Без дискриминации

Российское ЛГБТ-сообщество 31 мая отмечает "Радужную субботу". Очередная попытка провести несанкционированную акцию в центре Москвы закончилась задержаниями ее участников, которые развернули плакаты с радужной символикой и надписью «Брак, дети, безопасность». Среди задержанных – журналист "Новой газеты" Елена Костюченко.

Радужная суббота в Москве

Даже на согласованном митинге в московском гайд-парке не обошлось без выступлений гомофобов и задержаний.

Митинг в поддержку ЛГБТ-подростков

​

Пока российские власти трудятся над превращением державы в ад для геев и их семей, европейские законодатели соревнуются в создании наиболее удобных условий для жизни людей вне зависимости от ориентации. В Нидерландах только что вышел закон, серьезно упрощающий жизнь лесбийских семей, в которых растут дети. О том, что такое быть не таким, как все, рассказывают амстердамские мамы и арестованный прошлым летом в Мурманске за “пропаганду гомосексуализма” голландский режиссер и политик Крис ван дер Вейн, чей документальный фильм о юных российских геях и лесбиянках вышел на экраны 17 мая.

"Без дискриминации": разговор с представителями ЛГБТ-сообщества Нидерландов

Аннеке сначала по-немецки, потом по-голландски спрашивает у четырехлетней дочери Тессы, сколько у нее бабушек. "Три!" – отвечает Тесса.

– Аннеке, в прошлый раз, когда мы записывали передачу об однополых браках, у вас еще не было детей, была только мечта их завести. Сегодня, пять лет спустя, за столом с нами сидят два новых маленьких человека.

Аннеке: Просто мы нашли правильного папу. Им стал лучший друг моего брата – одинокий мужчина за сорок. Идея пригласить его на эту роль принадлежала моей маме. Ей ужасно хотелось внуков. А нам ужасно хотелось детей. Брат организовал нам встречу со своим другом – мы собрались в саду дома наших родителей в Германии. Уже не помню точно, как я сформулировала нашу просьбу, но что-то вроде того, что нам очень нужна помощь, мы хотим найти отца для своих будущих детей, причем такого, который готов был бы поддерживать с ними связь – мы бы хотели, чтобы дети знали, кто их отец.

– Поддерживал бы с ними связь, но на расстоянии.

Аннеке: Все решения принимаем только мы: например, в какую школу пойдет ребенок, где он будет жить. Нам нужен был твердый человек, который бы в достаточной мере доверил нам роль "режиссеров".

– Всегда существует опасность, что отцовские чувства заставят человека нарушить договоренность и потребовать права на ребенка.

Аннеке: Да, мы много об этом говорили. Сразу после рождения детей моя жена Бриджит официально оформила их усыновление. До недавнего времени это была обычная процедура при рождении ребенка в лесбийской семье. При этом отец ребенка должен был отказаться от прав на него. С помощью голландского адвоката мы составили письмо, которое отец наших детей подписал. Мы специально составили текст письма таким образом, чтобы дети, если они когда-нибудь прочтут его, не подумали, что отец от них отказался. Текст сформулирован очень осторожно чтобы не обидеть чувства детей; его главная тема – согласие отца на то, чтобы его ребенка усыновили. При этом отец полностью освобождается от материальной ответственности за детей.

– Он теперь ни о чем не жалеет?

Аннеке: Абсолютно не жалеет. Наоборот, у нас сложились прекрасные отношения. Каждый месяц, когда мы приезжаем навестить моих родителей в Германию, он обязательно приходит, сидит с детьми, водит их на площадку. Иногда он приезжает навестить нас в Амстердаме. Но в остальном он никак не вмешивается в нашу жизнь.

Бриджит: Мы принципиально не хотели анонимного донора. Изначально мы очень долго искали отца ребенку здесь в Амстердаме, среди друзей и друзей друзей. Но все сказали нет.

Аннеке: По разным причинам. У каждого были свои личные причины. Один ответил: "Ах, как прекрасно, что вы меня о таком попросили, я очень польщен. Но я не хочу иметь детей". Другой: "Извините, но я только что узнал, что скоро стану отцом – моя подруга беременна! Еще один ребенок – это уже слишком!" Третий хотел бы, но признался, что не сможет полностью отдать нам права на ребенка, "отпустить" его эмоционально.

