Михаил Берг: Мне уже приходилось говорить, что фильм, снятый по книге, резко увеличивает ее популярность, тем более если книга для детей, а ее автор – Клайв Стейплз Льюис – известен в мире, может быть, за исключением России, не менее, чем Толкиен и Роулинг. Однако теперь и на русском вышли его знаменитые и переведенные на 29 языков «Хроники Нарнии». «Лев, колдунья и платяной шкаф» - книга опубликована издательством « Cascade Publishing ». Ну, а звучит эта проза примерно так…
«Жили-были на свете четверо ребят, их звали Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси. В этой книжке рассказывается о том, что приключилось с ними во время войны, когда их вывезли из Лондона, чтобы они не пострадали из-за воздушных налетов. Их отправили к старику профессору, который жил в самом центре Англии, в десяти милях от ближайшей почты. У него никогда не было жены, и он жил в очень большом доме с экономкой и тремя служанками – Айви, Маргарет и Бетти (но они почти совсем не принимали участия в нашей истории). Профессор был старый-престарый, с взлохмаченными седыми волосами и взлохмаченной седой бородой почти до самых глаз. Вскоре ребята его полюбили, но в первый вечер, когда он вышел им навстречу к парадным дверям, он показался им очень чудным. Люси (самая младшая) даже немного его испугалась, а Эдмунд (следующий за Люси по возрасту) с трудом удержался от смеха – ему пришлось сделать вид, что он сморкается».
Михаил Берг: Характерно, что вместе с книгой и фильмом по «Хроникам Нарнии» в российский прокат и к российскому читателю вышла книга Владимира Кунина, которая – словно специально, по контрасту – называется просто «Сволочи». А посвящена она тому, что иногда называют проблемами российской армии. Вот примерно на таком уровне…
«На небольшом плацу «показушной» элитной воинской части, расквартированной чуть ли не в самом центре Москвы, в тенечке сидит взмыленный и злой молоденький старший лейтенант. Он протирает изнутри мокрую от пота форменную фуражку с высоченной тульей и, не скрывая раздражения, говорит другому упарившемуся лейтенанту лет двадцати трех:
- Понагнали чуть ли не со всей России... понимаешь, какую-то, блин, дохлую команду и хотят, чтобы я за пять дней что-то там из них, мать их в душу, толковое сделал!..
Юный лейтенантик устало опирается о большой магнитофон, стоящий на столике между ним и старшим лейтенантом, приваливается спиной к огромному динамику и глубокомысленно замечает:
- Ну, полный атас, блин...
Старший лейтенант выматерился одними губами, решительно надрючил на голову свою глуповатую огромную фуражку, встал и крикнул в глубину плаца:
- Кончай перекур!!! Становись!..»
Михаил Берг: В московском издательстве «Новое литературное обозрение» вышла монография «"Евразийское уклонение" в музыке 1920-1930-х годов», написанная известным поэтом Игорем Вишневецким, ныне работающим в американских архивах и занимающимся историей музыки. О его книге и евразийстве я решил поговорить с редактором издательства Ильей Кукуриным. И начал с вопроса: в каких именно архивах работал Игорь Вишневецкий?
Илья Кукурин: Он много работал в архивах композиторов, которые либо долго жили на Западе, как Сергей Прокофьев, либо на Западе остались и прожили всю свою жизнь, как Артур Лурье или гораздо менее известный в России композитор Владимир Дукельский, который был автором бродвейских мюзиклов и подписывал их именем «Вернон Дюк». И эта книга посвящена очень мало исследованному вопросу – влиянию евразийцев на музыку и на композиторское мышление. И мы, в общем, знаем, что евразийство – это было движение среди русских эмигрантов. И поскольку сейчас вокруг евразийства очень много спекуляций самого дурного политического пошиба, выпуск этой книги, где все подробно анализируется, приводится огромное количество документов, больше половины этой книги – это публикации выдержек из дневников, малоизвестных статей в эмигрантской прессе, переводов статей с французского и английского, написанных знаменитым евразийцем Петром Сувчинским, Игорем Стравинским, Владимир Дукельским, Артуром Лурье, - все это способствует тому, что мы начинаем лучше понимать некоторые процессы, шедшие в русской эмиграции.
Михаил Берг: Но как структурно можно представить себе возникновение евразийства? Это была часть известной борьбы поколений или борьба внутри одного поколения, оказавшегося в эмиграции?
Илья Кукурин: Евразийцы были людьми, которых невозможно понимать вне европейского философского, политического контекста, на который они, собственно, и реагировали, будучи в эмиграции. А композиторы, на которых они действовали, разбирались во многом со своими учителями – с Прокофьевым, с Римским-Корсаковым и так далее. В то же время это позволяет понять некоторые позиции Прокофьева, почему он вернулся в Советский Союз и почему Прокофьев писал именно такую музыку после возвращения.
В целом эта книга является замечательным междисциплинарным исследованием, которое связывает воедино историю политики, историю музыки и отчасти историю литературы. Потому что мы знаем, что Прокофьев и Лурье по-разному имеют свое место в истории русской литературы. Прокофьев – как выяснилось совсем недавно, в том числе благодаря архивной работе Игоря Вишневецкого – писал замечательную прозу, которую при жизни не публиковал, а Артур Лурье был близким другом Анны Ахматой и близко с ней общался.
Михаил Берг: Естественно, читатель может задаться вопросом: а как это евразийство музыкантов, находившихся в эмиграции, связано со столь часто сегодня используемым термином, в том числе, националистами разного толка? Да почти никак. Разве что терминологически. Так ведь часто бывает в истории России: нечто, возникшее на Западе, проникает в Россию и, называясь так же, например, футуризмом, оказывается совершенно другим явлением. Иногда, хотя и редко, не менее значимым, чем оригинал, а куда более часто – лишь тенью или спекуляцией чего-то более серьезного и известного. Впрочем, такова судьба любого заимствования…