Александр Генис: Если политический нерв 21-го века - на Ближнем Востоке, то экономический - на Дальнем. Об этом говорят последние статистические новости, согласно которым Китай превзошел Англию, Францию и Италию и вышел на четвертое место в мире.
Рассуждая о последствиях этого прорыва, о китайской карте в мировом раскладе, гарвардский ученый Росс Терилл на днях опубликовал в «Нью-Йорк Таймс» статью, которая начинается с громкого тезиса:
Диктор: Похоже, что сегодня Китай не остановить, а завтра не догнать. Что и не удивительно при годовом росте в 10 процентов. Маклеры Гонконга и Нью-Йорка только и делают, что спорят о том, в каком году китайская экономика обойдет американскую и выйдет на первое место в мире.
Александр Генис: Вопрос, однако, в том, сумеет ли Китай удержаться на волне экономических достижений, не меняя своей идеологии. Ведь Пекин пытается утвердить уникальную и крайне сомнительную политико-экономическую модель: «ленинизм + консюмеризм». В сущности, в этой гигантской стране идет эксперимент невиданного размаха. Он должен ответить на вопрос: возможна ли современная экономика без современной демократии, можно ли догнать Запад, не оставляя Востока, есть ли будущее у страны, лишенной политической свободы?
Еще более острыми эти вопросы становятся, когда авторитарный Китай сравнивают с многопартийной Индией. Пока доход на душу населения в Китае вдове больше, чем в Индии. Но в недавнем докладе Мирового Экономического Форума, учитывающего не только промышленные показатели, но и правовой аспект общества, перспективы Индии предстают более обещающими.
В связи с этим Росс Терилл пишет:
Диктор: Противоречивая идеологическая доктрина, соединяющая догматический ленинизм с беззастенчивым консюмеризмом, достигла предела своего влияния. С появлением в стране многочисленного среднего класса старую партийную элиту ждет новый вызов. И это значит, что Китай стоит на пороге рискованных, но неизбежных перемен.
Александр Генис: Успех такой идеологической реконструкции во многом зависит от того, как Китай обойдется со своим страшным, но полностью замолчанным коммунистическим прошлым. Об этом рассказывает книга «Китайские уроки», которую представит слушателям «Американского часа» ведущая нашего «Книжного обозрения» Марина Ефимова.
ДЖОН ПОМФРЕТ. «Китайские уроки:
пять однокурсников и история Нового Китая».
Марина Ефимова: Сейчас всех европейцев и американцев, побывавших в Китае, поражает энергия национального возрождения, особенно заметная в Пекине и Шанхае. А став свидетелем этого дух захватывающего преображения, легко поддаться соблазну забыть то, что ему предшествовало - безумие, нелепости и жестокости двух революций: социалистической и, так называемой, «культурной революции». Многим хочется скорей обратить взгляд в будущее и незаметно запихать 20-й век в груду веков длиннющей истории Китая. Или считать его незначительной прелюдией к светлому будущему. Но, как пишет рецензент книги Орвилл Шелл, «наивно полагать, что огромная нация может преодолеть силу исторического притяжения»:
Диктор: Книга «Уроки китайской истории» - своевременное лекарство от исторической амнезии, несмотря на то, что эта книга – чрезвычайно личная. Она описывает судьбы пяти однокурсников автора, который в 80-х годах, по студенческому обмену, учился в Нанкинском университете. После окончания он стал корреспондентом агентства «Ассошиэйтед пресс», а потом главой пекинской редакции газеты «Вашингтон Пост». То есть, в течение двух десятилетий он был наблюдателем и свидетелем одной из самых мрачных исторических драм двадцатого века. И сейчас его мучает вопрос: почему так много китайцев, включая и большинство его однокурсников, считают, что страна выиграет, если не будет оглядываться назад? Автор напоминает нам обо всех радикальных переменах в Китае с начала 20-го века и задается вопросом: может ли страна, решившая избежать осмысления и оценки своего прошлого, войти в сообщество великих держав, достаточно ответственных, чтобы на них мог полагаться остальной мир?».
Марина Ефимова: Перемены начались в первые годы 20-го века, с реформ династии Цин, поставившей под сомнение конфуцианские духовные ценности, а дальше пошел каскад революций. В 20-х – так называемое «Движение 4-го мая», которое повернуло интеллектуалов к западной науке, к демократии и очень скоро – к социализму. В 30-е годы националисты, во главе с Чан Кай-Ши, попытались утвердить в стране некий Западно-Восточный духовный и культурный эклектизм (или синкретизм, пользуясь философской терминологией). Затем, начиная с 1949 года, и надолго, установился тоталитаризм Мао Цзэдуна. И, наконец, в 80-х прагматизм Дэн Сяопина дозволил в стране авторитарный капитализм. «Все эти тектонические перемены, - считает Помфрет, - привели народ к нравственной дезориентации и потере всяческих корней». Он пишет:
Диктор: «Китай сделал огромный шаг от площади Тяньаньмэнь, но этот шаг разбил последний набор ценностей, традиций и идей, в которые народ верил. Остался нравственный вакуум, который затрудняет все движения. Чем же заполняется этот вакуум? Однажды, когда я шел по торговой улице Хунан с ее мемориальной аркой и электрическим огнедышащим драконом, меня вдруг осенило – «шопинг» заполнит вакуум, купля-продажа, перспектива материального благополучия! Эта улица стала храмом – посвященным не Марксу, не Будде, но деньгам».
