Логика, правозащита, поэзия

Иван Толстой: Логика, правозащита, поэзия: К 90-летию Александра Есенина-Вольпина. Знаменитый сын Сергея Есенина, живущий в Бостоне, отметил 12-го мая свою 90-ю годовщину.

Никогда я не брал сохи,
Не касался труда ручного,
Я читаю одни стихи,
Только их — ничего другого...
Но поскольку вожди хотят,
Чтоб слова их всегда звучали,
Каждый слесарь, каждый солдат
Обучает меня морали:
«В нашем обществе все равны
И свободны — так учит Сталин.
В нашем обществе все верны
Коммунизму — так учит Сталин».
...И когда «мечту всех времен»,
Не нуждающуюся в защите,
Мне суют как святой закон
Да еще говорят: любите, —
То, хотя для меня тюрьма —
Это гибель, не просто кара,
Я кричу: «Не хочу дерьма!»
...Словно я не боюсь удара,
Словно право дразнить людей
Для меня как искусство свято,
Словно ругань моя умней
Простоватых речей солдата...
...Что ж поделаешь, раз весна —
Неизбежное время года,
И одна только цель ясна,
Неразумная цель — свобода!

Иван Толстой: Александр Сергеевич Есенин-Вольпин. Сын двух поэтов, Есенина и Надежды Вольпин, математик, философ, один из первых правозащитников в Советском Союзе, бесстрашный человек с врожденным чувством личного достоинства.
Вот дневниковая запись его матери Надежды Давыдовны, сделанная в начале мая 1927 года, когда сыну не было еще трех лет.

“Малыш нарушил какой-то из многочисленных моих запретов. Я пошлепала его ручонку, а он сует ее к моим губам, мол, поцелуй, как если бы сам зашиб. Я отстраняю ручку, не сдаюсь. И вот завязался многодневный спор. Я упорно несу нудную воспитательную чушь, мол, ручка гадкая и мальчик гадкий, таких не любят, не целуют. Однако не слышу в ответ обычного: “Прости, я больше не буду”. На третий день он убежденно сказал: “Мама, а ты гадкого поцелуй”.
Но я твержу свое о гадких, которых не любят, не целуют, и отсылаю малыша к няне. Послезавтра его день рождения, стукнет три.
Утром 12 мая еще до моего завтрака я услышала слова, которые врезались в память на долгие годы, на всю мою жизнь: “А все-таки, мамочка, придется тебе научиться и гадкого мальчика любить”. В ответ я его крепко поцеловала.
Так трехлетний воитель выиграл первый бой за свои человеческие права, за право каждого детеныша на материнскую любовь”.

Иван Толстой: Александр Сергеевич Есенин-Вольпин родился в Ленинграде 12 мая 1924 года, закончил школу в Москве и механико-математический факультет МГУ, защитил кандидатскую по математике. Неоднократно попадал в тюрьмы и психушки, в 1950-52 был в карагандинской ссылке. В 1959-м в Америке вышел его сборник «Весенний лист», куда вошли многие стихи и «Свободный философский трактат». В 65-м стал инициатором первой правозащитной демонстрации в Москве на Пушкинской площади – именно Есенин-Вольпин ввел, точнее, реанимировал слово «гласность» в качестве общественного требования к властям соблюдать закон и сделать правовые процедуры прозрачными. Эмигрировал в 72-м, живет в Бостоне.

Вот что пишет об Александре Сергеевиче Владимир Буковский.

«После нашего знакомства примерно в сентябре 61-го года, еще до разгрома Маяка, а потом и во время допросов по делу маяковцев виделись мы довольно часто и даже работали одно время вместе в НИИ. Там же вел он семинар по семантике, а я ходил его слушать. Когда я сидел, он бывал у моей матери. Это вообще было его правилом - навещать родственников арестованных, даже если он с ними и знаком не был. И конечно же, первым делом разъяснял он всем законы.
Поражало меня, с какой серьезностью он рассуждал о правах в этом государстве узаконенного произвола. Как буд­то не очевидно было, что законы существуют у нас только на бумаге, для пропаганды и везде оборачиваются против тебя. Разве не говорили нам в КГБ вполне откровенно: «Был бы человек, а статья найдется». Закон что дышло - и поворачивали это дышло всегда против нас. Решающим, стало быть, был не сам закон, а кто его будет поворачивать.
Всего десять лет назад вскрылось, что эти самые законы вполне уживались с убийством чуть ли не двадцати миллионов ни в чем не повинных людей. Сам автор нашей Конституции, Бухарин, едва успел ее закончить, как был расстрелян.
Какой же смысл толковать о законах? Все равно что с людоедом толковать о человечности.
Да и сам Алик уже дважды попадал в тюремную психиатрическую больницу, и всего лишь за чтение своих стихов. Не на площади даже, а дома, своим друзьям. Неужели это его не убедило? Словом, казался он мне чем-то наподобие тех закоснелых марксистов, которых даже тюрьма уже просветить не может. Его вечно всклокоченный вид, совершенная непрактичность, неприспособленность к жизни, абсолютное безразличие к тому, как он выглядит, лишь дополняли картину, дорисовывали почти хрестоматийный образ чудака-ученого. Он и был ученым - математиком, логиком».

Иван Толстой: Это была цитата из книги Владимира Буковского «И возвращается ветер».

