Самый храбрый киевлянин

"Руферы – это как Майдан, – объясняет Мустанг. – Вообще всё как Майдан". Несколько часов назад он пытался забраться на пражский собор Святого Витта, но против были унылый дождь и полиция, охранявшая покой главы государства: резиденция чешского президента Земана находится рядом.

Мустанг (полное имя Mustang Wanted) забирается не только на соборы, но и на крыши жилых домов, мосты, подъемные краны – лишь бы высоко, причем делает это бесцельно, повинуясь зову души. Мустанг поднимался на московские высотки, небоскребы в Дубае, а недавно появился в меланхоличном клипе дуэта Klangkarussell, который снимался в Киеве и Белграде.

Руфинг – опаснейшее занятие, даже смотреть на фотографии и видео экспериментов Мустанга и его единомышленников страшно: это игра со смертью. Впрочем, зрителей достаточно. Опубликованная в январе компиляция его видеозаписей скоро наберет 6 миллионов просмотров.

То, что делает Мустанг, мне кажется замечательным образцом искусства прямого действия. У зрителей потеют ладони и трясутся поджилки, какая луврская Мадонна способна произвести такое впечатление? Когда я сообщаю об этом Мустангу, он просит меня объяснить, что такое искусство. Растерявшись, предлагаю не самое точное определение: искусство – это всё, что делается ради красоты, без практической цели. Следовало сказать правду: "Искусство – это то, что признают таковым арт-критики", но вряд ли Мустангу она бы понравилась. Несмотря на свое безрассудное увлечение высотой, он наделен здравым смыслом, а – что удивительней всего – в отличие от большинства ровесников, любит читать книги. Он прочитал все романы Достоевского и, когда я спрашиваю, какой ему нравится больше всего, отвечает: "Выбрать невозможно, они все очень разные и все мне как друзья".

Большая литература благосклонна к духовным родственникам Мустанга, вспомним "Канатоходца" Жана Жене или стихотворение Ходасевича:

Но небо прозрачно, и прочен канат.
Легко и спокойно идет акробат.

А если, сорвавшись, фигляр упадет
И, охнув, закрестится лживый народ, –

Поэт, проходи с безучастным лицом:
Ты сам не таким ли живешь ремеслом?

Разговор с Мустангом начинается с руфинга, но вскоре мы переходим на политику – в феврале, в разгар боев на Майдане, Мустанг оказался в центре событий, снимал их на видео – и его записи были показаны по лучшему каналу украинского телевидения Hromadske TV, а недавно и на Каннском кинофестивале. Любопытно, как человек столь молодой, родившийся уже в независимой Украине, воспринимает вторую стадию буржуазно-антисоветской революции. Но больше всего меня интересует бесстрашие – и личная смелость Мустанга, и отвага сражавшихся на Майдане – тоже вполне безрассудная.

Разговор с Мустангом в программе "Культурный дневник"

– Как это все началось, как ты почувствовал влечение к высоте?

– Не было никакого влечения, просто с самого детства лазил, но не так много, на меньшей высоте, и другие локации. Не было такого момента, чтобы я понял, что я Мустанг.

– А помнишь самое высокое здание, на которое ты влез?

– Самая высокая локация – Princess Tower в Дубае, но это не определяет сложность. Залезть на 17-этажный дом по газовой трубе сложнее, чем подняться 90 этажей по лестнице и просто выйти на крышу. Почувствовал ли я там большую разницу? Нет. Выше ста метров уже сильной разницы не чувствуется.

– Самое опасное?

– Не было такого еще.

– Реальная опасность жизни, на волосок от смерти?

– В принципе, она почти всегда есть.

– Скажем, что-то заржавело и сломалось, было такое?

– Много раз. Бывают разные фейлы, разные ситуации: ветер сдувает, судорога, усталость, очень холодно, руки занемевшие, руки уставшие. Много такого. Краны начинают крутиться, когда по ним идешь, потому что ветер. Это быстро проходит. Например, ветер: потерял баланс, поймал баланс и дальше лезешь. Я читал, что страх у человека появляется из-за того, что его мозг прогнозирует будущее. То есть человек не перешел дорогу на красный свет, но уже подумал, что если он сейчас пойдет, его собьет машина. Он представляет эту боль, как ему череп мозжит по асфальту, как плачет его мама. Он еще не подошел к переходу, а уже боится. Наверное, так это происходит. Жизнь состоит из 10% действия и 90% того, как мы реагируем, думаем, размышляем. Если отбросить размышления, остается только понт событий – к сожалению или к счастью.