Марина Ефимова: Нельзя сказать, что этот новый кумир Китая радует автора книги, но поклонение богатству, по крайней мере, кажется ему объяснимым. Чего он не в состоянии понять – это готовности народа забыть злодеяния режима Мао, варварство «Культурной революции». Он пишет:
Диктор: «Если бы мои родители были убиты властями, я бы посвятил мщению всю жизнь. Если участие в политических движениях протеста было бы смертельно опасным, я бы, по крайней мере, собирал свидетельства и готовил материалы для суда, когда он станет возможным. Почему же в Китае столько историй кончаются тем, что « bad guys » выходят сухими из воды? Потому, наверное, что правительство издавна контролировало все исторические исследования и книги. Память наказывалась, забывчивость вознаграждалась. Как сказал один мой однокурсник, «человеку не до мщения, если он каждый день борется за выживание». Немного сейчас найдется стран с таким числом нераскрытых преступлений, как Китай. Девизом Германии после разгрома нацистского режима стали слова «Ничто не забыто», а в нынешнем Китае девизом могли бы стать слова «Кто старое помянет, тому глаз вон».
Марина Ефимова: В 1945 году немецкий философ Карл Яспер читал в Гейдельберге курс лекций «Вопрос немецкой вины», в которых утверждал, что нация, принявшая на душу грех варварского режима, нуждается в очищении.
Диктор: «Естественно, такая нация испытывает соблазн избежать нравственного разбирательства недавнего прошлого. Но большая часть нашего народа будет страдать от уныния и цинизма до тех пор, пока не примет на себя еще одну боль - боль правды. Вопрос нашей вины должны поднимать не только другие, но и мы сами. И от того, как мы ответим себе на этот вопрос, будет зависеть наше отношение с миром и с самими собой».
Марина Ефимова: В Китае пока не нашлось философа, решившегося задать этот вопрос, тем более – ответить на него.
Александр Генис: Грандиозные успехи Китая, о которых мы говорили в начале этой передачи, в немалой степени обязаны всемирной китайской диаспоре, которая играет огромную, несопоставимую, например, с российской эмиграцией, роль в экономическом и культурном развитии страны. Заграничные китайцы, которые теперь все чаще возвращаются на родину, привозят с собой капитал и информацию, без которых был бы невозможен феноменальный прорыв Китая в будущее.
Конечно, это уравнение работает в обе стороны: китайцы не только увозят, но и привозят. Так, каждый из многочисленных Чайнатаунов в Америке служит проводником китайской культуры, влияние которой отнюдь не исчерпывается пекинской уткой (хотя и о ней забывать не стоит). В этом отношении уникальную роль играет самый интересный, на мой взгляд, Чайнатаун в мире – нью-йоркский. Он не только больше, чем в Сан-Франциско или Лондоне, но, я бы сказал, более аутентичный, более «китайский», чем обезличенный Мао Цзэдуном Пекин. В Нью-Йорке экзотике меньше мешают уродливые изгибы идеологии. Именно поэтому наш Чайнатуан и сумел сохранить китайскую традицию, которую с такой любовью пестуют на ежегодном фестивале американцы китайского происхождения.
На это раз в их шумную компанию затесалась корреспондент «Американского часа» Рая Вайль.
Рая Вайль: В отличие от всех прочих этнических групп, китайцы свои фестивали проводят по-деловому. Никто не марширует в национальных костюмах по Пятой Авеню, никто не размахивает флагами, никто не кричит. Все спокойно, без суеты, без дополнительных полицейских на улицах. Музыки, правда, много, на каждом углу звучат традиционные китайские мелодии, причем, видно, что это не профессиональные музыканты, а так, любители, сменяют друг друга, играют, поют, микрофон открыт для всех...
А в остальном Чайнтаун, расположенный в Нижнем Манхэттене, в двух шагах от нашей редакции, и в день фестиваля живет своей обычной жизнью. Работают рестораны и магазины, по узким улочкам разгуливают туристы, на спортивной площадке играют дети, и многочисленные лотки, как всегда, завалены рыбной снедью и дешевыми овощами и фруктами. Лишь одна улица перекрыта, где проводят бесплатные консультации для китайских семей представители всевозможных бизнесов и общественных организаций. Да еще в сквере, рядом с буддийским храмом, установлена большаясцена для большого представления. Как сказала мне Маргарет Чейн, президент Американо-Китайской Ассоциации и один из организаторов этого осеннего фестиваля, здесь каждый найдет для себя развлечение - и старый, и малый...