Бриджит: Еще один "кандидат" объяснил, что подобный жест не сможет принять его жена, что для нее это будет слишком тяжело.

Аннеке: Появление на свет ребенка в любом случае связано с проявлением первобытных инстинктов, родительские чувства невозможно полностью подчинить рацио. Отвечая на нашу просьбу, наши друзья руководствовались, прежде всего, своим внутренним чутьем. В конечном итоге отцом наших детей стал тот, кому эта идея была близка интуитивно.

– Выбирая отца ребенку, вы в какой-то мере выбирали определенный желаемый генотип – интеллект, внешность, здоровье?

Аннеке: Нет, дело не в отдельных генах, а в конкретном человеке. Хотя мы спрашивали о наследственных заболеваниях в его семье. Ну и если бы он был алкоголиком, то я бы однозначно отказалась – зачем напрашиваться на неприятности?

Бриджит: Я раньше не была знакома с отцом наших детей, но когда мы впервые встретились, мне бросилось в глаза, как разительно он на меня похож внешне. Мы с ним похожи, как брат и сестра. От этого тоже какое-то хорошее предчувствие появилось.

Аннеке: Я помню, как я отвозила его домой, и он мне в машине по секрету сказал, что очень удивлен, как они с Бриджит похожи – те же темные волосы, карие глаза, телосложение. А потом я вернулась домой, и Бриджит мне то же самое начала рассказывать, что он – как будто ее брат, хотя они не сговаривались.

– А что вы думаете о таком способе совместного родительства в лесбийских парах, когда одна из женщин становится донором яйцеклетки, а другая – вынашивает и рожает ребенка?

Аннеке: Многие не знают, что донорство яйцеклетки очень опасно для здоровья женщины, это – и тяжелая гормональная терапия, и хирургическое вмешательство. Стоит задаться вопросом, что для вас важнее – социальное материнство или биологическое? По-моему, те долгие часы, которые Бриджит проводит с детьми, дают им гораздо больше пары хромосом.

– В любом случае, наверное, безопаснее по возможности все делать естественным путем, а не в больнице. Вы ведь совсем не прибегали к помощи врачей, чтобы забеременеть?

Аннеке: В нашем случае естественным путем были баночка для спермы и шприц без иголки! (Смеется.) Это же не высшая математика! Мы просто считали дни. Как только наступала менструация, я знала, что через 12 дней мне нужно снова съездить в Германию. И так в течение пятнадцати месяцев, пока не получилось. Как сказал мой гинеколог: можете делать все, что угодно, но не забывайте, что в конечном итоге это все равно – подарок судьбы. И вот: нам судьба подарила два подарка.

Аннеке, Бриджит и их дети

В середине мая этого года международная ассоциация по защите ЛГБТ ILGA (International Lesbian, Gay, Bisexual, Trans and Intersex Association) опубликовала ежегодный рейтинг, в котором страны располагаются по степени удобства законодательства для интеграции людей с иной сексуальной ориентацией в общество. В списке из 49 государств самыми неудобными для проживания в них ЛГБТ были признаны Россия, Азербайджан и Армения. Наиболее благоприятная юридическая база для жизни ЛГБТ создана в Великобритании, на втором и третьем местах – Бельгия и Испания. Нидерланды по сравнению с прошлым годом поднялись с девятого на четвертое место: в этом году в королевстве вступили в силу два важных новых закона. Один закон упрощает процедуру регистрации пола в соответствии с гендерной идентичностью гражданина (а не его половыми признаками), второй – позволяет супругам в лесбийском браке признавать детей друг друга и таким образом автоматически получать все права на ребенка. Это облегчает передачу наследства, путешествия, оформление (двойного) гражданства и еще массу необходимых формальностей. До сих пор супругам в таких союзах нужно было проходить длительную и дорогостоящую процедуру по усыновлению.