– У тебя – как у альпиниста, который хочет покорить какой-то пик, – есть желание залезть на Эмпайр-стейт-билдинг или Эйфелеву башню?

– Нет, я вообще не считаю, что я покоряю дома. Стоит здание, оно гигантское. Вы смотрели когда-нибудь, сколько весит небоскреб? Очень много. И если вдуматься, какой он огромный, тяжелый, сколько он видел и сколько он прожил, – крутая штука, и вот ты на нее залез. Ладно еще по внешней стороне, а поднялся на лифте, сломал дверь, вылез на крышу. Покорил? Кого ты так покорил? Для меня это развлечение. Есть локации, которые хранят воспоминания, как-то к ним привыкаешь, они уже как друзья. Изначально мне было интересно снять видео. Пока его выложили в интернет, мы уже сняли 10 других роликов. Мы выложили один, он набрал сто тысяч просмотров, на тот момент это казалось просто нереально. Но вскоре я понял, что это мне не интересно, я хотел лазить и не снимать видео. То есть снимать, но никому не показывать. Для себя. Но как оказалось, многим людям это не интересно. Ребята мне говорят: "Я готов тебя снимать". Когда ты говоришь, что не хочешь, чтобы это было в интернете, – "Как же?" Последние несколько видео выкладывались без моего ведома, я наткнулся случайно на YouTube. Сейчас уже все равно. Я пишу на видео, что не стоит это повторять, опасно для жизни. Напишу скоро на английском на сайте. Это в принципе никого не останавливает. Люди смотрят, люди повторяют, люди умирают.

– Знаешь людей, которые погибли?

– Я не знаком лично, есть общие знакомые, и мне пишут периодически в интернете – погибают пацаны. Чаще всего очень молодые, до 18.

– Ты забирался на звезду. Где она?

– В Москве на Котельнической набережной.

– А куда ты еще в Москве забирался? Вообще много лазил в Москве?

– Мало, если честно. Я приехал познакомиться с некоторыми ребятами, и они показывали мне места. Потом было холодно, никто особо лазить не хотел, было грустно, я сидел дома. 15 разных фотографий за неделю, кажется о-го-го, но можно было бы намного больше сделать.

– Ты говоришь – холодно, но ты голый залезал на мост.

– Было дело. Я очень быстро замерз, так замерз, что уже ничего не чувствовал, и хотелось спать. На середине, выше 70 метров, хотелось просто уснуть.

– Сколько это все заняло? По видео непонятно.

– Там просто камера постоянно выключалась от холода. Где-то минут 5-15 подъем.

– Какую музыку слушаешь наверху?

– Разную. Вообще мне нравится тишина. Если бы не было шума, если бы охранники не кричали всякую ерунду, я бы лазил без наушников, просто, чтобы было тихо. А так приходится слушать музыку.

– Ты ведь читал Оруэлла. Помнишь, была такая история в романе "1984", когда они искали у каждого свой страх и в конце концов у Уинстона Смита нашли, что он боится крысу. Где кончается твое бесстрашие и начинается страх?

– Вообще страх – это очень большая тема, это не какое-то математическое обозначение, чтобы можно было четко определить. Есть страх, и есть волнение. Перед контрольной в школе – это волнение, а есть страх – это когда человек не может ничего делать. Кто-то боится стоять на краю крыши, но может еще фотографировать при этом, а кто-то не может подойти, только сидя. И как определить, кто из них боится, где настоящий страх, я не знаю. Когда меня спрашивают, страшно мне или нет, одно время честно отвечал, что не страшно, потому что для меня это стало обычным, хотя это тоже неправда – иногда это весело, иногда волнительно, но интересно. Я не люблю отвечать на этот вопрос. Потому что если скажу, что я не боюсь ничего, во-первых, это может быть неправда, а во-вторых, это будет выглядеть как хвастовство. А если я скажу, что я боюсь всего или чего-либо, во-первых, это может быть неправда, во-вторых, это раскрывание своих слабых сторон непонятно для чего.

– Я уже заметил, что ты не боишься полицию, хотя многие люди, выросшие в постсоветском мире, инстинктивно ее боятся.

– Это с опытом приходит.

– Много было опыта?

