Иван Толстой: О чем пишут голландские студенты и что читают? Как стать журналистом в Нидерландах? О студенческой прессе Амстердама, которая, как и всякая другая пресса, становится все более интерактивной и мультимедийной, рассказывает наш амстердамский корреспондент Софья Корниенко.
Софья Корниенко: В Амстердаме – студенческие каникулы, поэтому в разбросанных по всему городу зданиях факультетов Амстердамского Университета до сих пор лежат похудевшие за лето стопки июньского номера студенческой газеты «Фолиа Цивитатис». Содержание номера: «Любовь это...» (Семь преподавателей о любви), «Виртуальная любовь» (Поход по проституткам на сайте «Вторая жизнь»), «Дети на шее» (Студенты университета и их дети), «Химия любви» (Химические соединения, ответственные за влечение), «Вместе в Нью-Йорке в поисках Боба Дилана», и так далее в том же каникулярном духе. Здесь следует оговориться, «Фолиа» - серьезная газета, в которой печатаются отрывки из дипломных работ, интервью с профессорами и отличные фотографии, и первого сентября, когда выйдет, наконец, первый номер нового учебного года все встанет на круги своя. А пока мы сидим с корреспондентом газеты Кемалом Райкеном на мягких подушках в полупустой университетской столовой. Он спешит на птичий рынок покупать кошку.
Хватает ли денег, заработанных в студенческой газете, на жизнь?
Кемал Райкен: Нет, я в последние годы много жил за счет банковских кредитов, а еще я работаю туристическим гидом. В настоящий момент я также временно подрабатываю почтальоном, посылки разношу. На все эти деньги вместе можно жить. Я только что закончил отделение международных отношений – пять лет, и подал документы на магистерскую программу по журналистике. Через пару недель начнутся занятия. То есть, еще полтора года учиться. Но я хочу параллельно попробовать написать во все крупные газеты, может быть, меня возьмут бесплатно. Я денег накопил немного, могу бесплатно поработать.
Софья Корниенко: В «Фолиа» работают студенты разных факультетов, причем студентов журналистики среди них почти нет. Амстердамский университет принимает на магистерский курс журналистики не больше пятнадцати человек в год, а бакалавриат по журналистике в Нидерландах престижем не пользуется, так как его уровень всегда ниже настоящего университетского, академического. На уровне бакалавриата журналистику в университете даже не преподают, для этого существуют специальные колледжи за пределами Амстердама. Поэтому студенты-любители пера предпочитают иные гуманитарные дисциплины – политологию или языкознание – и идут работать в «Фолиа» и журнал гуманитарного факультета «Бабел» – оба существуют уже 60 лет.
Кемал Райкен: Я видел номер нашей газеты выпуска пятидесятых годов, и мне показалось, что он написан в... как бы это сказать, «элитарном» стиле. В противненьком стиле снобистских студенческих сообществ. Ведь вплоть до шестидесятых годов университетское образование подразумевало некоторую элитарность, принадлежность к высшему свету.
Софья Корниенко: Студенческие издания финансируются государственным университетом. Насколько это ограничивает вашу свободу как молодых журналистов? Вы можете писать о чем угодно, даже критиковать университет? Ситске Йеллема, член редколлегии журнала «Бабел» - за садовым столиком у себя дома на заднем дворе, со сломанной ногой в гипсе:
Ситске Йеллема: Да, да, мы много пишем и о преподавателях, которые недостаточно квалифицированы, и о предметах и специальностях, которые устарели. Ведь для этого мы и существуем, мы же журнал для студентов.
Кемал Райкен: Да, абсолютно. У меня никогда не было трудностей в этом плане. Я пол-года назад был по обмену в Иране, от университета, и написал о своем путешествии большой репортаж, о том, как мы были в гостях у диктаторского режима. Ведь несмотря на то, что мы были в гостях, нас постоянно сопровождали приставленные к нашей группе «шпионы», а в гостинице мы нашли спрятанные микрофончики. Обо всем этом я написал. Многие в нашей группе были против, говорили, что это слишком критично, что нас больше не пригласят. И преподаватель, который с нами ездил, также боялся, что у него из-за моей статьи будут неприятности. Но я все объяснил в редакции, ведь это просто объективный взгляд на вещи. И мне все разрешили опубликовать, и никаких проблем не было.
Софья Корниенко: Как вы оцениваете уровень голландского среди студентов?
Ситске Йеллема: Он ужасен! Шучу! Нет, уровень владения языком сильно различается от автора к автору. Некоторые пишут в академическом стиле, но с орфографическими ошибками. Но, в общем, оказывается, намного больше людей, чем я раньше думала, умеют очень неплохо писать.
Софья Корниенко: А новые орфографические правила, введенные с 1 августа, вы соблюдаете?