Аннеке: Мы поженились в 2007 году, чтобы все бумаги были в порядке. По той же причине мы оформили усыновление. В Голландии однополые пары могут вступать в брак с 2001 года. В нидерландском законодательстве так и записано, что брак – это "союз между двумя людьми". То есть раз мы – люди, мы могли пожениться. Мы хотим быть вместе и в горе, и в радости, мы хотим принять на себя всю ответственность друг за друга. Но будьте добры, дайте нам, пожалуйста, и все права! С момента принятия закона об однополых браках некоторые подзаконные акты заставили себя очень долго ждать. В Голландии было несколько подряд правительств с сильным присутствием христианских демократов, и они все эти дополнительные законы положили под сукно. Нам эта волокита обошлась в 2 тысячи евро: мы должны были заплатить по тысяче за оформление моей женой Бриджит усыновления на каждого моего ребенка. На эти деньги можно было бы два раза с семьей съездить на курорт. Спасибо, уважаемая христианско-демократическая партия!

Аннеке – немецкая журналистка, живет и работает в Голландии больше 10 лет. Ее жена Бриджит – голландка, работает врачом.

Аннеке: Она должна быть записана в документах детей как мать. Пусть она – не биологическая мать, но она тоже мать. И если что-то случится с ребенком, она тоже должна иметь право ехать в больницу и принимать решения. Но нам пришлось пройти через все стадии усыновления, заплатить деньги, ждать – дочке уже исполнился год, когда процедура, наконец, завершилась. Теперь же законодательство поменялось, и каждый ребенок, который рождается в лесбийской семье, сразу получает все права – в его свидетельство о рождении автоматически записывают и первую, и вторую маму. Раньше была дискриминация: например, ребенок, рожденный в гетеросексуальной семье, но от донора, юридически считался ребенком мужа матери. Теперь это правило распространяется и на лесбийские семьи. Для мужских однополых союзов это неактуально, потому что им в любом случае приходится проходить через процедуру усыновления.

– Как вы считаете, теперь голландское законодательство по правам однополых родителей совершенно?

Аннеке: Некоторые считают, что этого недостаточно, потому что реалии современной семейной жизни очень изменились. Появляется, например, все больше семей, где больше двух родителей. У нас есть друзья, две однополые пары – мужская и женская. Они вместе зачали и родили двоих детей. Дети живут по несколько дней в неделю с мамами, по несколько дней – с папами. Это – семья с четырьмя родителями. Это – новые реалии. Помимо семей с двумя родителями существует множество семей с одним родителем, с тремя и даже четырьмя, причем в самых разных комбинациях.

– То есть законодательство отстает от реалий?

Аннеке: Законодательство всегда отстает от реалий.

– В некоторых странах в гораздо большей степени, чем в Нидерландах.

Аннеке: Да, здесь мы даже не задумываемся всерьез на эту тему, потому что в Голландии система в достаточной мере обеспечивает равные права всем детям, вне зависимости от того, в какой семье они родились. Если ребенок растет в семье с двумя мамами, он ничем не обделен. Он имеет, например, все права на наследство от обеих своих родительниц. В повседневной жизни мы еще ни разу не столкнулись с какими-то неудобствами из-за того, что у нас – однополая семья с детьми. Никаких привилегий у нас тоже нет. Недавно мы в первый и пока единственный раз столкнулись с позитивной дискриминацией, и было это на приеме у школьного дантиста, который сказал, что у нашей дочери Тессы зубы наверняка в отличном состоянии, потому у нее две мамы, а мамы всегда чистят детям зубы лучше, чем папы. А еще можно сказать, что Тесса вынуждена в дошкольной группе работать за двоих на День Мамы, когда принято мастерить мамам подарки. Бедной девочке приходится трудиться за двоих!

На двери гостиной висят бумажные цветы, которые маленькая художница смастерила в двойном экземпляре. А Тесса знает, кто ее настоящая мама? Есть разница в степени ее привязанности к мамам?

Аннеке: Конечно, знает! Она знает, что родилась из моего живота. Она видела, как я носила ее братика. По-моему, в первые годы жизни разница в привязанности безусловно есть, потому что настоящую маму, которая дает или давала грудь, не заменит никто. Ни папа, ни вторая мама, ни бабушка. Это особенно заметно, когда Тесса болеет. Тогда она зовет меня, а не Бриджит.