– В порядке. Я когда попадал в отделение с ребятами или с девочками, которые впервые, у них начинают уши гореть, им стыдно, они прямо так ломаются. Второй или третий раз проще. А когда это происходит регулярно, уже по-другому на это смотришь. Иногда получается провернуть хитрые аферы. В определенных местах можно сказать не свои данные. Иногда это лучше не делать, так как в некоторых местах проверяют по базе данных, могут возникнуть лишние вопросы, лишние проблемы. В разных странах разная милиция.

– В Киеве сейчас было сражение народа с милицией, с "Беркутом". Ты участвовал в нем?

– Наверное, лучше не отвечать на этот вопрос.

– Наверное, лучше отвечать, ты же не на стороне "Беркута" был.

– Да, но это многосторонняя ситуация. В один момент казалось, что есть народ, а есть "Беркут" – добро и зло. Сейчас уже всё совсем не так. Я, правда, не встречал хороших сотрудников милиции, но я предполагаю по теории больших чисел, что там тоже есть нормальные ребята. Среди людей тоже есть разные. Плюс туда часто приписывают политику, оппозицию. Например, если человек поддерживает революцию – в интернете это обычно происходит, – у него могут требовать объяснения: как же у вас там президент или кто будет премьером? А он мог их и не поддерживать, он просто боролся за свои идеалы. Все смешивается. Люди не всегда правильно определяют понятия. Что такое революция, почему вообще Евромайдан называется – это тоже интересный вопрос.

– Чтобы ты мог поехать в Прагу без визы.

– Я не думаю, что стоило убивать людей, чтобы поехать в Прагу без визы. Я лучше буду делать визу.

Майдан, 20 февраля 2014. Фотография Мустанга

– Ты участвовал в Майдане всерьез или это было что-то эпизодическое? Дневал там и ночевал или просто сфотографировал, снял фильм и ушел?

– Когда мы это видео снимали, я там провел порядка 20 часов. Очень устал. Я побывал с разных сторон, я снимал со стороны митингующих, потом шел к "Беркуту", мне угрожали там камеру разбить. Кстати, камеры разбивали, как орешки щелкали. Били журналистов; мне повезло, наверное. Потом я был со стороны людей, люди тоже по-странному реагируют, особенно, когда начались жестокие события, неадекватно часто себя вели. Кто-то камеру хотел разбить, кто-то кричит "не снимай", кто-то наоборот – "снимай, покажи это людям". Наверное, потому что люди не привыкли быть на войне, когда их убивают, многие странно себя вели.

– Что страшнее – на крышу залезть или перестрелка на Майдане?

– На крышу не страшно, на Майдане тоже не страшно, просто больно было смотреть, как люди умирают. Я попал в момент, когда расстреляли Небесную сотню, я был с людьми при этой атаке. Это жестоко было. Не было страшно, что попадут, хотя это происходило достаточно рандомно. Я сидел возле дерева, бежит человек, ему стреляют в грудь, и он сразу падает мертвый. Возле меня несколько человек убили, в меня не попали, в кого-то попали. Это пуля – все происходит быстро.

– Ты специально забрался на передовую или это случайно получилось?

– Я снимал, потом приехал домой, поспал часов 5, приехал снова. В этот момент люди пошли в атаку, я пошел с ними и попал в замес.

– Твой фильм был показан по Громадському телевидению. Как вы его монтировали?

– Мой товарищ Никита Мекензин, он работает на Громадськом, он тоже снимал много всяких событий. Именно в тот момент, когда я там был, он туда не попал. Но он снимал хорошие кадры до этого и после этого. Он смонтировал все вместе, и это показали на Громадьском. А где-то неделю назад это видео показали на Каннском фестивале.

– Ты хочешь еще снимать фильмы?

– Мне очень нравится снимать видео, но такое я не хотел бы снимать. Смотреть, как умирают люди, безучастно – это невозможно.

– Ты готов поехать на восток Украины, туда, где идут бои?

– Я уже ездил туда. Там очень сложная ситуация. Люди не хотят в Россию, большинство населения не хочет. Ополченцы, сепаратисты, террористы, как угодно называйте, люди, у которых есть власть, они под себя подмяли всю милицию, она ничего сделать не может. У людей отбирают имущество, машины, и это длится уже около месяца. Куча видеороликов, как человека останавливают, выбрасывают и машину забирают, а сколько не показывают. Как можно смотреть на эту ситуацию? Все очень плохо. Будем надеяться, что это закончится.