Ситске Йеллема: Ах, нет, мы против этих правил. Что это такое, когда половину слов теперь надо иначе писать! Но я и сама, если честно, не очень сильна в орфографии. Я это на совесть корректоров оставляю. Стать членом редколлегии может не каждый, необходимо сначала сдать тестовый материал, который оценивает специальная комиссия. Очень часто такие статьи не принимают, потому что желающих писать гораздо больше, чем страниц в журнале. Извините, я это как-то нескромно сказала...
Софья Корниенко: Как выяснилось, писать хочет все больше современных студентов, а читать – все меньше.
Кемал Райкен: Большинство студентов «Фолиа» не читают. Большинство студентов говорят: вижу – лежит новый журнал, в перерыве между занятиями полистаю, если наткнусь на интересную маленькую статейку – просмотрю. Но большинство считают, что журнал публикует слишком длинные материалы.
Софья Корниенко: Что же в таком случае читают голландские студенты?
Кемал Райкен: Что читают? Правильнее спросить, читают ли! Большинство студентов читают, прямо скажем, не очень много. Студенты гуманитарного факультета – не в счет, но в среднем голландские студенты читают все меньше и меньше. Что касается чтения газет, большинство студентов в Голландии пользуются услугами так называемой «пробной подписки». В стране шесть-семь центральных газет, и каждая предлагает такую рекламную подписку на несколько недель за какие-нибудь десять евро в месяц. Спустя полгода подписчик вновь может воспользоваться этой услугой. Многие люди, таким образом, постоянно переходят с одной рекламной подписки на другую, с одного издания на другое.
Софья Корниенко: Однако сетует Кемал, голландские газеты слишком осторожны в высказываниях. Французская «Ле Монд», например – гораздо смелее.
Кемал Райкен: Студенческая пресса – другое дело. Мы пишем, что хотим, потому что работа в журнале для нас – своего рода школа, мы здесь учимся писать. Вне студенческих СМИ многие интересные темы считаются недостаточно актуальными, неперспективными.
В этом месяце будет запущена новая версия сайта нашей газеты, и теперь он станет полностью интерактивным, и на нем появится много видео- и мультимедийного материала. Часть сайта будет развлекательной, часть – серьезной. Я лично буду писать для серьезной части, развлекательной пусть кто-нибудь другой занимается.
Ситске Йеллема: В будущем я хочу стать тележурналисткой, мне кажется, что там – интереснее всего. Я тоже хочу попасть на магистерскую программу по журналистике. Сейчас – стыдно признаться – я уже пятый год бакалавра по голландскому и языкознанию не могу получить. Теперь я почти закончила, и весь следующий год буду готовиться к поступлению на журналистику. В этом году меня не взяли. Справедливо не взяли – у меня пока опыта мало.
Поет Стеф Бос:
Неужели наступило завтра
Когда я выросту
Неужели наступило завтра
Диплом, полный лжи,
Где написано, что я – взрослый
Я же до сих пор не знаю кто я
Неужели наступило завтра
Иван Толстой: В Великобритании вышел первый том автобиографии футбольной звезды Уэйна Руни. Впрочем, автографы на титульном листе будут единственным словом, написанным самим форвардом «Манчестера Юнайтед» и английской сборной. Известный британский писатель, биограф и эссеист Хантер Дэвис взял на себя литературное изложение своих бесед с футбольной знаменитостью. О литературных трудах звезд и о тех, кто пишет их книги, рассказывает Елена Воронцова.
Елена Воронцова: Весной этого года нападающий английской сборной Руни заключил контракт с издательством «ХарперКоллинз», согласно которому обязался предоставить пятитомное описание своего жизненного пути – всех двадцати лет. Сумма сделки – 5 миллионов фунтов стерлингов, приблизительно по миллиону за каждые 5 прожитых Уэйном лет. На сегодняшний день, это рекордная цифра для спортивных мемуаров. 5 книг должны выйти в свет в течение 12-ти лет.
Уроженец Ливерпуля, Руни вышел из того класса, который по традиции составляет значительную часть английских футбольных болельщиков. Первый том биографии довольно занимательно рисует картину жизни рабочего класса в северной Англии тэтчеровской эпохи. Руни был первым ребенком в семье. Собственно, в 1985-м, когда Уэйн появился на свет, его матери было всего 17 лет и позднее католический священник их прихода отказался регистрировать брак его родителей, раз у них был один внебрачный ребенок и ожидался второй. 15 лет спустя, во дворе той же церкви Уэйн впервые поцеловал свою подругу Колин.
