Предисловие ко второй беседе Пятигорского о Семене Франке я начну с разговора о Джордже Оруэлле. Нет, это не дешевый парадокс и не барочный кунштюк – и я сейчас поясню, почему. Пятигорский обожал Оруэлла, о чем неоднократно говорил – в том числе и автору этих строк. Причем, в отличие от формальных любителей Оруэлла, Александр Моисеевич ценил, прежде всего, его эссеистику и способ мышления писателя; впрочем, он воздавал должное и хрестоматийным «1984» и «Скотному двору». Действительно, за пределами Британии (даже, пожалуй, Англии) эссеистика Оруэлла – удивительно точная, почти совершенная, написанная простым и логически безупречным языком – известна мало, а жаль. Рассказы о казни преступника в Бирме, или о том, как Эрик Блэр был вынужден застрелить слона в той же британской колонии, – несомненные шедевры прозы прошлого столетия, не говоря уже о том, что эти тексты умны и проницательны в моральном, социальном, политическом смыслах. Оруэлл одновременно и моралист и не-моралист. Традиционных моралистов он презирает, предпочитая рассуждать на социальные темы вместо этических. Но в какой-то момент понимаешь, что во многом «социальное» для него и есть область «этического». И вот здесь – точка соотнесения со старшим современником Оруэлла Семеном Франком. Но об этом чуть позже.
Как известно, первоначально Джордж Оруэлл был убежденным социалистом с сильным креном в сторону анархизма, его первые книги носят отчетливый антиколониальный и антикапиталистический характер. Оказавшись в Испании в годы гражданской войны и ощутив на себе не только жестокость франкистов, но и действие (пусть и опосредованное, но все же) сталинской репрессивной машины, он окончательно разочаровался в советском социализме, разглядев в нем то, что другие западные левые предпочитали не замечать в течение еще двадцати лет, если не больше. В годы войны Оруэлл работал на Би-би-си; несмотря на то, что дело было явно правое и врага следовало уничтожить, писатель, оказавшись внутри пропагандистской машины (пусть пропаганда и была как бы во благо), смог деконструировать ее до последней детали, до самого незаметного приводного ремня. «1984» – не только про сталинизм или советский тоталитаризм, это книга о том, как устроено тоталитарное сознание вообще – правое или левое, неважно. Все, что там сказано про пятиминутки ненависти или про новояз, имеет прямое отношение и к погромам советской интеллигенции в позднесталинском СССР, и к гитлеровской пропаганде, и к вручению президентом Путиным государственных наград тремстам журналистам за «объективное освещение ситуации в Крыму». Механизм тотальной лжи и хорошо организованной истеричной ненависти имеет мало отношения к тем идейным основаниям, на которых покоится тот или иной политический режим. Впрочем, это слабое утешение. Умер писатель в 1950 году в возрасте 46 лет, будто намеренно не собираясь дожидаться всемирной славы, которая обрушилась на один из его романов (и на один из его памфлетов) лет десять спустя.
Мне кажется, Пятигорского в Оруэлле занимало его ускользание от любой несвободы мышления и из многообразных идеологических застенков. Автора «1984» бранили многие с разных краев политического спектра – для правых он был-таки подозрительным социалистом, для левых – предателем социализма как такового. Оруэлла все это не очень-то занимало; важнее было понять устройство окружающего его мира – и отношения людей к этому миру. И здесь он действительно не терпел ограничений. Любопытно, что Джордж Оруэлл был одновременно английским националистом и социалистом – при этом беспощадно критиковал британский правящий класс и официальных британских левых. Его национализм – чисто литературный, даже лингвистический; Оруэлл считал своим долгом писать просто, понятно, по возможности не используя слов с латинскими корнями, предпочитая им слова англо-саксонского или скандинавского происхождения (как известно, в английском языке почти на любую вещь или понятие имеется два слова – с латинским или французским корнем и с германским, так уж сложилось). Его социализм был чисто этическим – Оруэлл исповедовал идею справедливости, которая не опиралась на марксистские теоретические выкладки и не предполагала массового порабощения людей во имя общего блага. Вот эти два ограничения – национализма и социализма – рамками моральной рассудительности и британского здравого смысла стали непреодолимой стеной между национализмом/социализмом Оруэлла и национал-социализмом континентальной Европы. В Британии творилось и творится множество бед и несправедливостей, но именно такая омерзительная смесь здесь невозможна. Оттого Пятигорский и любил Британию.
