобелевской премии по химии Семенов. А еще: 33 академика ВАСХНИЛ, 25 академиков Академии медицинских наук, 23 академика Академии педагогических наук.

Не остались в стороне и кинематографисты, среди которых Александр Алов, Сергей Бондарчук, Сергей Герасимов, Лев Кулиджанов, Роман Кармен, Владимир Наумов, Вячеслав Тихонов, Людмила Чурсина.

Поддержали кампанию травли и советские художники – члены Академии художеств и не члены тоже.

Ну и разумеется, писатели, куда же без них!

«Советские писатели всегда вместе со своим народом и Коммунистической партией боролись за высокие идеалы коммунизма», пишут они в редакцию газеты «Правда». И в заключение добавляют: «…Поведение таких людей как Сахаров и Солженицын не может вызвать никаких других чувств, кроме глубокого презрения и осуждения». И подписи: Чингиз Айтматов, Юрий Бондарев, Василь Быков, Расул Гамзатов, Сергей Залыгин.

Это уж не говоря о Михалкове, Маркове или Шолохове.
Что же в 1973 году, через 20 лет после смерти Сталина, могло так напугать советских писателей, в том числе совсем не бездарных, что они ринулись подписывать письма против Сахарова и Солженицына? Чем они так уж сильно рисковали в случае отказа? Михаил Яковлевич, что вы думаете по этому поводу, ведь это было уже новое время?

Михаил Шейнкер: Да, это было новое время, но, я думаю, что старые идеи, глубоко укорененные в этом новом, но не совсем таком новом времени, превалировали в сознании этих людей. Накануне создания Союза советских писателей Сталин написал Кагановичу, потому что Лазарь Моисеевич по тем временам был очень приближен к вопросам идеологии и их контролировал, Сталин писал Кагановичу: “Надо разъяснить всем литераторам, что хозяином в литературе, как и в других областях, является только ЦК”.

Александр Подрабинек: Очень откровенно.

Михаил Шейнкер: Это откровенное и, признаемся, убедительное утверждение Сталина и стало основой, почвой всей деятельности официальной советской литературы.

Александр Подрабинек: Но прошло 20 лет со времени смерти Сталина, прошла оттепель, прошел ХХ съезд, осудили культ личности, казалось бы, после этого можно было, по крайней мере, писателям не опасаться за свою жизнь.

Михаил Шейнкер: Да, конечно, и поэтому мы сейчас обо всем этом говорим. Потому что, если бы речь шла о людях, спасавших свою жизнь или жизнь своих близких, я, признаться, и не решился бы обсуждать их деяния. Но чем ниже порог риска, тем выше порог предательства, отступничества и предательства прежде всего перед самим собой и своими талантами. Потому что советский писатель мог в миг лишиться своего благополучного положения, если бы просто его перестали печатать и перестали выпускать, скажем, за границу.

Александр Подрабинек: То есть это была уже новая цена?

Михаил Шейнкер: Это новая цена - циническая. Не трагическая, а циническая цена вот этой низости и этого предательства.

Александр Подрабинек: Жанр коллективных писем правительству не исчез с концом советской власти, хотя тогда уже никому ничего не угрожало. Еще можно понять, когда власть была слаба и нуждалась в поддержке, а страна была на гране гражданской войны. Так было в октябре 1993 года, и тогда на всю страну прозвучало обращение 42 писателей с призывом к Ельцину отстоять российскую демократию. Удивительно, что среди писателей, требовавших дать отпор красно-коричневым мятежникам, были не только Булат Окуджава и Дмитрий Лихачев, но и Василь Быков, когда-то принявший участие в травле Солженицына, и Виктор Астафьев, подписавший в свое время вместе с другими писателями публичный донос на ансамбль «Машина времени». В то же время среди защитников советской реставрации оказались подписавшие в коммунистической газете «Правда» коллективное письмо бывшие диссиденты Андрей Синявский и Петр Егидес. Время иногда ставит все с ног на голову!

Красно-коричневый мятеж тогда провалился, и власть укрепилась, чего не скажешь о демократии. Возродился и жанр публичного единения с властью. 28 июня 2005 года газета «Известия» опубликовала письмо 50 деятелей культуры, приветствовавших уже вынесенный приговор Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву.

А совсем недавно на сайте Министерства культуры появилось коллективное письмо деятелей культуры «в поддержку позиции Президента по Украине и Крыму», а фактически – в поддержку захвата Крыма и военных действий против Украины. Сейчас там уже более 500 подписей. И как обычно в новейшей нашей истории, наряду с профессиональными приспособленцами и верными придворными встречаются имена тех, кого в единодушии с властью так не хотелось даже подозревать: Павел Лунгин, Леонид Куравлев, Олег Табаков, Геннадий Хазанов, Дмитрий Харатьян…

Наверное, у каждого свой список. Может быть, мы сами заблуждались, неверно оценивая этих людей? А может быть, эти люди действовали в вынужденных обстоятельствах? Писатель и публицист Виктор Шендерович делит всех подписантов на три категории.