Руни – бесспорно, футбольный вундеркинд. В неполные 16 лет он забивал голы, достойные лучших мастеров футбола, и только несовершеннолетие не давало ему войти в большую игру на полноценном контракте. В последние 2 года слава его стремительно разрослась, сейчас он – главная ударная сила сборной Англии. В свободное от футбола время Уэйн вместе со своей девушкой смотрит любимые сериалы и, по всей видимости, мало интересуется чем-то другим. У футболиста несколько квартир на Флориде и недвижимость в Англии, которую, по его собственным словам, он никогда сам не видел. Глядя на Руни, чье лицо похоже на сжатый кулак в боксерской перчатке, очень сложно представить себе его за литературной работой.
Поэтому, согласно давно сложившейся практике, писать автобиографию Уэйна Руни будет писатель-биограф Хантер Дэвис. Дэвису в этом году исполнилось 70, его перу принадлежат такие вещи, как биография английского поэта-романтика Уильяма Вордсворта, книга о Кристофоре Колумбе, единственная авторизованная биография «Битлз» и многое другое.
Для такого рода сотрудничества в Англии существует романтический термин: ghostwriter, писатель-призрак. Невероятное количество книг, выпущенных людьми со знаменитыми именами, но без свободного времени, обязано своим появлением таким писателям-призракам. Издательства, заключая контракты со знаменитостями, обеспечивают продаваемость биографиям, книгам рецептов, детских сказок или рассказов о буднях бомонда. И зачастую уже при издательстве работают те, кто готов проводить беседы со звездами и затем создавать текст. В некоторых случаях имя действительного автора упоминается на обложке, но часто оно появляется лишь в конце, где мелким шрифтом благодарят бухгалтеров, наборщиков и переплетчиков.
Вот как это процесс описал журналист Том Уатт, автор автобиографии бывшего капитана английской сборной Дэвида Бэкхема:
«Что меня удивило в этой работе, это то, как она похожа на актерскую. Вы берете чужие слова и преподносите их наилучшим образом, вдыхаете в них жизнь. Проблема со звездами в том, что их жизни слишком известна, все истории всем давно знакомы и поэтому не столь мне интересны. А самая лучшая сторона писания для кого-то другого – это то, что им, а не мне, придется заниматься всем этим маркетингом».
Книга Бэкхема до сих пор была самой успешной и продаваемой из серии футбольных мемуаров. Футболист даже получил за нее награду, и принял ее, как принадлежащую ему по праву. Вот что сказал сам писатель Хантер Дэвис о тонкостях создания биографий знаменитостей в своей статье в «Гардиан».
«Важнейший фактор здесь: персональная реклама. В контракте записано, сколько часов звезда должна провести раздаче автографов, сколько раз появиться на телевидении, на радио и так далее. Эта деятельность может поставить книгу в ряд бестселлеров – и тогда действует другой эффект. Люди будут покупать книгу, потому что это – бестселлер. Я знаю о людях, проводивших больше времени за раздачей автографов, чем за беседами с автором своей книги, и некоторые писатели могли разговаривать со своими звездными «авторами» только по телефону, пока те метались с одного приема у спонсоров к другому».
Термин «писатель-призрак» ввел в обиход еще в 1921-м году Кристи Уолш, который впоследствии организовал собственный синдикат и имел контроль над любой печатной продукцией, выходящей под именем нескольких известных американских спортсменов. Правилом номер один Уолш постановил: «Никогда не оскорбляйте интеллигентность публики утверждением, что знаменитость сама написала свою книгу». Уолш считал ошибкой попытки писать так, как говорит сама звезда, а не так, как публика считает, что говорит их кумир. Это правило часто нарушалось более поздними «призраками».
Если предположить, что звезды живут в недосягаемом мире мечты, то задача «призрака» - быть посредником между этим эфирным миром и миром земным, миром простых обывателей, следящих за жизнью небожителей. Не разрушая, однако, ничьих иллюзий.
Однако, как нелегка может быть работа со знаменитостями, можно судить по словам опытного писателя Хантера Дэвиса. Работая над биографией «Битлз», он провел 18 месяцев с великолепной четверкой, когда те были в зените славы.
«Нередко случалось, что я приходил на разговор с Джоном Ленноном и оказывалось, что сегодня был один из дней, когда он не желал ни с кем говорить. Или футболист Пол Гаскойн говорил «У меня от вас болит голова» - и приходилось уходить на прогулку и возвращаться, когда он был эмоционально готов к интервью. Для них бывает сложно, когда их вынуждают сконцентрироваться, вспомнить и объяснить то, что случилось какое-то время назад. Для футболистов вещи просто происходят тогда, когда происходят.