– То же самое – в семьях с мамой и папой.

Аннеке: Абсолютно верно. В поведении Тессы нет ничего, что отличало бы ее от ребенка из гетеросексуальной семьи. Наши ближайшие соседи и друзья – семья из Афганистана, мусульмане, люди совсем другой культуры, но отношения у нас прекрасные. Тесса часто играет у них в гостях, они оставляют с нами своих детей, мы по очереди готовим на две семьи. Когда жена соседа во время нашей свадьбы была в отъезде, в гостях у родственников в Пакистане, то специально оттуда звонила и просила прислать ей видеозапись с нашей свадьбы. В повседневной жизни никто здесь не задумывается о том, какой ты ориентации, в каком браке живешь. Во всяком случае, в Амстердаме это так. Возможно, где-то в провинции дела обстоят иначе и нам пришлось бы вести себя осторожнее, но в Амстердаме мы не замечаем, что мы – не такие, как большинство, разве что только заполняя какие-нибудь бумаги на детей, где нам приходится вычеркивать графу "отец" и вписывать "мать".

– В России сейчас идет массивная пропаганда гомофобии, которая аргументируется "традиционными" для российской культуры ценностями. Однако я помню, как буквально несколько лет назад такой нетерпимости к геям и лесбиянкам, во всяком случае в Петербурге, не было. Как вы считаете, что первично в распространении толерантности – государственная политика или национальная культура? Не будем забывать, что в Голландии раньше тоже царила гомофобия, а в Германии вплоть до начала 70-х за гомосексуальную связь взрослых мужчин и вовсе официально полагалась уголовная ответственность.

Аннеке: Если правительство говорит внятным языком, что дискриминация запрещена, что у нас в Голландии или у нас в Германии так не принято, в повседневной жизни это безусловно помогает. Правительство может изменить климат в стране, это однозначно. Какая основная ценность семьи? Любовь, забота, безопасность. Два папы или две мамы так же способны дать любовь и безопасность ребенку, вырастить его сильным, здоровым, дать ему хорошее воспитание. Если российским сиротам, детям запрещают обрести все это, то я считаю, что против них совершается преступление.

В Европе гомофобия теряет свою разрушительную силу в сиянии огней больших городов. Крис ван дер Вейн, голландский активист за права геев, член городского совета Гронингена, почти никогда не приезжает в родную деревеньку Харкему во Фрисландии, разве что навестить бабушку. Для него исход в "большой" по местным меркам город Гронинген знаменовал собой конец одинокого, затравленного отрочества, coming-out во всех смыслах. Но что если деревня Харкема – это и есть большой город, и соседний еще больший, и вся огромная страна как одна большая деревня Харкема, где очень боятся геев?

Крис ван дер Вейн: Да, мне, во всяком случае, повезло в том, что у меня была возможность сбежать в большой город. В России бежать некуда. Переехать в большой город там вовсе не означает начать жить открыто.

У российских героев документального фильма, который Ван дер Вейн снял в Мурманске, такой возможности нет. Фильм под названием 5000 Roubles (сумма штрафа за "пропаганду гомосексуализма" в России) рассказывает истории семи молодых людей и девушек из Мурманска и организаций (House of Equality, Coming Out, Russian LGBT Network), где им пытаются помочь, рискуя быть арестованными по новой статье за "пропаганду гомосексуализма". Прошлым летом Криса и всю его съемочную группу арестовали в Мурманске по подозрению в той самой пропаганде, но вынуждены были отпустить: все герои фильма – совершеннолетние. При этом основная группа риска – не они, а те, кому на два-три года меньше. Некоторым из них российский парламентский принтер отпечатал смертный приговор. Ведь даже в благоприятных для жизни ЛГБТ странах такие подростки намного более подвержены суицидальным настроениям, чем их гетеросексуальные сверстники.