Стихотворение «Шизофрения», написанное в сентябре 1941 года:

...Я дождался конца болтовни докторов
И пошёл к ней. Смеркалось.
Я вошёл и сказал, что не буду здоров...
– Рассмеялась!
...Я ей всё рассказал (был белей мертвеца),
От конца до начала, –
Рассмеялась, как будто иного конца
От меня и не ждала...
...А на улице тихо светила луна –
И не только поэтам:
В эту лунную ночь разыгралась война
Тьмы со светом, –
И она (если всё это было во сне, –
Значит, сон лицемерил)
Говорила так долго, и всё о войне...
Я молчал и не верил,
Что сжигают Варшаву, Париж и Москву
Ради стран или денег:
Просто бьётся в припадке, кусая траву,
Великан-шизофреник.

Иван Толстой: В архиве Радио Свобода сохранилось немало выступлений Александра Есенина-Вольпина. Для сегодняшней юбилейной программы я подобрал наиболее характерные из них. Вот фрагмент передачи 9-го декабря 1972 года.

Диктор: 10 декабря 1948 года Генеральной ассамблеей Организации Объединенных наций была принята Всеобщая декларация прав человека. Заявление по поводу 24 годовщины провозглашения декларации сделает активный участник движения “За гражданские права”, эксперт Комитета прав человека в Советском Союзе, ученый-математик Александр Сергеевич Есенин-Вольпин. Включаем Нью-Йорк.

Александр Есенин-Вольпин: Статья 6 Всеобщей декларации прав человека гласит: “Каждый человек, где бы он ни находился, имеет право на признание его правосубъектности”. Она повторяется в подписанном советским правительством международном пакте О гражданских и политических правах в качестве статьи 16 этого пакта. В отношении этого важнейшего права пакт не признает никаких оговорок или ограничений, оно должно соблюдаться даже в условиях чрезвычайного положения. Но из литературы известно о многочисленных случаях нарушения этого права в разных странах по отношению к лицам, находящихся в психиатрических учреждениях. Я имею в виду не только больницы, но учреждения экспертизного или амбулаторного характера.
Мой личный опыт и осведомленность пока дают мне возможность говорить лишь об обстоятельствах, относящихся к стране, покинутой мной всего полгода назад, - к Советскому Союзу. В СССР во всех психиатрических учреждениях клиенты лишены какой бы то ни было возможности контроля действий врачей. Это считается как бы само собой разумеющимся: какие же права могут быть у сумасшедшего? Между тем, ясно, что права и дееспособность человека могут быть ограничены только законом. Самое пребывание человека в психиатрической больнице любого типа не дает никакого повода к ограничению признания его законных прав, так как в статье сказано: где бы он ни находился. Самые тяжелые случаи нарушения в отношении психиатрических клиентов или пациентов в СССР - это те, когда лицо, обвиненное в уголовном преступлении, помещается в судебно-психиатрическое экспертизное учреждение, признается там невменяемым и затем подвергается принудительному лечению, которое может продолжаться неограниченно долго. Уголовно-процессуальный кодекс не предоставляет этому лицу никаких прав, кроме некоторых общих прав обвиняемого в отношении организации экспертизы, что, однако, не имеет в СССР никакого практического значения. Обвиняемого не знакомят с записями экспертов его рассказов, так что он не может исправить практически неизбежных ошибок, его уклонение от разговоров с врачами всегда может быть оценено как доказательство его невменяемости. И суд при этом может происходить, как это обычно и бывает, в его отсутствие. Обычное в таких случаях определение суда - помещение в психиатрическую больницу сплошь да рядом специального, то есть тюремного типа. В этой больнице пациент содержится до тех пор, пока экспертная комиссия не сочтет возможным его выписать. На практике решение таких комиссий очень часто зависит от готовности пациента вести конформистские речи и, в частности, признать правильным определение суда, хотя этот документ обычно тщательно скрывается от пациента. Даже заключение комиссии о выписке исполняется не сразу, а только после заочного для пациента нового определения суда.
Таким образом, несмотря на благоприятное заключение комиссии, до сих пор находятся в ленинградской психиатрической больнице известные активисты движения в защиту гражданских прав Виктор Файнберг и Владимир Борисов. Там они сидят уже несколько лет, неоднократно выдержав многомесячные голодовки протеста. Петр Григоренко и Владимир Гершуни много лет находятся в специальных психиатрических больницах в ожидании разумного решения экспертной комиссии. В явном противоречии со статьей 6 декларации этим людям не дают возможности свободно пользоваться письменными принадлежностями и сообщать их защитникам во всем мире о своем положении. Любой юрист должен легко понять, какие неограниченные возможности злоупотреблений создает это бесправное положение сперва подэкспертного обвиняемого, а затем пациента специальной больницы, в которой режим отнимает даже возможность писать чернилами и сообщать друзьям и защитникам о продолжающихся беззакониях. Тот, кто оказался бы в этой больнице в результате обычной судебной ошибки, не имел бы никакой юридической возможности добиваться ее исправления. А ведь юридически эти пациенты в большинстве случаев являются дееспособными, но практика обращения с ними начисто это отвергает.
Я не могу пройти мимо того, что упомянутые лица, особенно Григоренко и Файнберг, находятся, по мнению их близких, в смертельной опасности из-за тяжести перенесенных ими испытаний. Хотя и менее трагичны, но не менее абсурдны случаи гражданской госпитализации в местных больницах. Эта мера часто применяется превентивно.
Я не могу молчать о том, как 2 ноября этого года была против ее воли помещена в московскую больницу имени Кащенко моя жена Ирина Григорьевна Кристи по причине “тяги к самоубийству”. Эта тяга выразилась лишь в том, 26 октября во время суда над ее близким другом Кранидом Любарским она залезла на крышу небольшого дома, потому что только таким образом она могла надеяться увидеть в окно сцену этого “открытого” судебного разбирательства или, может быть, проникнуть в здание. Появление женщины на крыше оказалось достаточным для предположения о попытке самосожжения, хотя никаких необходимых для этого веществ при ней не было обнаружено. Эта абсурдная версия была выдвинута психиатрическим диспансером Ленинградского района города Москвы. Причем, моя жена, будучи вызвана туда, неявка тоже угрожала насильственной госпитализацией, не имела возможности оспаривать очевидный вымысел. Что же касается физических условий ее содержания, то достаточно сказать, что она оказалась на отделении, где пациенты имеют возможность лежать на своих кроватях только в определенные часы, а это очевидно незаконное правоограничение. Жена-то освобождена, хотя всего знать не могу, так как важнейшее право сноситься со мной по телефону у нее отнято. Однако нисколько не лучше были мотивированы трагические заключения медицинских комиссий в отношении упомянутых лиц, находящихся на принудительном лечении в больницах специального типа.