– Если бы отделилась эта часть, восток, ты считаешь, что это катастрофа для Украины, для тебя лично, или бог с ним?

– Это очень глобальный вопрос. Нельзя отвечать – мне все равно.

– Крым отделился, тебе все равно?

– Мои знакомые сильно пострадали. У людей из-за этого серьезные проблемы, и я думаю, ситуация еще не разрешена. Часто кажется, что распад империи невозможен. Одно время даже я думал, что свергнуть Януковича почти невозможно. Он не такой могучий, как Путин. Ну, скажем, как Лукашенко. Когда это произошло, все были удивлены, но удивление быстро стерлось на фоне убийств, смертей, всех этих событий. Я думаю, что люди в Риме так же не думали, что их империя развалится, Помпея не думала, что их вулканом накроет. И, может быть, другие современные империи так не думают, но всем им когда-то настанет конец.

– Единство Украины как лозунг, как идея – это для тебя, для твоего окружения важно или это пустые слова, наплевать?

– Кому как. Кому-то важно, кому-то все равно. Для кого-то вся жизнь, для кого-то хештег.

– Почему в России даже представить невозможно протестов такого масштаба и таких людей, готовых к самопожертвованию в борьбе с властью? Есть даже шутка, что в Москве при слове "ОМОН" все разбегаются, а в Киеве, услышав о "Беркуте", сбегаются, прихватив "коктейли Молотова".

– У людей есть дух, вся эта революция сильно сплотила людей, они перестали бояться. Человек, который работает на спокойной работе, попадает на настоящую войну, когда люди идут, вооруженные палками, "коктейлями Молотова", и с расстояния 200 метров в них стреляют из автоматов, и они не останавливаются. Сразу видно, что десятки трупов, но никто не остановился, все шли вперед и вперед. Революция сильно изменила многих, потому что даже солдаты не всегда идут так в атаку. Если сравнивать с Россией, то Россия очень большая, мало крупных городов, где живут именно русские. И в Москве москвичей уже очень мало. У них хорошие зарплаты, у них свои проблемы. Очень сильно работает ФСБ, полиция, вся силовая система. Люди собираются на митинг, и все одинаково, все по накатанной, всех пакуют, столько лет тренируется власть на людях. Плюс многие перешли на сторону власти: например, футбольные фанаты, которые всегда были против системы, за русский национализм, они прогнулись под власть, они будут делать то, что им скажут. Людьми управляют. Если бы полгода назад любой россиянин приехал бы во Львов и вел бы себя как человек, он бы остался доволен. У меня родственники русскоязычные любят Львов больше, чем Москву и Петербург, им там очень понравилось. Говорили все на русском, никто никого не обижал. При том, что есть идиоты в любой стране, в любом городе. Но я никогда не устану повторять, что украинцы всегда относились к россиянам лучше. Сейчас эти события многих зацепили, некоторым это ударило в мозги, с обеих сторон причем. Кто-то может относиться неадекватно к россиянам, кто-то понимает, что это игры, есть везде адекватные люди. Но если в России начнется настоящая революция, многие украинцы поедут их поддерживать.

– Ты поедешь?

– Если я пойму, что это та революция, которую я понимаю, то да, конечно.

– А какую бы ты хотел революцию для России?

– Да просто, чтобы стало жить чуть-чуть лучше, чтобы человек не был скотиной.

– Ты был сейчас в Москве, ты чувствуешь там революционный дух?

– Нет. И к сожалению, в ближайшее время этого не будет. И я не знаю, что должно произойти. Но опять-таки, любая империя падет – это вопрос времени.

– Леонид Кучма написал книгу "Украина – не Россия". Можешь объяснить, в чем разница? Многие русские думают, что это отколовшаяся провинция, часть России.

– Я думаю, что если человек считает, что это отколовшаяся провинция, нет ему смысла объяснять. Какой смысл душевнобольному человеку что-то доказывать? Адекватные люди и так все понимают. Есть адекватные россияне, которые поддерживают Украину, и такие же украинцы, расположенные к настоящим русским.

– Как ты понимаешь эту разницу?