С Уэйном Руни, однако, мне легко работать, он никогда не капризничает и не злится. Когда он звонит для беседы после тренировки или после матча из своего номера в отеле где-нибудь в Баден-Бадене, у меня перед глазами встает эта картина, как все игроки сидят, как школьники, и пишут сочинение. Они разговаривают, прикрыв рот ладонью, чтобы остальные не слышали. Когда пишут, они, должно быть, закрывают свободной рукой свои тетрадки, чтоб никто не списывал. А если уж им совсем не придумать, что бы такое сказать, то они пихают локтем соседа по парте: «Ну, давай, я же тебе сколько раз подсказывал, выручай теперь ты меня».
Как читатели, так и сами звезды не уделяют большого внимания тому, кто трудился над текстами их книг. Бывшая модель и миллионерша Ивана Трамп легко забыла о том факте, что сама заплатила писательнице Камилле Марчетта 350 тысяч долларов за написание романа, вышедшего под именем Трамп. В интервью она говорила о внезапно обнаруженном у себя таланте и воображении. Издатель книги другой модели, Наоми Кемпбелл, отказывается признать тот факт, что роман о супермодели написан писателем-призраком, несмотря на то, что сама супермодель этого не отрицает. При современной организации бизнеса, заручиться услугами писателя может любой, кому захочется поведать миру историю своей жизни. Дуглас Томсон, еще один известный биограф, сейчас воплощающий в тексте воспоминания известного ирландского танцора Майкла Флэтли, считает, что работа над биографией юной футбольной звезды Уэйна Руни будет больше похожа на написание романа.
Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня – Виктор Шкловский. Его портрет в исполнении Бориса Парамонова.
Борис Парамонов: Виктор Борисович Шкловский (1893 – 1984) – едва ли не последний в алфавитном порядке русский европеец, - мой любимейший. Людям свойственно любить тех, на кого они непохожи. Шкловский отличался бурной энергией как в творчестве, так и в жизни, был тем, что называется скандалист. Энергичность, активность – несомненно, европейская черта, русские люди в генотипе своем вяловаты. Они не столько носители энергии, сколько ее объекты, не они продуцируют энергию, но она ими овладевает, отсюда русская одержимость бесами. Русская энергия саморазрушительна. Европеизм Шкловского как раз в созидательности его энергии, этот человек непрерывно продуцировал. Самое известное из его созданий – так называемая формальная теория литературоведения. И вот как раз здесь, в этой теории мы можем увидеть некую мутацию европейского духа, имманентный момент его эволюции. Шкловский был европейским явлением в самом высоком культурном смысле, он звено в европейской культурной диалектике.
Что такое формализм в литературоведении? Это опыт объяснения литературы (шире – искусства вообще) внутри ее собственных границ, попытка установления ее собственных законов, вне отнесения литературы как факта и как истории к какому-либо внеположному материалу, например к истории общественной мысли, вообще к истории как таковой. В одной серьезной критической работе о формализме, приписываемой Бахтину, но вышедшей под именем П.Медведева, посылка формализма обозначена так: даже если будет уничтожены все памятники литературной письменности, то любая вновь возникшая литература построится по тем же законам, которые ей свойственны как таковой. Есть как бы платоновская идея литературы (искусства вообще). В новые европейские времена наиболее адекватную философию искусства можно найти у немецких романтиков и вышедшего из них Гегеля. Гегель говорил, что искусство – одна из форм абсолютного знания (наряду с философией и религией). Абсолютное знание – такое знание, которое берет свой предмет не извне, не из объективно существующего мира, а само создает его, полагает в своем самодвижении. В абсолютном знании, таким образом, нет внеположного предмета, объекта, в нем субъект и объект совпадают.
Отголосок этих достаточно традиционных идей можно найти в формальном литературоведении Шкловского. Но выражены они не на философском, а как бы научном языке. Формализм тщился быть научной теорией литературы, столь же доказательной, как физические теории, формулирующие законы природы. Тут и находится основное противоречие формализма – в этой попытке судить о формах духовной деятельности в методологии наук о природе.
В споре с марксистскими критиками формализма Шкловский привел цитату из Плеханова, очень идущую к делу:
«Еще Гегель очень хорошо показал в своей «Логике», что форма предмета тождественна с его видом только в известном и притом поверхностном смысле: в смысле внешней формы. Более же глубокий анализ приводит нас к пониманию формы как закона предмета или, лучше сказать, его строения».
А вот сам Шкловский:
«В понятии «содержание» при анализе произведения искусства, с точки зрения сюжетности, надобности не встречается (…) литературное произведение может быть анализировано и оценено, не выходя из литературного ряда… Мы доказывали, что произведение искусства построено целиком. В нем нет свободного от организации материала».