Иван Толстой: Выступление Александра Есенина-Вольпина, 12 декабря 1972-го года. День советской Конституции отмечался 5-го декабря. О значении 5-го декабря 1965-го года для правозащитного движения Есенин-Вольпин рассказывал у нашего микрофона в декабре 72-го.

Александр Есенин-Вольпин: Семь лет назад, 5 декабря 1965 года, в то время как писатели Синявский и Даниэль сидели под следствием в Лефортовской тюрьме, небольшая группа московской интеллигенции собралась на Пушкинской площади с плакатами, требовавшими уважения Конституции СССР и гласности суда над обоими обвиняемыми. До этого в послесталинское время иногда происходили вразрез с волей властей уличные собрания, литературные митинги на площади Маяковского в Москве, наиболее известным инициатором был Владимир Буковский, и еще осенью 1956 года на Площади искусств в Ленинграде митинг университетской молодежи, добивавшейся открытия выставки картин Пикассо. Летом 1962 года в Новочеркасске был большой митинг рабочих с экономическими требованиями. Появились танки, митингующие вовремя не разошлись, и произошло кровопролитие.
Во избежании повторения ненужных несчастий в декабре 1965 года было решено устроить этот митинг расходящимся. Собравшиеся могли считать свою цель достигнутой в тот момент, когда власти впервые заметили их требования. Это вполне естественно для выступлений юридического характера, первым из которых был этот митинг гласности. Разумеется, День конституции был выбран для него сознательно.
В 1965 году митинг, назначенный на 6 часов вечера, продолжался недолго, он был грубо пресечен властями. Но неоспоримость обоих требований привела к тому, что не только суд над Синявским и Даниэлем, но и последующие суды происходили хотя бы с формальной гласностью. В этом был важный сдвиг, и это положило начало гораздо более широкому движению в защиту прав человека в СССР. Власти усмотрели в этом совершенно законном движении социальную угрозу для себя, особенно после того, как гораздо более широкое движение в защиту гражданских свобод восторжествовало в Чехословакии. Чехословакия была оккупирована, и достижения “пражской весны” ликвидированы почти полностью. За этим последовали расправы над участниками советского движения. Трагические судебные фарсы и их постоянная угроза вместе с административно-идеологическим давлением затормозили это движение. Все же оно продолжается в виде издания “Хроники текущих событий”, открытой деятельности Комитета прав человека и появления новых петиций.
А ежегодные встречи московских либералов 5 декабря в 6 часов вечера у памятника Пушкину вошли в традицию движения. Люди стоят молча без шапок, выражая этим свою солидарность с жертвами репрессий. Прежде стояли пять минут, но потом из осторожности этот срок был сокращен до одной минуты. Власти, прекрасно зная, что ничего другого не произойдет, не могут понять, что достаточно ограничиться наблюдением со стороны одного-двух милиционеров. Нет, к месту митинга прибывают десятки милицейских машин и кагэбисты в штатском и не штатском образуют толпу более густую и многочисленную, чем почти незаметная группа демонстрантов, как будто демонстрируют именно кагэбисты. Что ж, этого права на свою демонстрацию, а не на разгон других демонстрантов, конечно, нельзя отнять и у кагэбистов. Но чтобы эта их демонстрация стала осмысленной, они должны хотя бы раз публично объявить, чего они добиваются.

Полнолуние

В стекле зеркал каменеют лица,
В холодной луже, как труп, луна;
В такую ночь никому не спится,
Ведь полнолунье – не время сна!
...Синеют лица, мелькают платья,
Неровный голос поёт стихи,
Супруги молча ползут в объятья,
К невестам тянутся женихи,
Друг другу губы несут заразу,
И всюду, всюду блестит луна...
И без конца повторяют фразу:
«Я буду, буду тебе верна»...
Какой-то дурень одну и ту же
Мильонный раз теребит струну...
О, как хотел бы я видеть в луже
Не отраженье – саму луну!
...Она смотрела в твоё оконце,
Ты выбегала на резкий свист;
Она была нам нужней, чем солнце,
Нас было двое; был каждый чист;
Я был в беспамятстве. Ты играла.
Я жизнь и волю вложил в игру.
...Пчела, ужалив, теряет жало
И умирает... И я умру...