Александр Пятигорский в Праге, 2007 г. Фото Людмилы Пятигорской
Читатель уже в нетерпении ждет появления главного героя нижеследующей передачи, русского философа Семена Людвиговича Франка, а он все не появляется и не появляется. Терпение, милый читатель, всему свое время – Франк не забыт. Собственно, об одной его важной теме мы сейчас и ведем разговор. Так вот, Оруэлл не был «социалистом теории», он не был «социалистом социалистической партии», он практически не был «социалистом социалистической политики», – его можно назвать «социалистом справедливости». Иными словами, идея социализма всегда носила у него исключительно этический характер; что справедливо, а что нет, должно определять моральное чутье – и тот самый здравый смысл. Оруэлл прекрасно понимал ограниченность такого социализма, но другого он не хотел, посмотрев на него вблизи, в Испании. Лучше всего это его кредо изложено в эссе «Чарльз Диккенс»: «Вообще из всего творчества Диккенса можно понять, каким злом является попустительствующий капитализм, но сам Диккенс такого вывода не делает. Говорят, Маколей отказался рецензировать «Тяжелые времена», так как опровергал «угрюмый социализм» этого романа. Ясно, что в данном случае Маколей использует слово «социализм» в том смысле, в каком лет двадцать назад вегетарианская пища или кубистская картина именовались не иначе как «большевизмом». В романе нет ни строки, которую можно было бы принять по-настоящему за социалистическую, уж если и есть в романе направленность, то — прокапиталистическая, так как вся его мораль состоит в том, что капиталисты должны быть добрыми, а не в том, что рабочие должны быть бунтарями. Баундерби — грубый пустозвон, а Грандгринд — морально слеп, но будь они лучше, система работала бы достаточно хорошо — таков сквозной подтекст. В том, что касается социальной критики, из Диккенса, не приписывая ему иных скрытых смыслов, никак нельзя извлечь большего. Все его «идейное содержание» выглядит поначалу огромной банальностью: если бы люди вели себя достойно — мир был бы достойным». Здесь принципиально слово «достойный» (decent). «Достойный» (а также другие варианты перевода – «порядочный», «подходящий» и даже «неплохой») не значит «хороший» и тем более «идеальный». Каждый должен вести себя в пределах здравых представлений о достоинстве и некоем моральном порядке – и тогда мир будет таким же. Общество иным стать не может, это вообще не его дело – быть идеальным; за сферу идеального отвечает либо религия, либо искусство. К первой Оруэлл был равнодушен, второе (но только свое собственное!) он действительно пытался сделать идеальным. Что в его понимании значило – доступным, понятным, прямым, логичным. В стилистических ужимках и метафизической болтовне он видел чуть ли не этическую угрозу достоинству людей. Здесь и только здесь его социализм сходился с эстетическим чувством.
В каком-то смысле, Оруэлл продолжает линию Диккенса, которую сам же и описал. Люди социально ограниченны, сбросить любую общественно-политическую систему вовсе не значит стать свободным и справедливым, важнее просто вести себя достойно. Главная цель социальной критики – не государственные и общественные институции, а поведение людей, которые эти институции образуют. Смешивать идеальную справедливость с идеей «достойного поведения» – ложь и страшное зло. Собственно, об этом и говорит Пятигорский, анализируя взгляды Семена Франка по поводу воплощенной утопии социализма. В отличие от Оруэлла, Франк был человеком верующим – более того, рефлексирующим по поводу веры. Как и английский писатель, русский философ не боялся банальностей; для него «социализм», говорит Пятигорский, был промежуточной, переходной эпохой к миру Божественной Справедливости. Иными словами, на уровне общества можно сделать жизнь людей более сносной и даже более достойной, но вот дальше – это уже совсем иные дела и иная прерогатива. Когда общество пытается заставить всех своих членов стать идеальными, оно тут же уничтожает их свободу. А свобода от Бога, и отменить ее может только он, но, впрочем, добавим мы от себя, никогда этого не сделает. Оттого столь чудовищны последствия посягательств людей на обустройство идеального мира на земле, на построение, реализацию утопии. Это в прямом смысле «покушение с негодными средствами».
И еще одна важная мысль Франка, которую приводит Пятигорский: христианство должно включиться в социальное улучшение мира. Если немного развить эту идею, то выходит, что христианство может действовать здесь как бы с двух сторон. Христианское вероучение формулирует саму идею «справедливости» на этическом уровне. Историческое христианство (церковь) рука об руку с обществом и государством работает для улучшения реальных условий жизни людей, пытается поддерживать ограниченную материальную справедливость. Вспомним еще одну вещь: Франк замечает, что социалистический утопизм обычно появляется там, где историческое христианство, то есть, церковь, не включено в повседневную социальную работу по улучшению мира. Семен Людвигович Франк на опыте русской революции прекрасно понимал, какая церковь имеется здесь в виду. Глядя на сегодняшнюю российскую жизнь – и на вакуум, образованный отсутствием здесь православной церкви, – невольно начинаешь крутить головой, выискивая взглядом новых пророков социальной (национальной, расовой) утопии. Долго искать, увы, не приходится.
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Александр Пятигорский. Философия в России - идеи и проблемы. Семен Франк-2
Беседа Александра Моисеевича Пятигорского «Христианская антропология и социальная утопия в работах Семена Франка» вышла в эфир Радио Свобода 27 августа 1978 года.
Проект «Свободный философ Пятигорский» готовится совместно с Фондом Александра Пятигорского. Благодарим руководство Фонда и лично Людмилу Пятигорскую за сотрудничество. Напоминаю, этот проект был бы невозможен без архивиста «Свободы» Ольги Широковой; она соавтор всего начинания. Бессменный редактор рубрики (и автор некоторых текстов) – Ольга Серебряная. Постоянная заглавная фотография рубрики сделана Петром Серебряным в лондонской квартире А.М. Пятигорского в 2006 году.