Крис ван дер Вейн: Именно об этом я и говорю в фильме. Моим героям только что исполнилось по 18-19 лет. Они рассказывают о трудностях, которые им пришлось пережить, напрямую не связывая это с новым законодательством. Однако эту связь проводит психолог, которая объясняет, что теперь в России предоставление психологической помощи молодежи до 18 лет в ряде случаев стало уголовно наказуемо, потому что стоит сказать молодому человеку, что то, что он чувствует, – это нормально, как тебя как психолога могут наказать. Одна из героинь фильма рассказывает, как в 12 лет поняла, что ее больше привлекают девушки, и сообщила об этом родителям. Родители страшно на нее разозлились, отец два года с ней не разговаривал, дома воцарилась невыносимая обстановка. В то же время ее дразнили в школе, изолировали ее социально. Она вспоминает, как однажды во время летних каникул сидела на берегу и проходившая мимо группа парней начали кричать, что она лесбиянка, обзывать ее, а потом набросились на нее и стали бить. Никто из окружающих не вмешивался. И только один незнакомый молодой человек, случайно оказавшийся поблизости, подбежал и сказал, что никакая она не лесбиянка и что он – ее парень.

– Грустно, что только ложь может обеспечить безопасность.

Крис ван дер Вейн: Совершенно согласен. Мы снимали в мурманской House of Equality, это на самом деле – просто маленькая гостиная, одна комната. Это место, куда молодежь может прийти с такими проблемами и получить помощь психолога, пройти тренинг, но эта комната очевидно находится под неусыпным наблюдением полиции, и стоит только там появиться кому-то до 18 лет, у организации будут неприятности. Получается, что молодому человеку в 16 лет пойти некуда. А ведь помощь больше всего требуется именно в этом возрасте, уж я-то знаю по себе.

Крис говорит, что не стал бы снимать фильм в России, если бы сам, будучи подростком, не пережил полную изоляцию.

Крис ван дер Вейн: Меня очень дразнили в школе где-то лет с восьми. В шестнадцать я пробовал покончить с собой, глотал таблетки. К тому времени все продолжалось так долго, что мне просто хотелось хоть как-то остановить это, но все продолжалось и продолжалось. Я не видел никакого выхода. И тогда я решил сам положить этому конец. За меня никто не вступался, никто не устанавливал правил, по которым нельзя было так обращаться с человеком. Никто не подошел ко мне и не спросил, что со мной происходит, как мне можно помочь. В 16 лет я сам обратился к школьному куратору, просил освободить меня от занятий физкультурой. Она отнеслась ко мне со всей серьезностью. Но проблема в том, что у большинства учителей не было времени следить за моим состоянием, настойчиво добиваться создания для меня нормальных условий учебы. Теперь, когда я работаю в горсовете, я вижу, как мало денег выделяется на социальную работу с учащимися, как на этой статье постоянно экономят. Это меня очень беспокоит.

– Сотни голландских средних школ принимают участие в программе Gay Straight Alliance, нацеленной на создание атмосферы, в которой каждый может быть самим собой. Просветительские передачи на ТВ, реалити-шоу о сверстниках-геях, просто поддержка полиции – в России об этом можно только мечтать!

Крис ван дер Вейн

Крис ван дер Вейн: Да, официальная часть здесь действительно хорошо налажена. В случае дискриминации на почве сексуальной ориентации у вас по всей форме примут заявление в полиции. Но на улице, в школе, в обществе дела могут обстоять иначе. В Голландии тоже есть люди более консервативные, которые могут сказать, что не хотят видеть целующихся на улице геев. Разница в том, что здесь мы спокойно можем ответить, что им ничего не остается иного, как принять все как есть, потому что мы живем в свободной стране. В России так ответить сложно.

По последним опросам голландцы становятся все толерантнее к ЛГБТ. Негативно к гомосексуальности относятся менее 9 процентов населения.

Крис ван дер Вейн: Я согласен, в Голландии молодому человеку быстро подстилают соломку в виде поддержки координатора, который успокоит, скажет, что быть геем – это нормально, не боясь за это сесть в тюрьму. К тому же здесь по телевизору идут передачи, в которых говорят, что можно рассказать обо всем родителям, что не надо бояться. Сеть поддержки в Голландии хорошая. Но чтобы воспользоваться ей, молодой человек должен признаться во всем самому себе, а это – огромный путь, многие подолгу задерживаются на нем, не могут понять, почему они не такие, как все.