6 октября 1944

Иван Толстой: Вскоре после своей эмиграции в 72-м году Александр Сергеевич Есенин-Вольпин участвовал в серии передач о международной солидарности ученых. Вел эту серию наш обозреватель Виктор Лавров.

Виктор Лавров: Советская партверхушка и КГБ готовят расправу над еще одним советским ученым - астробиологом Кронидом Аркадьевичем Любарским. В начале текущего года КГБ начал компанию широких обысков, облав, арестов и судов над людьми, связанных с движением за гражданские и демократические права человека в СССР. В середине января волна обысков и арестов прокатилась по Украине, Москве, Ленинграду, Вильнюсу и многим другим городам. КГБ выполнял приказ ЦК, потребовавшего не допустить появления очередной 24 “Хроники текущих событий”. Однако широкие репрессии не помогли партверхушке, 5 мая вышла 24 “Хроника текущих событий”, а вслед за ней появились 25 и 26 “Хроники”. В прошлой передаче мы передали первую часть интервью с известным борцом за гражданские права человека, математиком Есениным-Вольпиным. Есенин-Вольпин рассказал о том, как 15 января КГБ произвел обыск на квартире у астробиолога Кронида Любарского в научном поселке Черноголовка под Москвой. 17 января Кронид Любарский был вызван в Москву на допрос в КГБ и в тот же день арестован.
Крониду Любарскому 37 лет, он опубликовал более 50 работ по исследованию планет. Известен Любарский и своими переводами иностранных научных книг по астрономии. Несмотря на тяжелое физическое состояние Кронида Любарского, КГБ держит его уже 9-й месяц в заключении. По словам Есенина-Вольпина, КГБ надеется использовать юридическую неподготовленность астробиолога Кронида Любарского, чтобы состряпать против него дело по статье 70 Уголовного кодекса РСФСР. Как стало известно, 8-месячное следствие над Кронидом Любарским закончено, над Любарским готовится судилище. Готовится так же расправа над многими другими людьми, которых КГБ арестовало в первой половине текущего года. Вот что об этом говорит Есенин-Вольпин во второй части интервью.

Александр Есенин-Вольпин: Эти аресты последовали за попыткой организовать комитет в защиту ранее арестованной жены Святослава Караванского Нины Строкаты. Суд произошел в Одессе, о нем нам известно недостаточно. Была попытка организовать комитет в ее защиту, а за этим началась широкая волна арестов. Возможно, что власти решили прекратить существование “Хроники” именно для того, чтобы избежать огласки событий, происходящих на Украине. Что касается дела Любарского, то здесь я могу предположить попытку добиться от него на суде высказываний или получения каких-либо иных материалов, которые помогли бы проводить дальнейшие судебные репрессии в отношении лиц, которых власть считает инициаторами распространения “Хроники текущих событий”.

Виктор Лавров: Это следствие над украинцами тоже не закончено?

Александр Есенин-Вольпин: У меня нет точных сведений. Кажется, уже какие-то процессы были. Причем, слышал я, что наказания были слишком суровые, но подробностей нет. Я лишь мельком видел последний номер “Хроники”, кажется, это произошло уже после, поэтому я пока воздерживаюсь от точного ответа. Кажется, еще не было суда над Черноволом, Дзюбой, Светличным и другими. Это даже видно из того, что Плющ до сих пор находится на экспертизе. Вполне естественно, что 9 месяцев, то есть до середины октября будет тянуться следствие.

Виктор Лавров: Так что в октябре или ноябре можно ожидать целого каскада, целой серии политических процессов, закрытых или открытых.

Александр Есенин-Вольпин: Это очень важно. В октябре будет, в ноябре или в декабре - это сказать трудно, сроки судов не всегда четко выдерживаются. Строго говоря, пребывание под стражей до осуждения может продолжаться не более 9 месяцев. Будет ли один процесс большой или много маленьких - это сказать трудно, как они решат. Но действительно надо ждать, что вскоре много лиц предстанут перед судами.

Виктор Лавров: В том числе и Любарский.

Александр Есенин-Вольпин: Но это не украинское дело, скорее по “Хронике”, Любарский, вероятно, предстанет перед судом, думаю, что не позднее начала ноября.

Виктор Лавров: Потому что следствие закончено, и адвокат назначен.

Александр Есенин-Вольпин: Да, предполагаю, что адвокат назначен.

Виктор Лавров: Как вы, Александр Сергеевич, рассматриваете такую реакцию КГБ над этим в общем-то вполне законным периодическим изданием?

Александр Есенин-Вольпин: Издание действительно совершенно законное. Следовало бы, чтобы сведения об арестах и процессах, вызывающих общественный интерес, публиковались просто в официальных юридических советских журналах, но этого нет. Этот пробел вызвал появление “Хроники текущих событий”. Конечно, такое издание законно, но, тем не менее, оно ставит КГБ в затруднительное положение, и поэтому естественно, что КГБ будет стараться препятствовать. Вполне возможно, что в разных городах страны ведутся разные уголовные дела разного масштаба. Следить за ними все-таки стоит.