Вот тут самая суть: материал, предмет, содержание литературы не существуют вне самой литературы, как эстетический феномен они могут рассматриваться только в литературном ряду. Иллюстрируя в очередной раз это положение, Шкловский писал, что невозможно втиснуть вещь в экран, не изменив ее объем, не сделав ее двухмерной. Жизненность даже так называемого реалистического искусства – иллюзорна. Скажем, «Войну и мир» нельзя рассматривать как исторический роман, как повествование о борьбе России с Наполеоном: этот предмет, материал, содержание в романе Толстого существуют исключительно как литературная форма, понятней сказать – как повод для литературного построения. О войне 12-го года нельзя судить по роману Толстого.
Шкловский очень много писал о Толстом, делая из него самое убедительное доказательство своей теории. Например, знаменитый морализм Толстого, по Шкловскому, - не более чем литературный прием (самая знаменитая формула: «искусство есть сумма приемов»).Толстой не разоблачает казенное православие в «Воскресении» или ненужность искусства в сцене балета из «Войны и мира», а играет так называемым приемом остранения: показывая знакомые вещи с неожиданной стороны, с их, так сказать, подкладки, он делает привычную, автоматизованную вещь заново переживаемой. Цель искусства и есть обновленное переживание бытия, в этом эстетический эффект.
Формалисты, вдохновленные Шкловским, очень многое открыли в искусстве, действительно по-новому смогли его увидеть и показать. Это не значит, что теория бесспорна. Возьмем, можно сказать, скандальный пример провала формализма в оценке литературного явления: и Шкловский, и Тынянов в один голос написали о позднем Есенине, что «Москва кабацкая» плохие стихи, потому что они строятся на эксплуатации темы как таковой: темой поэзии Есенина стала тема гибели Есенина, это дешевый прием, нажимающий на эмоции. А Есенин взял и повесился. Жизнь поэта оказалась лучшей иллюстрацией к его стихам, удостоверила подлинность их, опровергла аргумент внеположной судьбе организации литературного материала. Есенин, как и Толстой, действует не только литературой, но целостностью судьбы.
Лучшее критическое суждение о формалистах я нашел в книге Б.М.Энгельгардта «Формальный метод в истории литературы (1927 г.):
«В формализме мы наталкиваемся не на границы данного метода, а на границы самой науки (…) Современное естествознание, за исключением некоторых чисто описательных наук, далеко отошло от конкретного явления. Оно безжалостно кромсает, режет и расчленяет живой и целостный факт, изучая в изолированном виде составные его элементы: чем чище и полнее изоляция, тем для него лучше».
Но в том и секрет, или, лучше сказать, тайна искусства, что оно относит как раз к целостному переживанию бытия, и говорить о его приемах как о его тайне – значит не сказать почти ничего. Здесь не вина Шкловского, а его, если угодно, беда. Да и не его индивидуальная, а судьба всей современной научной культуры. Наука по определению не ставит вопроса о смысле бытия, она всего лишь описывает количественные соотношения в искусственно, абстрактно изолированном материале. Современная культура – духовная вотчина Сальери, который, как мы помним, хотел поверить гармонию алгеброй. На этом и Шкловский споткнулся. А ведь был он по природе своей Моцартом.
Моцартов нынче нет, хотя в этом году и отмечается широко 250-летие Амадеуса. Такие фестивали в Америке называются “ Mostly Mozart ” – «В основном Моцарт». Шкловский - в основном Моцарт.
Иван Толстой: Род деятельности: парижский букинист. Познакомиться поближе с его заботами взялся Дмитрий Савицкий.
Дмитрий Савицкий: От них уже пытались избавиться. Некоторым они портили пейзаж. Иные считали, что товар их – сомнителен. Третьим не нравилось, что они загромождают тротуар… Парижские букинисты начали свое существование, как настоящие нелегалы в 18 веке и конца краю их проблемам не видно. Но прежде, чем описать нелегалов, нужно сказать хотя бы несколько слов о тех, кто утопал в легальности…
Первыми libraires , то есть буквально по-французски «книжниками», но не в русском смысле, а смысле хозяев книжных лавок, стали переписчики рукописей, манускриптов. В средние века переписчиками были монахи; должность эта была одной из самых почетных в монастыре. В хронике 11 века Одерика Витала рассказывается о том, как одного монаха встречают на небесах ангелы, но с ними спорят представители сатаны. Каждый раз, когда нечистая сила называет грехи монаха, ангелы показывают на переписанную им страницу Писания. В итоге счет в пользу монаха: у него больше переписанных страниц священных текстов, нежели грехов..
В 13 веке зарождение университета и колледжей потребовало в первую очередь книг. В Латинском квартале вдоль улицы Сан-Жак и перпендикулярной ей Сант-Андре-дез-Ар появились лавки, открытые бедными священниками-переписчиками рукописей. Лавки эти, первые книжных магазины, были двух видов: в одних хозяева получали переписанные уже книги и продавали их (то есть были посредниками); во вторых (которые назывались не книжными, а stationnaires , в латинском смысле «выставлять на показ») можно было заказать у переписчиков книгу или несколько книг. То были будущие издательства.