– Если бы вы тогда в отрочестве, в своей деревне жили еще и в информационном вакууме, не знали бы, что с вами, не увидели бы той самой телепрограммы, которая вам когда-то так помогла, депрессия была бы сильнее?

Крис ван дер Вейн: Да, абсолютно точно. Все маленькие шажки, которые я сделал, – посмотрел передачу по телевизору в 12 лет, потом еще однажды сходил в театр с классом, потом в 16 лет поговорил с правильными людьми – все это в конечном итоге помогло мне открыто заявить о себе. В России, после принятия новых законов, я бы не смог сделать этих шагов. Я был бы еще несчастнее. И наверное еще глубже во мне сидело бы желание положить всему этому конец. Да, это очень грустно осознавать.

– Теперь ваша жизнь совсем другая. Вы не только можете открыто говорить о себе, вы можете даже вступить в брак!

Крис ван дер Вейн: Нет, нет, нет! Я верю в то, что у всех должны быть одинаковые права, то есть все должны иметь право пожениться, если хотят. Но я сам не испытываю теплых чувств к институту брака. Большие праздники я люблю, это да!

– А как же дети? Вы не хотите детей?

Крис ван дер Вейн: Это другое дело. У меня есть, например, две хороших подруги, однополая пара, которые когда-нибудь захотят детей. Я думаю, что мне было бы приятно, если бы они меня попросили стать отцом их ребенка. Мне бы очень хотелось вырастить детей, но это можно сделать и в более современной модели семьи, как, например, вместе с этими подругами или вместе с моим другом и с лесбийской парой. Можно всем поселиться в одном большом доме.

– Да, голландские законы все-таки сильно отстают!

Крис ван дер Вейн: Главное не в том, как это урегулировано законодательно. Главное в том, хотите ли вы этого вместе друг с другом, вот что первостепенно.

Венди: Пока мы не собираемся жениться, но в долгосрочной перспективе – вполне возможно.

Венди по образованию – дизайнер интерьера. Ведет группу продленного дня для школьников.

Венди: У нас у обеих есть по дочери. Если мы поженимся, и если вдруг что-то случится с одной из нас, то вторая мама сможет официально перенять все заботы о ребенке. Когда-нибудь мы очень хотим пожениться. Но сейчас нам удобнее жить отдельно, потому что нашим дочерям в их возрасте требуется много неразделенного внимания.

– Но вы видитесь каждый день?

Венди: Нет, не каждый день. Как правило, я живу у нее каждую вторую неделю – когда моя дочка живет у отца.

– А где вы познакомились с любимой?

Венди: В школе! Ее дочка учится в школе, из которой я забираю детей на продленку. Мы встретились на площадке перед школой, где родители обычно ждут, пока закончатся занятия и они смогут забрать детей домой. Это было очень смешно, потому что мы обе приняли друг друга за старую знакомую и не могли вспомнить, откуда друг друга знаем. Мы начали расспрашивать друг друга "как дела", "давно не виделись" и все в таком роде, и впоследствии подружились. Лишь позднее мы поняли, что встретились тогда впервые и раньше никогда не виделись. Потом дружба переросла в нечто большее.

– Как отреагировали ваши дети?

Венди: Ее тогда шести-семилетняя дочка ходила в мою группу продленного дня и сама для себя решила, что хорошо было бы, если бы мама и Венди были вместе. Теперь ей девять, и она говорит всем, что у нее две мамы – "настоящая и еще одна". Моей дочке пока всего четыре года, она говорит, что у нее одна мама, но у мамы есть подружка.

– Кто-то из вас двоих играет роль мужчины или это – стереотипное восприятие лесбийской пары?

Венди: Когда мы куда-нибудь собираемся вдвоем, то каждая старается выглядеть одинаково хорошо. Это приводит к комичным ситуациям: "Как это ты накрасилась, а я – нет!" Мы обе – женщины и хорошо понимаем, как это важно. Если нас посадить рядом за стол, то она – более мужественная, крепкого телосложения. Но на деле, когда нужно сумки тяжелые нести или на лестницу влезть и муху прибить – все это делаю я.