Виктор Лавров: Как можно инкриминировать хотя бы составление или даже составление “Хроники”, ведь это не клевета? Трудно доказать, что “Хроника” - это клевета на советскую власть, там чистая информация о том, что происходит и что делает само КГБ.

Александр Есенин-Вольпин: Безусловно, это факты, которые редакция старается передавать настолько точно, насколько это доступно журналу. Ошибки, которые иногда случаются, скажем, ошибки в датах, неточности в именах, такие же точно, которые встречаются в советских и западных газетах. Обвинение в клевете, то есть в распространении заведомой лжи явно необоснованные. Кроме того, важнейшие ошибки все-таки исправляются в следующих номерах. Так что законных оснований для преследования “Хроники” нет и быть не может. Но если бы для преследований, для инкриминирования требовались бы всегда законные основания, то, вероятно, не было бы ни этих процессов, ни надобности подавления “Хроники”.

Виктор Лавров: Можно назвать следствие и готовящийся суд произволом над Любарским, потому что забрали у него “Хронику”.

Александр Есенин-Вольпин: Да, действительно, поскольку толкование слова “клевета” в данном случае произвольное, то происходящее с Любарским, к сожалению, является тяжким произволом.

Виктор Лавров: Может быть, Александр Сергеевич, вы бы хотели сделать свое личное заявление по поводу ареста и следствия над Любарским?

Александр Есенин-Вольпин: Я считаю, что это один из очень опасных процессов в советском обществе. Был бы очень рад, если бы на Западе ученые и писатели, интересующиеся положением инакомыслящих в Советском Союзе и преследованиями инакомыслящих, высказали свой протест по поводу происходящего суда и потребовали полной гласности процесса и соблюдения всех законов, как процессуальных, так и материальных. Необходимо, чтобы материальные законы применялись в точном соответствии с их формулировками. Поэтому я призываю деятелей культуры, озабоченных расправами над инакомыслящими в Советском Союзе, потребовать гласности и законности в ходе процесса. Было бы желательно, чтобы многие из них посетили Советский Союз для ознакомления на месте с обстоятельствами этих процессов.

Виктор Лавров: Александр Сергеевич, над Любарским готовится суд, следствие закончено. Какие возможные последствия, возможный приговор над Кронидом Любарским?

Александр Есенин-Вольпин: Любарский, как и другие, обвиняется в антисоветской агитации и пропаганде по статье 70 Уголовного кодекса РСФСР. Максимальное наказание - 7 лет лишения свободы, плюс 5 лет ссылки, то есть то же самое, что у Владимира Буковского. Кстати, за этим длинным сроком следует еще 8 лет сохранения судимости, что на практике может повлечь запрещение права проживания в Москве, Ленинграде и других городах. Так что 20 лет тяжких правовых ограничений в отношении Любарского и других арестованных. Такая же участь угрожает Петру Якиру, Виктору Красину и других. При общественных выступлениях на процессах над инакомыслящими гласность имеет очень серьезное значение. Известно, что довольно широкая гласность, которая была на процессах Синявского и Даниэля, а затем Гинзбурга и Галанскова, привела к тому, что Марченко, арестованный летом 1968 года, вообще не был обвинен по 70 статье и отделался сравнительно мягким наказанием. К сожалению, потом требования гласности ослабли, суд над Караванской был освещен очень слабо, и за этим последовали многочисленные аресты на Украине. Быть может, если бы арест Любарского привлек достаточно сильное внимание в январе-феврале этого года, быть может, в этом случае власти не решились бы арестовать Якира, Красина и других.

Виктор Лавров: Готовящаяся волна процессов над инакомыслящими как на Украине, так и в Москве и других городах, должна столкнуться с протестами и с волной требования гласности.

Александр Есенин-Вольпин: Да, надо добиваться того, чтобы это было так. Протесты, конечно, нужны, но одних протестов недостаточно. Надо, чтобы деятели культуры требовали, не только протестовали, но и требовали соблюдения гласности и законности.

Виктор Лавров: Александр Сергеевич, если власти ведут эту деятельность, то есть считают, что и Любарский, суд над которым готовится сейчас, и арестованный Петр Якир, и Красин, и ленинградцы ведут незаконную деятельность против государства, если “Хроника” сообщает о том, что эти люди были арестованы и готовится над ними суд, если КГБ, органы советского правительства, власти хотят замолчать это дело, значит они считают, что это просто постыдное дело. Почему хотят замолчать, если они правы, если эти люди действительно законно арестованы, то что же бояться?

Александр Есенин-Вольпин: У вас есть некая верная мысль, но это сложный вопрос. Необходима гласность для того, чтобы проверить, так или не так обстоит дело.

Иван Толстой: Есенин-Вольпин в беседе с Виктором Лавровым. Нью-йоркская студия Свободы, октябрь 72-го года. 72-73-й годы в истории правозащитного движения в Советском Союзе – это время беспощадных атак властей на диссидентов. Вот фрагмент передачи «О чем спорят, говорят», которую вел Виктор Кабачник. Февраль 73-го.