– Это разные народы, разные государства, и это очень хорошо, что они разные. Я надеюсь, что так будет всегда. У нас намного добрее люди. Я сколько раз приезжал в Россию… в Киеве люди добрее, во Львове еще добрее, чем в Киеве. Вроде и зарплаты меньше: может быть, из-за этого и проблем меньше. В России куда ни приходишь, рано или поздно все сводится к проблемам, все плохо, у всех что-то не так. У нас такого нет.

– В Луганске есть.

– В Луганск пришла Россия. Вообще, если вы подойдете к среднестатистическому украинцу, спросите, что он хочет: чтобы жить было хорошо, чтобы был мир, никого не убивали. Еще некоторые хотят атомную бомбу, чтобы на нас никто не нападал. Это реальное желание большей части народа. Европа большинству людей все равно. Хотя вот я приехал в Европу, здесь неплохо, и я понимаю людей, которые хотят в Евросоюз, открытые границы, люстрацию, контроль над бюджетом. Но вся революция – это не ради Европы, Евромайдан – это просто слово. Люди, которые боролись за независимость Украины, боролись с режимом Януковича, они не все сторонники Европы. Некоторые, может, даже хотели в Таможенный союз. Я знаю такого человека, он был на Майдане, и он котировал больше в тот момент Таможенный союз. Евромайдан – это ярлык.

– Майдан возник из-за того, что Янукович не подписал соглашение с Евросоюзом.

– Собралось там пару сотен людей, они бы никогда не сделали революцию, у них никогда бы не хватило сил свергнуть Януковича. После того, как избили студентов, вышло больше миллиона человек. После этого Янукович опять показал свой режим. В России люди привыкли, когда их бьют палками, разгоняют митинги, а у нас люди от этого офигели. Они ударили в ответ, начались эти столкновения. Если бы революция закончилась иначе, Янукович остался у власти, скорее всего, люди бы стали бояться милицию. Сейчас люди милицию не боятся. Революция сплотила людей, у них пробудился патриотизм. Для некоторых это аватарки, ленточки, вышиваночки, мода, а у других это пошло глубже, они интересуются историей, они интересуются своей страной, они хотят что-то сделать. Я думаю, это хорошая тенденция.

– К вопросу о страхах: ты боишься Россию?

– Нет. У меня с Россией ассоциируется грусть. Мне жаль людей, которые достойны хорошей, более свободной жизни. А страха ничего не вызывает.

– Нет страха, что Россия уничтожит свободу Украины?

– Я думаю, это невозможно. У России больше армия, есть ядерное оружие, но у людей нет идеи. Воевать за Русь-матушку, убивать украинцев, которые в этой ситуации не агрессоры? У Украины фактически армии нет, но люди записываются добровольцами, и у многих есть оружие. Если российские войска войдут в Украину – это не будет как с Крымом, начнется настоящая партизанская война, она в принципе и сейчас идет. Когда все это закончится, будут данные, сколько убили боевиков, силовиков и прочих, там цифры будут очень большие. Я примерно знаю по некоторым данным – это не то, что показывают по телевизору. Не говорят, сколько убили террористов, сепаратистов. Наверное, можно ввести войска, начнут убивать русских солдат, власти их не жалко. Так же и нашей власти преимущественно не жаль наших солдат. Но когда российские матери получат первые гробы, действительно может начаться революция. Там воюют, в основном… Например, Славянск – это наркопритон. Там очень много наркоманов, и за небольшую сумму денег они готовы воевать. А многие гэрэушники и спецвойска не воевали. Они отправляют на мясо людей, которым платят. Уже есть первые данные о погибших россиянах, хотя и так было понятно, что Россия, если не целиком, то частично это спонсирует и поддерживает. Это очень печально, потому что некоторые недалекие россияне поддерживают эти действия, потому что верят своим СМИ продажным, которые уже опозорились миллион раз. Они не могут даже зайти на многие сайты с альтернативной информацией, потому что она просто закрыта, заблокирована. Их ограничивают все больше и больше со всех сторон, при этом они думают, что они свободные и знают информацию. С другой стороны – дебилы есть везде, и в Украине есть странные люди, просто это не так массово.

– Не боишься, что Украина может стать такой же, как Россия?

– Вот это действительно страшно. Я не боюсь, но я крайне бы не хотел. Я бы даже хотел как-то повлиять на эти события, чтобы этого не случилось. Но у нас пока с этим порядок. У нас очень много всякой оппозиции, много альтернативных источников, критикуют президента, критикуют бывшую власть, будущую власть, все друг друга критикуют. Нормально.