– В общем, все то же, что в большинстве традиционных семей!

Венди: С традиционной семьей очень много общего, но понимания больше. Больше принятия друг друга.

До встречи со своей подругой Венди много лет жила в несчастливом браке с мужчиной.

Венди: Я рассказала папе, что у меня кое-кто появился, но что это не совсем то, чего он вероятно ожидал. Папа спросил: "Сколько же ему лет?" Я сказала: "Это не он, а она". И тогда папа ответил: "Всего-то? А то ты меня сначала напугала!" Моя подруга всегда любила только женщин, она знала с самого начала, еще с тех пор, как была подростком, что ей нравятся девушки, так что для ее матери наш союз не был чем-то удивительным. Я же поняла это только сейчас. Когда я вспоминаю свою юность, то думаю, какой же я была дурой, что не поняла этого уже тогда. У меня были подружки, которые мне очень нравились, но я росла в маленькой деревушке в провинции Гронинген, где моя идентичность была определена задолго до меня: "молодая девушка". И я не задумывалась даже, что не все в портрете молодой девушки – это я. Пока, наконец, вот не влюбилась по-настоящему. В женщину.

– Венди, только не говорите мне, что не экспериментировали с девушками!

Венди: Экспериментировала. И мне нравилось. Но я не придавала этому значения, не думала о встречах с девушками как о настоящих отношениях. Я все время убеждала себя, что влюбиться в девушку не смогу. Просто я тогда еще не встретила ее.

– А ваши дочки играют в маму и маму или в маму и папу?

Венди: Нет, девочки почти все время играют в маму и папу. Моя дочка сейчас увлечена сказками про принцесс, и у нее в игре все время фигурируют принц и принцесса. Но она вообще еще не совсем сама выдумывает героев игр, а повторяет увиденное и услышанное из книг и телевизора. Девятилетняя дочь моей подруги иногда играет в двух принцев и двух принцесс, потому что ее этот вопрос уже немного интересует.

– Как вам кажется, дочь вашей подруги в определенной степени травмирована ее отношениями с другими женщинами, которые вдруг прекращались, "вторые мамы" уходили?

Венди: Нет, я думаю – нет. Она очень заботится о счастье дочери и следит за ее настроением. Ее дочь регулярно, с ночевкой гостит у одной ее бывшей подруги, с которой у них были отношения, когда дочь была еще совсем маленькая. Конечно, для ребенка всегда тяжело, если отношения рушатся, если кто-то уходит. Но ее дочь всегда хорошо знала, кто ее мама, и что мама всегда останется рядом.

– А что бы вы сейчас делали, если бы у вас пока не было детей?

Венди: Я всегда хотела детей. К счастью, у нас уже есть дети. Иначе нам бы пришлось нелегко, если бы мы хотели завести ребенка. Я даже представить себе не могу, куда бы я обратилась, что бы я тогда делала. Я не знаю, я думаю, что я стала бы искать кого-нибудь, кто согласился бы стать отцом моего ребенка. Со стаканчиком и шприцем. В банк спермы я бы точно не пошла.

– Но и на интимную связь с мужчиной тоже?

Венди: Нет, и тем более нет, потому что у меня уже отношения с другим человеком. И тем более не ради беременности. Отец должен знать своего ребенка. А пойти найти кого-то в баре на одну ночь – нет, это не то.

– Бывает, оглянешься в песочнице и задумаешься, какими только способами ни зачаты эти детишки! А недавно я стала свидетельницей разговора двух мам. Одна спросила: "Ваш муж работает в Роттердаме?" Вторая ответила: "Да. Только у меня – жена". На что первая продолжала, как ни в чем не бывало: "И что, вы собираетесь туда переезжать?"

Венди: Я еще ни разу не сталкивалась с дискриминацией. А новое законодательство, по которому обе мамы получат равные права, вообще стирает юридическую разницу между классической семейной моделью из матери и отца и семьей из двух матерей. Так что я очень рада, что я живу здесь. А не в России. Если бы я жила в России, я бы сбежала. Я могу жить только там, где меня принимают такой, какая я есть, иначе я не чувствую себя как дома.