Виктор Кабачник: Недавно иностранные корреспонденты сообщили из Москвы, что нависла угроза ареста над членом инициативной группы, известным поэтом-переводчиком Анатолием Якобсоном. Следователь Кислых заявил, что Якобсон будет арестован, если выйдет очередной номер “Хроники текущих событий”. Еще раньше, 3 января, арестовали Ирину Белогородскую, а 17 января Виктора Хаустова. Мужу Белогородской на допросе заявили, что у органов ГБ имеются санкции прокурора на арест около 30 человек. И хотя этих людей не арестовывают, они оказались как бы в положении заложников. По сообщениям из Москвы, их судьба зависит только от одного фактора - выйдет ли очередной выпуск “Хроники”. Мне хочется попросить вас, Александр Сергеевич, как знатока советского права и эксперта Комитета прав человека, прокомментировать эти события.

Александр Есенин-Вольпин: Ну что ж, действительно, если это так, действия властей напоминают применение института заложников. Потому что заложниками не всегда называют только тех, кто уже противоправно физически помещен в закрытое помещение, понятие заложника гораздо шире. Например, когда советские граждане выезжают за границу, власти нередко говорят: вас пустить можно, ведь остаются ваши родители, супруги, дети. Этих близких часто называют заложниками. А в случае с “Хроникой текущих событий” этот метод заложничества выглядит гораздо более грубым. Тюремное заключение угрожают применить к Анатолию Якобсону, независимо от того, будет ли он уличен в причастности к выпуску “Хроники”. Таким образом органы ГБ угрожают произвольными мерами лицам, необязательно причастных к интересующим эти органы событиям, с целью повлиять на участников и на ход этих событий, а это и есть заложничество в полном смысле этого слова. В оправдание этой меры власти намекают на наличие прокурорских санкций на арест нескольких десятков инакомыслящих, которых они пока оставляют на свободе. Последнее могло бы показаться даже гуманным, если бы можно было серьезным образом считать, что речь идет о законно выданных санкций. Но как известно, помимо других источников, из “Хроники текущих событий”, за последние годы власти неоднократно арестовывали, осуждали и помещали людей в психбольницы на совершенно незаконных основаниях. Естественно предположить, что “Хроника” разоблачением этих беззаконий побудила власти к таким мерам, как последние аресты и угрозы применения метода заложничества.
Что касается обоснованности санкции на аресты, то Ирина Белогородская и Виктор Хаустов арестованы властями не впервые, и как раз их предыдущие дела содержат поучительные иллюстрации того, что нельзя доверять прокурорскому авторитету при оценке законности тех или иных решений прокуратуры. Я напоминаю, что Виктор Хаустов был арестован 22 января 1967 года за участие в демонстрации в защиту Галанскова, Лашковой и других, арестованных за несколько дней до этого. За естественное и незначительное сопротивление задержавшим ему лицам в штатском, не имевших даже повязок дружинников, Хаустов был осужден на три года лишения свободы.
Ирина Белогородская была арестована 8 августа 1968 года за попытку распространения письма в защиту арестованного писателя Анатолия Марченко и была осуждена на год лишения свободы. К сожалению, сейчас каждому из них угрожает семилетнее лишение свободы.
Я хочу вспомнить два момента в рассмотрении их дел, ясно показывающих характер действий прокуратуры. 31 марта 1967 года в Верховном суде РСФСР рассматривалась кассация по делу Хаустова. Сам Хаустов, к сожалению, в соответствии с советскими законами, находился в это время в тюрьме и не мог попасть в суд на рассмотрение своего дела. Защита опровергла обвинение в сопротивлении властям, так как ничто не обязывало Хаустова рассматривать упомянутых штатских лиц в качестве представителей власти. Прокурор игнорировал доводы защиты и предложил оставить приговор суда в силе. Судьи удалились на совещание. Публика, среди которой находился и я, обступила прокурора с вопросами. Один из вопросов: “Если Хаустов виновен, означает ли это, что каждый из нас обязан следовать за каждым незнакомцем, который попросит это сделать?”. Ответ прокурора: “Вообще-то такие распоряжения выполнять необязательно. Но если вы чувствуете, что вы что-то сделали и кто-то очень настойчиво требует, чтобы вы шли за ним, то я вам советую подчиниться”.
Как видите, речь идет не о праве, а о психологии подчинения. И это был не просто житейский совет опытного человека, а слова прокурора, выигрывающего дело в Верховном суде.
Ирина Белогородская обвинялась в попытке распространения клеветнических, то есть заведомо ложных измышлений, в связи с тем, что в упомянутом письме предыдущий приговор по делу Марченко назывался незаконным. Довод прокурора состоял в том, что Белогородской было известно о вступлении этого приговора в законную силу, таким образом, по мнению прокурора, Белогородская знала о законности этого приговора, который, тем не менее, в этом письме назывался незаконным. Это очень низкий юридический уровень обвинения. Не знать разницы между законностью приговора и вступлением его в законную силу не может ни один юрист. Адвокат совершенно резонно возразил, что он и его коллеги по профессии постоянно называют незаконными вступившие в силу приговоры и что это не может быть какой-либо привилегией адвокатов. Суд игнорировал это прекрасно обоснованное возражение, очевидно, сознательно и сам вынес незаконный приговор, который впоследствии вступил в законную силу.
Ничто не свидетельствует о большей обоснованности арестов Белогородской и Хаустова по сравнению с предыдущими случаями, как и обоснованности санкций, применением которых угрожают органы ГБ, в частности, Анатолию Якобсону. Я думаю, что просто власти пытаются любыми средствами, включая и метод заложничества, прекратить распространение “Хроники”, так как этот журнал до сих пор имел сдерживающее значение в отношении актов произвола властей.