Виктор Шендерович: Есть такой либеральный соблазн широким жестом сказать, что все они продажные негодяи, и закрыть тему. Это не вполне так, разумеется, там очень разные случаи. Там есть энтузиасты, которые бегут впереди паровоза и счастливы любому случаю оказаться замеченными. Там есть люди, сами с собой договорившиеся, что они при любой власти просто делают свое дело, просто сами с собой договорились, что они пишут музыку, играют на альте, ставят спектакли и не надо к ним никаких других требований. Это вторая категория людей. Третья категория - это заложники. Мы помним ситуацию с Чулпан Хаматовой. Среди подписантов есть заложник как минимум один, которого я знаю, заложник, который мне честно объяснял совершенно личным порядком, поэтому я, разумеется, не буду называть фамилию. Это люди, которых держат за очень какое-то уязвимое место не в их биографии довольно безукоризненной, а в том, что власть отрезает финансирование, а на них больные дети, требующие операций, какие-то медицинские центры, какие-то люди. И это совершенно разные случаи, поэтому я бы не стал великих заложников ровнять с условной Бабкиной.

Александр Подрабинек: Михаил Яковлевич, вы согласны с таким условным разделением на три категории?

Михаил Шейнкер: Если придать этим категориям некоторый более тонкий и отчетливый вид, то, наверное, с ним можно согласиться. Потому что Шендерович перечислил те человеческие причины, которые заставляют людей делать то, чего они делать не хотят. А в качестве нюансировки я бы сказал следующее. Когда-то Пастернак, его даже в этом упрекали и с удивлением смотрели на него в эти моменты, как говорили, был заражен личностью Сталина, написал, как известно, стихотворение “Художник”, вторая часть которого впоследствии не публиковалась, но которая, тем не менее, была написана, в 1936 году в “Знамени” опубликована. Там много слов сказано о Сталине: железный человек, событие и так далее. А кончается стихотворение тем, что вот он, поэт, теперь далекий от вершин власти, надеется, что “где-то существует знание друг о друге предельно дальних двух начал”. Так заканчивает Пастернак это стихотворение. И конечно же, это был искренний поиск какой-то новой своей идентичности в новом мире, в новом обществе, который заставил Пастернака это стихотворение написать. Конечно же, впоследствии он всем этим переболел, все это пережил, но тем не менее, мы знаем, что до конца жизни отношение к Сталину у него было как к убийце, но к убийце крупного масштаба, которое шло вразрез с его отношением, скажем, к Хрущеву, как к пошляку и ничтожеству. Я это говорю к тому, что среди присутствующих я даже понимаю, кто был, и были люди, как раз продолжающие ветвь Пастернака, которые может быть вдохновлялись тем, как когда-то написал о Сталине Пастернак и в какой-то степени экстраполировали эти слова на нынешнюю власть. Это попытка не то, чтобы сближения, не то, чтобы подладиться к ней, не то, чтобы к ней подольститься, а просто понять ее и, может быть, заставить обратить внимание эту власть на себя и внимание это могло бы может быть в надежде этих людей что-то изменить.

Александр Подрабинек: Интересно, что есть ветераны этого жанра. Михаил Шолохов, например, в 1937 году подписывал письма с требованием расстрела врагов народа, а в 1973 году подписывал письма, осуждающие Сахарова и Солженицына. Например, актриса Людмила Чурсина в 1973 году подписывала письма против Сахарова и Солженицына, а в наше время подписывается в поддержку Путина. То есть такая эстафета.

Михаил Шейнкер: Да, это прекрасная преемственность. Но есть и другая преемственность. Например, почтенный Вениамин Александрович Каверин в 1952 году не подписал письмо, требующее казни «врачей-убийц», а затем вообще не подписывал никаких писем подобного рода, а дожил он до конца 1980-х годов и сохранил в этом смысле твердую, уверенную, определенную и порядочную позицию. Или, скажем, Белла Ахмдулина, которая в 1959 году не стала участвовать в травле Пастернака, за это исключена была из Литературного института, что вообще мало ей повредило, это вообще вряд ли кому бы то ни было могло повредить, но тем не менее. Тогда как несчастный Борис Слуцкий, который тогда подписал это письмо, потом в течение всей жизни просто этим был болен. То есть он не был клиническим безумцем, но психологически человек абсолютно надорванный, и причиной этого было то, что он сделал в 1959 году, он - фронтовик, смелый человек и так далее. И еще расскажу интересный пример. Среди тех, кто подписывал письмо в защиту демократии в 1993 году, был человек, который в 1983 году вступил в Антисионистский комитет советского народа, который был организован по странному стечению обстоятельств, извещение о его организации прозвучало в “Правде” 1 апреля 1983 года, некоторыми было воспринято как шутка. Туда вошли несколько физически доказавших, исторически доказавших свое мужество людей - Драгунский старший, генерал Драгунский, отчаянный вояка, ставший председателем этого комитета. Летчик-испытатель, герой Советского Союза писатель Гофман, фронтовик, чего ему было бояться в 1983 году, спрашивается? Один из членов этого антисионистского комитета потом пересмотрел полностью все свои взгляды, стал человеком демократических воззрений, приверженцем ельцинской демократии и так далее.

