Ровно 15 лет назад, утром 19 августа 1991 года, советские граждане, едва проснувшись, узнали о возникновении новой аббревиатуры – ГКЧП. Группа высших руководителей страны заявила, что в связи с болезнью Михаила Горбачева и невозможностью исполнять им обязанности президента СССР берет власть в свои руки.
ГКЧП расшифровывалось как Государственный комитет по чрезвычайному положению. 15 лет – срок немалый, и об этом вспоминаешь с некоторой заминкой, но вот что точно накрепко осело в памяти: никакого чрезвычайного положения ввести в стране не удалось. Объявлено было о введении комендантского часа, но вместо того, чтобы сидеть по вечерам своих квартирах, москвичи встали у Белого дома плотным многотысячным заслоном, а жители других городов вышли митинговать на центральные площади. Да, баррикады соорудили хлипкие, да, наверное, если бы пошли танки, никакие живые кольца их не остановили, но введенные в город войска никто применять не решился. Амнистированные впоследствии участники государственного переворота говорили: убоялись пролить слишком много крови. Может быть, причина в другом. Лгали же ГКЧПисты в августе 1991-го о том, что запертый в Форосе Горбачев серьезно болен. Им никто не поверил, ведь в стране еще слишком жива была память о том, что ни болезнь, ни старческие дряхлость и скудоумие – не повод лишать кого бы то ни было властных полномочий.
Сегодня Михаил Горбачев в интервью Радио "Свобода" так вспоминает о том лете: «Процесс, который уже был налажен, был естественным ответом на проблемы и осложнения, возникшие в стране. В частности, на недовольство людей, которые оказались в очередях за всем тем, что нужно для каждодневной жизни. В июле, после долгих колебаний, споров, началась реализация антикризисной программы. Интересно, что она начиналась как программа Кабинета министров, а к ней присоединились все республики, и даже прибалтийские страны с их особыми позициями по многим вопросам заявили, что не будут подписывать, но будут выполнять антикризисную программу. Это очень важный шаг: по всем главным вопросам мы нашли выходы для дальнейшего движения вперед. Вот это было естественным для продолжения демократического обновления СССР, в том числе, и для исправления допущенных просчетов, главным из которых было запоздание с преобразованием КПСС и Союза федераций».
Эти начинания, по мнению Горбачева, и не устраивали ГКЧПистов: «Сорвать этот процесс и стало целью путчистов. Путчисты – это верхушка номенклатуры, причем реакционной ее части, которая хотела взять реванш и вернуть все назад. Государственный переворот – это то, что им не удалось публично доказать и отстоять перед обществом. Они пошли на переворот, на тайные дела – и провалились. Потому что, как бы ни было трудно, но люди не хотели возвращаться к сталинским порядкам».
Вскоре после августовских событий распался Советский Союз. Его президент не раз высказывал по этому поводу сожаление, но сейчас, объективности ради, отмечает: «Страны СНГ – я должен, не вдаваясь в детали, сказать так, среди большей части населения и так называемой элиты этих стран я что-то не заметил тяги вернуться назад или особых сожалений, что нет теперь Советского Союза. Люди вспоминают о том, что надо было сохранить Союз и все сделать, чтобы он сохранился, - да. Но, кстати, опросы показывают, что теперь уже за возврат к СССР выступают только 5-7 процентов. Но особый случай – Россия, тут следует кое-что сказать. Ведь она потеряла больше всех: и в престижно-геополитическом плане – перестала быть великой державой, и в историческом плане – обесценивалось великое прошлое, и политически – утратила значительную часть былых государственных возможностей, и материально – перестала быть центром колоссального экономического комплекса с населением почти в четверть миллиарда человек».
Каковы же данные социологов? Как в наши дни в России оценивают августовские события? По мнению ведущего научного сотрудника Аналитического центра Юрия Левады Бориса Дубина, о них и помнят-то уже немногие: «Порядка 60 процентов не помнят, говорят, что были слишком малы или не успели разобраться, что к чему, процентов 10-12 воздерживаются от ответа – вот и остается порядка 30-32 процентов тех, кто, так или иначе, помнит. При этом примерно треть, даже немножко меньше трети помнящих все-таки считают, что это была попытка демократической революции, хотя не доведенная до конца, а впоследствии просто разбазаренная, профуканная. А для других это либо схватка наверху между претендентами на власть (из которых помнят только двоих – Ельцина и Горбачева), либо трагическое событие, которое повело страну не в том направлении. А вскоре произошло событие, которое не сразу было оценено, но, тем не менее, намного перекрыло эффект августа, - распад Союза. И уже в этой перспективе, начиная примерно с 1993-94 годов, стал видеться август 1991-го. А потом к этому прибавились обстрел Белого дома, чеченская война, слабеющий и теряющий управляемость Ельцин и так далее. Так что где-то к 1999-2000 году установилась нынешняя композиция оценок, и, в общем, они не так сильно колеблются уже на протяжении нескольких лет».
Насколько информированы о путче юные российские граждане? Вот какими сведениями располагает Борис Дубин: «Молодежь помнит та, которой сумели что-то передать те, кто был тогда вокруг Белого дома или принял близко к сердцу то, что тогда происходило. Но опять-таки на это наслоился октябрь 1993 года, и люди, которые защищали Белый дом, увидели, как по нему бьют из пушек. У нас есть такая цифра: порядка 11-12 процентов сейчас говорят, что они поддержали тогда Ельцина и его команду, но при том тогда было примерно в два раза больше людей, считавших, что прав был Ельцин и те, кто были с ним и за ним. Иначе говоря, добрая половина всех, кто мог бы сегодня помнить, переоценили тогдашние события и, видимо, постарались их вытеснить как разочаровывающие, приведшие к тяжелому опыту».
В том, что говорит Борис Дубин, кроется ответ на вопрос, отчего многие защитники Белого дома вспоминают о трех днях августа с неохотой и некоторым смущением.