Виктор Кабачник: Спасибо, Александр Сергеевич. Вы, конечно, знаете, что в начале прошлого года был арестован ваш коллега киевский математик Леонид Плющ, член инициативной группы по защите прав человека в СССР. В декабре эксперты Института имени Сербского признали его невменяемым, поставлен диагноз с упоминанием идей реформаторства. А недавно киевский суд в закрытом заседании вынес определение поместить Леонида Плюща на принудительное лечение в психо-тюрьму. Как это выглядит, на ваш взгляд, с юридической стороны?

Александр Есенин-Вольпин: Прежде всего, поскольку этот суд происходил на Украине, то проведение в этом случае закрытого заседания суда является особо грубым нарушением процессуального закона, так как согласно статье 419 УПК Украинской ССР рассмотрение дел о применении принудительного лечения производится в открытом судебном заседании. Это особенность процессуального закона Украинской ССР. Впрочем, в некоторых других советских республиках, включая РСФСР, УПК практически в том же порядке распространяет на производство этих дел принцип судебной гласности. На Украине кроме того принципу гласности УПК придают особое значение, так как согласно статьям 367 и 370, нарушение гласности судебного разбирательства является основанием для отмена приговора в кассационной инстанции. Именно это вызывающие нарушение принципа гласности кажется мне особо тревожным признаком последних репрессий. Гласность все-таки сдерживает карающие органы. Прекращение гласности может легко оказаться роковым шагом, ведущим к неограниченному росту судебного произвола. Это весьма серьезная опасность, влекущая за собой укоренение упомянутой психологии подчинения, требующей, независимо от законов, от каждого, кто чувствует, что он что-то сделал, идти туда, куда ему настойчивым голосом предлагает следовать ничем, кроме этой настойчивости, не подтверждающий своей власти незнакомец.
Дело Плюща должно быть пересмотрено. Что же касается поставленного психиатрического диагноза с упоминанием идей реформаторства, то это, к сожалению, не новость, и случай Плюща только лишний раз подтверждает справедливость обращений Владимира Буковского и других к международным психиатрическим ассоциациям с рекомендацией тщательного изучения советской судебной психиатрии. Злоупотребление процедурой заочного, как в случае Плюща, судебно-психиатрического разбирательства, при полном отсутствии гарантий прав пациентов спецпсихбольниц создает для каждого инакомыслящего опасность неограниченно долгой и суровой изоляции.

Виктор Кабачник: Спасибо, Александр Сергеевич. Вот еще один вопрос: группа друзей Леонида Плюща обратилась с открытым письмом к властям, в котором они ходатайствуют выпустить Леонида Плюща за границу. Как вы относитесь к этому ходатайству?

Александр Есенин-Вольпин: Вполне резонное ходатайство. Нельзя же считать, что люди, которых власти продолжают держать в заточении, в том числе Плющ, меньше заслуживают свободы перемещения, чем те, кто уже покинул Советский Союз. Эта возможность должна быть предоставлена всем узникам, арестованным в связи с их убеждениями. У сожалению, несмотря на некоторый прогресс в деле разрешения эмиграции, Советский Союз переживает в этом вопросе переходный период и поэтому сейчас пока трудно ожидать со стороны властей особой последовательности в вопросе выбора мер, применяемых к инакомыслящим. Но именно сейчас было бы вполне уместно приступить к выработке международной конвенции по соблюдению права каждого человека на поиск убежища от преследований в других странах. Это право признается 14 статьей всеобщей декларации прав человека. В предыдущие годы не удалось отобразить это право в международных пактах о правах человека, но сейчас пришло время, когда пора начать восполнять такие пробелы.

Иван Толстой: Есенин-Вольпин в передаче «О чем спорят, говорят», февраль 73-го. Репрессии не замедлили продолжиться. Вероятно, наиболее драматическим ударом для правозащитного движения стало признание своей вины – на следствии и затем публично – Петром Якиром и Виктором Красиным. В чем была причина их покаяния? Сентябрь 73-го, программу из Нью-Йорка ведет Владимир Юрасов.

Владимир Юрасов: Из людей, недавно выехавших из Советского Союза за границу, и Петра Якира, и Виктора Красина хорошо знал активный участник движения по защите законности и прав человека в СССР, сын поэта Сергея Есенина Александр Есенин-Вольпин. Он сейчас преподает в американском Бостонском университете и живет в Бостоне. Я вчера звонил ему и просил его высказать, что он думает о случае с Петром Якиром и Красиным. К сожалению, он приехать к нам не может, и мы договорились, что я позвоню ему сегодня по телефону, и он ответит на мои вопросы.
Александр Сергеевич, как мы договорились, я хочу вас спросить о Якире и Красине. Вы знали их по Москве, чем вы объясняете, что и Петр Якир, и Виктор Красин так себя вели, я имею в виду следствие, суд над ними и пресс-конференцию в Москве?