Оба типа книжных принадлежали Университету, входили в его гильдию и починялись его законам. Так libraire торжественно клялся ректору Университета в том, что он не изменит ни в одной рукописи ни буквы и ни знака, что переписанная книга будет всегда сдаваться в указанный срок; что книги будут в распоряжении университета по ценам, которые сам ректор решит установить.
Libraire , хозяин книжной лавки клялся так же, что на титульном листе рядом с именем автора и названием произведения будет выведено имя – заказчика, то есть владельца книги.
Книжники участвовали во всех мероприятиях университета и были допущены вместе с переплетчиками ко всем торжественным и религиозным процессиям наряду с профессорами и учащимися.
Но профессия эта, судя по тому, что хозяева книжных зачастую были и владельцами кабаре, была не слишком прибыльной…
На правый берег Парижа книжные лавки переселились довольно поздно. Здесь на полках книжных были исключительно копии рукописей отцов церкви и Священное Писание. Толпились же эти librairies вокруг собора Нотр-Дам.
Разрешение на копирование книги, а позднее на напечатание давал Университет, но, начиная с конца 16 века, главным цензором стал король. Причина – раскол церкви, появление еретиков и их книг. Так на костры площади Мобер стали всходить первые книжники (Этьен Долэ открыл список), рискнувшие оттиснуть книжечку Лютера или собственные мысли на тему Реформы…
Диссиденты появились неожиданно и одновременно с окончанием строительства Нового моста через Сену. Мост был торговый, модный и бедные книжники, часто торговавшие в разнос, установили на мосту свои лотки. Они стали первыми настоящими конкурентами для хозяев книжных магазинов. Само слово «букинист» появилось в 15 веке от голландского « bouquin » - старая книга. По понятной причине бедные лотошники и не могли продавать новые книги, а лишь подержанные. В 17 веке их в насмешку стали называть «МазаринАдами», потому что кардинал Мазарини (это ему они портили вид на Лувр) велел их с Нового моста согнать. Но как мы знаем, далеко они не ушли, а остались на набережных. И их враги, из теплых уютных книжных лавок, не раз обращались к королям с новыми призывами, гнать нелегалов куда подальше...
Само собой куплеты той эпохи высмеивали бедных букинистов:
«Эти бедняги каждое утро
В надежде заработать пару грошей,
С сыновьями, учениками,
женами, дочерьми (и командой вшей),
Нагруженные аж до самых бровей
Томами научного трёпа,
Приходят сюда, но не для поклёпа
(на попечителей наших церквей)
А чтобы, выставив свой товар,
Сей пейзаж превратить в кошмар».
В наши дни деление немного сложнее. Есть книжные отделы в больших универсальных магазинах, есть книжные, продающие лишь новые книги, есть книжные лавки-букинистов и есть – букинисты-лотошники. Я решил заглянуть к одному из них, в крошечную лавку недалеко от Пантеона:
Дмитрий Савицкий: Как становятся букинистами?
Андре: Люди становятся букинистами либо по призванию, либо совсем случайно…
- И в вашем случае?
- Я был преподавателем, но вот уже как 8 лет, как работаю букинистом… В книжных магазинах старых, то есть подержанных книг, хозяева не похожи на классических хозяев книжных. Я пришел в эту профессию из системы образования, другие – совсем из иных краев, но весьма часто для многих – это вторая профессия.
- Что вы преподавали?
- Я преподавал на предприятиях, в целом – проблемы культуры..
- Было трудно сменить профессию? С чего вы начали? С нуля? Или же вы купили книжную лавку?
- Нет, я не купил книжный, я действительно начал с нуля… Вы знаете, обычно в ход идут книги из собственных библиотек… И, само собой, я на какой-то срок снял помещение, чтобы попробовать, что из этого выйдет.
- А месторасположения вы выбрали специально?
- Ну, это все же Латинский квартал, даже если он нынче уже не тот, что раньше. Однако все же он остается «кварталом книг».
- Согласен. Чем отличается классический книжный магазин, продающий новые книги от вашего букинистического магазина?
- Основное различие, конечно, заключается в том, что букинист (если это настоящий букинист) ищет, разыскивает, редкие книги.. И это не смотря на то, что я в целом выставляю на продажу любые книги, любых жанров, книги удешевленные, которые стоят гораздо дороже в обычных книжных магазинах… Но я стараюсь отыскать, само собой, и книги гораздо более редкие, спрятанные.. что ли, которые просто так не найти. Букинист «случайных книг», старинных книг, должен искать именно такие редкие книги. Если он, конечно, настоящий букинист.
- Как вы ищите книги? Существуют особые методы? Различные возможности?