Александр Подрабинек: А бывали и обратные случаи. Совершенно, казалось бы, странное, например, письмо, осуждающее Ходорковского и Лебедева, в поддержку приговора подписал Антонов-Овсеенко, который был председателем регионального общественного объединения жертв политических репрессий, директор музея ГУЛАГа.

Михаил Шейнкер: Это факт поистине удивительный. Мы Антонова-Овсеенко помним по его первым давним публикациям на эти темы.

Александр Подрабинек: Это же письмо подписал и историк Рой Медведев, который в свое время за его книгу “К суду истории” подвергался преследованиям, у него дома проводились обыски, книга была запрещена. Очень странно, когда люди, которые сами подвергались репрессиям, потом выступают в поддержку репрессий против других людей.

Михаил Шейнкер: Я совершенно не хочу, не считаю себя вправе кого бы то ни было осуждать, и обсуждение хотел повернуть в другую сторону, тоже утешительную. Хорошо, эти люди совершили это, то, что кажется нам с вами глубочайшей идеологической, психологической и человеческой ошибкой, но они сделали это, слава богу, не под страхом смерти. Да, мы считаем, что они заблуждаются, у них были свои причины, может быть к этому привела текущая их личная жизненная ситуация, я допускаю, это очень вероятно, какая-то идеологическая полемика, в которую они втянулись. По крайней мере, они не дрожали за свою жизнь, когда делали это.

Александр Подрабинек: Очевидно, возможности самооправдания беспредельны. А вот послушаем, что говорит об этом Виктор Шендерович.

Виктор Шендерович: Про самооправдание очень смешное расскажу. Александр Александрович Калягин, подписывавший самые позорные в новейшей истории письма за посадку Ходорковского и оправдавший свою репутацию, потом поставил пьесу Сухово-Кобылина “Дело” и сыграл в ней, самую страшную русскую пьесу про русский судебный беспредел. Я не душеприказчик Александра Александровича, но я думаю, что он сам с собой так договорился, что он тут подпишет, но зато ему дают возможность в театре, построенном, данным в это же время за эту подпись, зато ему дают возможность это сыграть, и он просветит. Это такое классическое двоемыслие.

Александр Подрабинек: Однако, как бы ни была грустна наша сегодняшняя тема, давайте вспомним тех, кто не дрогнул и не сломался. Кого бы вы вспомнили в связи с этим из писателей и вообще из деятелей культуры?

Михаил Шейнкер: Я знаю писателей, которые избежали этого последующего позора в собственных глазах просто потому, что им и не предлагали участвовать в этих публичных подписаниях. Что же касается других людей... Скажем, никогда и ни в чем не был замечен рано и неизвестно каким образом ушедший от нас писатель Добычин, который сам всегда был предметом разборок, проборок и подобного рода издевательств общественных. Надо сказать, что Платонов только однажды и под тяжелейшим давлением вынужден был вступить на эту порочную стезю, в дальнейшем он всегда до конца своей жизни выдерживал лицо и в конце своей жизни стал совершеннейшим изгоем в советской литературе. Я знаю большое число людей из мира науки, которые иногда откровенно отказывались, а иногда с помощью разных ухищрений избегали подписывать какие бы то ни было документы такого рода. И им это успешно удавалось в силу их стойкости, хитроумия, а иногда и везения. Вспомним того же почтенного Капицу. Так что, конечно, такие люди были, но с течением времени их становится все больше и, я надеюсь, будет продолжать становиться все больше и больше. Потому что уровень теперешнего давления на писателя, художника, ученого, любого другого общественного человека, мне кажется, все-таки не столь катастрофически тяжел и ужасен.

Александр Подрабинек: Ну что ж, может быть, все на самом деле не так уж и плохо. И если верно, что не стоит село без праведника, то ведь в России таких людей найдется, наверное, не так уж мало? Виктор Шендерович считает, что нет причин для уныния.

Виктор Шендерович: Есть точка отсчета от абсолютного нравственного авторитета, так, как шли к Толстому, Чехову, Короленко, Золя, то есть есть человек, который воплощает в себе не только умение складывать слова и выдумывать сюжеты, а еще и абсолютный нравственный авторитет. Свято место совсем пусто не бывает. Есть Людмила Улицкая. Я сейчас говорю не о сравнении с Толстым или Чеховым с точки зрения литературы и так далее, я сейчас говорю о некотором нравственном авторитете. Не живет деревня без праведника, эти люди есть, есть Ахеджакова, которая одна искупит все актерское сословие, есть Юрский, Басилашвили. Есть Шевчук - совершенно неожиданно для меня. Русский рок казался мне давно ссучившимся, но на этом ссучившемся фоне вдруг появляется Юрий Шевчук. Порадуемся тому, что эти люди есть, все не так плохо.