Александр Есенин-Вольпин: Это глубокая тема, на которую я постараюсь когда-нибудь написать, хватит на целую книгу. Но сейчас скажу лишь, что объяснять надо не столько их поведение, сколько причины стойкости тех советских граждан, которых властям не удается сломить. Поведение Якира и Красина - это поведение подавляющего большинства людей, оказывающихся в советской тюрьме из-за политических конфликтов. Власти давно рассчитали все обычные виды человеческого поведения в этих условиях и выработали приемы, которые при полной безгласности и отсутствии судебных гарантий обеспечивают им капитуляцию узника. Из-за этого в России во времена Сталина и Хрущева невозможно было организовать никакого значительного сопротивления произволу. Властям достаточно было выявить одного не очень готового к отпору человека, а такие найдутся в любой группе, чтобы заставить его, необязательно сажая в тюрьму, служить им. В результате группа заблуждается, если считает, что действует незримо для властей, и бывает схвачена тогда, когда власти сочтут это нужным. Противостоять такой политике может только группа, действующая открыто и не дающая властям никакого повода, достаточного для применения насилия. Остановить такую группу власти могут, только нарушив закон, и это случается. Чтобы продолжить сопротивление и оградить группу от дальнейших насилий, каждый арестованный, каждый допрашиваемый должен уметь противостоять обвинениям властей. Это требует знания и внимательного отношения к закону. Приходится уметь молчать или отказываться отвечать, игнорируя угрозы и увещевания следователя, с которым если и можно говорить, то только о нарушении им законной процедуры или заявляя протесты и требования любого рода. На адвоката, как известно, в России нельзя рассчитывать, на следствии его, как правило, просто нет, и арестованный должен быть заранее подготовлен к тому, чтобы взять его роль на себя. Как видите, от каждого члена сопротивляющейся группы требуется стойкость, честность, находчивость и хорошее знание законов. До тех пор, пока в России продолжаются существующие условия, это необходимо для каждой сопротивляющейся группы и определяет правовой характер любого длительного оппозиционного властям движения.
Так, по крайней мере, я понимал это, когда в середине 1960-х годов инициировал групповое требование гласности суда над Синявским и Даниэлем. С тех пор и стало развиваться это заметное правозащитное движение. Заметьте, первое в истории России открыто противостоявшее властям в течение нескольких лет и продолжающееся поныне. Нашлись люди, обладающие нужными качествами, хотя, к сожалению, не у каждого они развиты в должной мере и занимают достаточно важное место в душе, чтобы проявиться в период испытаний. В свое время у Добровольского и Гендлера, а теперь у Красина и Якира этих качеств не хватило.

Владимир Юрасов: Александр Сергеевич, но ведь Петр Якир и Красин, особенно Петр Якир, были заметными фигурами в движении против сталинщины, в движении за законность, за права человека. Петр Якир был активным деятелем этого движения.

Александр Есенин-Вольпин: Движение не представляло собой единой организации. А для того, чтобы, находясь на свободе, организовать или олицетворять группу, для них хватило других качеств, совсем не тех, которые нужны для личного сопротивления властям с пользой для дела.

Владимир Юрасов: Александр Сергеевич, как вы теперь относитесь к Петру Якиру и Красину?

Александр Есенин-Вольпин: По существу, так же, как прежде. Потому что некоторые негодные черты обоих были мне давно известны. Но после их ареста я все же надеялся, что они возьмут себя в руки. Надежда оказалась напрасной. Это не зачеркивает того хорошего, что они успели сделать, хотя и налагает на него мрачный отпечаток. Многие давно уже указывали им их слабости. Не умея их преодолеть, они должны были отойти в сторону от той роли, которую они на себя взяли. Теперь, надеюсь, они уже не вернутся к прежней активности, и им остается одно: выйдя из тюрьмы, написать полную правду о том, как они внушили многим людям ложную надежду на себя и чем была сломлена их воля.

Владимир Юрасов: Александр Сергеевич, а что вы думаете о суде над Петром Якиром и Красиным?

Александр Есенин-Вольпин: Это обычный для СССР судебный фарс с неправомерными обвинениями. Обвиняемые, признав их правомерность, не только проявили слабость, но и предали то правозащитное дело, за которое боролись. Действия властей и суда, по существу тоже глубоко предательские, намного страшнее. Было бы нелепо судить подсудимых более строго, чем власти и суд.

Иван Толстой: Есенин-Вольпин в интервью Владимиру Юрасову, сентябрь 73-го.

Весенний лист, подарок непогоды,
Влетел, кружась, в тюремное окно...
Не я ли говорил, что для природы
Жить больше дня не стоит всё равно?..
Не я ли объявлял моё желанье
Любить и жить – лишь рвеньем к новизне?
Не говорил ли, что хочу страданья,
И что весны, весны не надо мне?
...Был василёк – и он попал мне в руки,
Его поднёс я к носу – он не пах,
Но искривился и застыл от муки,
Как девочка, убитая в кустах...
Его теперь мне жаль! Его волнение
И стыд – не те ли, что владеют мной;
И здесь, в тюрьме, я понял умиленье
Перед природой бедной и простой!
...Но я схитрю – и буду я на воле
Рвать и топтать счастливые цветы!
И хохотать над тем, что, кроме боли,
Я никакой не знаю красоты...

22 августа 1950

Иван Толстой: Стихами, написанными 64 года назад, мы и закончим сегодняшнюю программу, посвященную 90-летию Александра Сергеевича Есенина-Вольпина, живущего в Бостоне математика, правозащитника, поэта. Глубокоуважаемый Александр Сергеевич, примите, пожалуйста, поздравления и пожелания здоровья и бодрости от наших слушателей и от Радио Свобода, где бережно хранятся Ваши выступления. Многая лета!