- Ну, в первую очередь книги покупаются у частных лиц, и этим не стоит пренебрегать. Иногда приходят соседи по кварталу, предлагают книги, а иногда и целые библиотеки. Существуют закрытые распродажи, это посложнее, но и там можно кое-что для себя подобрать. В целом, однако, мы ищем сами. В антикварных (у брокантов), на Блошином рынке. Даже у коллег-букинстов. У брокантов-частников.
- Существует ли Профсоюз букинистов?
- Да, есть такой, но для тех, кто собирает (я также их коллекционирую) действительно древние книги 17-18 века.
- Есть ли у вас клиентура, которая заказывает розыск, поиск той или иной книги?
- Случается и такое, но не часто. Все же мы сами находим книги: случайно, как повезет. Есть букинисты, которые берутся разыскивать, но это не мой случай.
- Букинисты довольно часто на чем-нибудь специализируются..? У вас, к примеру, много книг на английском..
- Это случайно, я просто купил партию английских книг.. Лично я ни на чем не специализируюсь, но напротив через дорогу, к примеру, мой коллега занимается исключительно книгами по философии, а его сосед - книгах о путешествиях.. И еще один – рядом специалист по эзотеризму. Итого – напротив через дорогу три букиниста и у каждого своя специализация. Но это не мой случай.
- Весьма часто, я заметил, букинисты и сами пишут..?
- Увы, нет! Это не для меня.
- Ваш коллега, что в бутике напротив, он все время стучит по клавишам!
- У него свой сайт на Интернете..
- А вы, вы выставляете книги на Паутинку?
- У меня есть Интернет, но я пока что на нем не помешался.. Может быть в будущем..
- Среди всех ваших книг, что было наиболее ценной и редкой находкой?
- Самой редкой? Наверное (это было совсем недавно) приобретение оригинального и ограниченным тиражом изданного, пронумерованного издания Марселя Пруста «В поисках утраченного времени». Это, пожалуй, самый редкий многотомник из всех изданий попавших мне в руки в эти последние годы…
- Каков был тираж этой серии?
- Это была серия, отпечатанная на бумаге верже в количестве 700 экземпляров. Все пронумерованы. Весьма недурная покупка.
- Вы начали с вашей собственной библиотеки, выставленной на продажу. Сколько нынче у вас в фонде книг – я не думаю, что все, что у вас есть, здесь выставлено на полках?
- Конечно нет. Я думаю 5-6 тысяч. Это не так уж много…
- Трудно удержаться на плову? Все же ваш букинистический – крошечный?
- Букинистический магазин – это нелегко. Тем более в наши-то времена с развитием Интернета! Букинистам, как я, которые, практически продают книги на улице, ей богу не просто. Но, оставаясь в общем русле жанров, при правильной стратегии выжить можно…
- Спасибо.
Дмитрий Савицкий: Обычные книжные в августе закрываются на две-три недели. Букинисты на набережной, те самые «МазаринАды» - продают все больше открытки да сувениры. Но четыре букиниста-фанатика с перекрестка Юльм-Фийотан – открыты семь дней в неделю. Так что слухи о том, что во Франции больше не читают, а лишь рассматривают картинки, не совпадают с действительностью. Господин Андре Лалюф это подтверждает.
Иван Толстой: В Польше отметили столетие со дня рождения Ежи Гедройца – редактора легендарного эмигрантского журнала «Культура», влияние которого на польскую интеллигенцию в советские времена невозможно переоценить. 2006 год объявлен в Польше годом Гедройца. Рассказывает Алексей Дзиковицкий.
Алексей Дзиковицкий:
«Даже если бы вы оказались в безлюдной пустыне, где стояла бы одна единственная будка с надписью «ключ у сторожа», то вы бы этот ключ без сомнения добыли», - так писал в письме Ежи Гедройцу выдающийся польский поэт, лауреат нобелевской премии мира Чеслав Милош.
Или еще цитата из статьи Ежи Марека Новаковского – известного публициста, политика, специалиста по международным отношениям, написанной в день смерти Ежи Гедройца: «Он был одним из последних людей, о которых можно без колебаний сказать, что это они для нас – авторитет»
В одним из последних интервью Гедройц сказал: я ни за что не поменял бы свою жизнь на никакую другую, хотя его жизнь трудно назвать легкой.
Ежи Гедройц родился в 1906 году в Минске в семье со старинными шляхетскими традициями, которая перебралась позднее в Варшаву – уже подростком Ежи Гедройц принимал участие в Варшавской битве, когда польская армия под командованием Юзефа Пилсудского одержала победу над красной армией, так что советская Россия была вынуждена пойти на заключение Рижского мира.
В межвоенный период Гедройц учится в варшавском университете – получает историческое и юридическое образование, работает в государственном аппарате и одновременно редактирует несколько ведущих польских журналов того времени в том числе и еженедельника «Политика» который существует до наших дней.
В 1939-м году вместе с польским правительством Ежи Гедройц оказывается в Румынии, а затем идет в польскую армию на Ближнем Востоке, участвует в боях с фашистами.
После окончания войны Гедройц решает не возвращаться в коммунистическую Польшу и в 1946 году вместе с Софьей и Зыгмунтом Хертц создает в Риме Литературный институт, цель которого – издание произведений главным образом классиков польской литературы. В том же году вышел и первый номер ежемесячного журнала «Культура», редактором которого Гедройц стал и был до самого конца жизни. В 47 он переезжает во Францию и здесь начинается самый интересный период в жизни редактора-эмигранта.
Ежи Гедройц был ярым противником коммунизма и свято верил в слово, как эффективное оружие борьбы с режимом. Причем речь не шла о пропагандистских агитках, гневных статьях эмигрантов, не имеющих никакой возможности влиять на то, что происходит на их родине, а о литературе, аналитических материалах, размышлениях, дискуссиях.
Говорит друг Ежи Гедройца, редактор католической газеты «Тыгодник Повшэхны» ксендз Алдам Бонецкий.
Алдам Бонецкий: «Культура» это доказательства силы слова. Страх, который охватывал коммунистические власти при словосочетании «журнал «Культура», все эти многочисленные операции, которые осуществляли спецслужбы, чтобы остановить выход журнала, дискредитировать его редактора, авторов, свидетельствует о том, что слово – мощное оружие. Ведь что еще было у Гедройца? Сколько дивизий? У него было свободное слово».
Алексей Дзиковицкий: В парижской «Культуре» печатались произведения Чеслава Милоша, Збигнева Херберта, позднее стати Адама Михника, Яцека Куроня и других авторов, которые у себя на родине были запрещены.
Для властей ПНР журнал стал чуть ли не контрабандой номер один. Несмотря на это, «Культура» доходила до Польши – подпольно переснималась, перепечатывалась – публикации журнала горячо обсуждались во время полулегальных студенческих собраний, в среде польской интеллигенции.
Коммунистические власти делали все для того, чтобы дискредитировать Гедройца, «Культуру», авторов, писавших для журнала. Примечательно, что многие не любили Гедройца и в иммигрантских кругах. Его критиковали за попытки налаживать как можно более тесные контакты со страной, несмотря на то, что ей правят коммунисты, лондонское иммиграционное правительство за призывы отказаться от территориальных претензий на востоке, а крайние националисты видели в нем демонического руководителя жидо-массонской мафии, стремившийся завладеть Польшей.
Последний, 628 номер парижской «Культуры» вышел уже после смерти Ежи Гедройца в 2000 году – такова была воля редактора. Он не хотел также, чтобы журнал продолжал выходить после его смерти.
Архивная запись. Говорит Ежи Гедройц.
Ежи Гедройц: «Для меня «Культура» заканчивается вместе со мной, потому что я не сумел, не смог воспитать заместителей, последователей, которые могли бы вести эту работу после моей смерти».
Алексей Дзиковицкий: Близкие говорят о Гедройце, что у него не было личной жизни, а единственной его любовью была Польша. Каково же было всеобщее удивление, когда после 1989 года Гедройц отказался навестить уже свободную Польшу – боялся разочароваться.
Гедройца критиковали за то, что он легко прощает бывшим коммунистам их прошлое – редактор охотно общался с президентом Польши, посткоммунистом Александром Квасьневским. Награжденный в разных странах десятками самых престижных титулов и званий, Ежи Гедройц, однако, отказался принять наивысшую государственную награду Польши – Орден Белого Орла.
Говорит Ежи Гедройц. Архивная запись.
Ежи Гедройц: «У меня до сих пор есть ряд очень серьезных замечаний к тому, что делают современные польские власти… Кроме того, мне кажется, что в Польше слишком щедро раздают награды, наблюдается эдакая инфляция наград».
Алексей Дзиковицкий: В статье «Мы все вышли из Гедройца», написанной к столетнему юбилею редактора и мыслителя, главный редактор «Газеты Выборчей» Адам Михник пишет:
«Его часто очерняли, порой целыми десятилетиями подряд – со всех сторон и он нередко отвечал тем, кто это делал сов сей откровенностью – не переносил мещанского менталитета – ни красного ни черного. Он сказал мне когда-то – не бойся идти против течения, оказаться в меньшинстве. Сначала обольют тебя грязью, а потом начнут уважать. Поляки уважают мужество». Уважение, с которым относится к тебе нынешняя Польша, доказывает, что ты, Ежи, был прав».
Сейм Польши объявил нынешний год – годом Ежи Гедройца.