Маргарет Чейн: Этот фестиваль мы проводим уже 15 лет, Он посвящен китайским эмигрантам и их вкладу в американскую культуру. Ведь первые китайцы - купцы, матросы - стали селиться в Америке уже с середины 18-го века, а к началу 19-го появился Чайнатаун. Мой прадед, ему скоро 100 лет исполнится, рассказывает, что люди тогда жили по 10-15 человек в одной комнате и работали по 18-20 часов в сутки. На семь тысяч китайских мужчин, проживавших тогда в Манхэттене, приходилось не более 150 женщин. Основной поток, конечно, хлынул в середине прошлого столетия, когда, наконец, открыли, а потом и увеличили эмиграционную квоту. Вот тогда китайский город разросся, расцвел, потеснил даже Маленькую Италию. Сегодня в Нью-Йорке, по статистике, в одном только Чайнтауне проживает 60-70 тысяч китайцев, а на самом деле, я думаю, их здесь более ста тысяч.
Рая Вайль: Мне очень хотелось поговорить с кем-нибудь из старых китайцев, и их на фестивале было много, но мне не удалось найти ни одного, кто хотя бы немного говорил по-английски. Зато их дети и внуки и китайский великолепно знают язык, и на английском практически без акцента говорят. 32-летняя Эми Чин родилась в Чайнтауне, здесь закончила школу, потом университет. По профессии он архитектор, работает в местном отделении нью-йоркского градостроительства.
Эми Чин: Это очень важный фестиваль, на него обычно приезжают китайские эмигранты со всего Нью-Йорка, и даже из других городов. Дело в том, что в этот день мы проводим бесплатные консультации, цель которых - улучшение уровня жизни китайского населения. В какую школу или детсад определить ребенка, как открыть счет в банке, как получить ссуду, купить машину, дом, как получить гражданство, и так далее, и тому подобное. Адреса и телефоны организаций, где справки можно получить на родном языке. Консультации проводят юристы, бизнесмены, врачи, учителя, представители банков и городского совета. Все охвачено. Это - семейный фестиваль, цель которого - помочь людям лучше устроиться в этой жизни. Вы себе не представляете, сколько китайских семей находится в полном неведении в отношении своих прав и возможностей. Некоторые не знают даже, как открыть счет в банке, не говоря уже о том, чтобы обратиться за социальной помощью, когда это необходимо. Кроме того, мы даем информацию о самом Чайнтауне, о его бизнесах, магазинах, ресторанах. Короче, этот традиционный, ежегодный фестиваль – важное событие в жизни китайской общины.
Рая Вайль: Родители Эми родом из Южного Китая, и дома говорят на родном диалекте...
Эми Чин: Мы едим китайскую еду, справляем все китайские праздники, наши дети не забывают родной язык, хорошо знают китайские легенды и мифы, китайские традиции, главная из которых - уважение к старости. Раз в год мы ходим на кладбище, чтобы почтить память наших предков. Мы не должны забывать, откуда мы родом и кто мы.
Рая Вайль: У Эми на Бруклинском кладбище похоронен дед, а дядя ее, которому недавно исполнилось 98 лет, служил в американской армии во время Второй мировой войны, воевал в Европе. Сама Эми замужем за китайцем, но ее младшая сестра выбрала себе в спутники жизни эмигранта из России. Когда-то смешанные браки в китайской общине были большой редкостью, но времена изменились…
Эми Чин: Это - Америка, а в Америке смешанные браки - обычное дело, особенно среди молодежи. Да и какая разница? Здесь мы все американцы. Во многих семьях родители против смешанных браков, причем, против, в основном, китайцы. Американцы намного спокойнее к этому относятся. Но в китайских семьях дело иногда до разрыва доходит. Старые китайцы боятся, что при смешанных браках их внуки вырастут, не зная ни китайского языка, ни китайских традиций, и у них не будет с ними ничего общего. Короче, старики не одобряют таких браков, но вынуждены мириться с этим, потому что сохранение семейных связей важнее, все зависит от человека, каждый случай индивидуален.
Рая Вайль: А на большой сцене все это время идут представления, в том числе и для детей, которые сами участвуют в инсценировках китайских легенд и мифов. Известно, что в китайской культуре много привидений, китайцы верят в них и поклоняются им уже несколько тысячелетий. Даже Конфуций говорил: отдавай дань привидениям и богам, но держись от них подальше. И вот семилетняя девчушка по имени Эллис, одна из участниц конкурса по китайской мифологии, рассказывает старинную притчу о знаменитом ученом из династии Сунь, который не верил в привидения и решил написать об этом сочинение под названием «Привидений нет»...
Эллис: Легенда рассказывает, что привидения испугались – ученый опус, написанный влиятельным ученым, может их погубить. Чтобы этого не произошло, они сначала пытались уговорить мудреца не писать его вовсе. Когда из этого ничего не вышло, оно договорились с ним о компромиссе. Ученый написал: привидения существуют для тех, кто в них верит, и не существуют для тех, кто в них не верит...
Рая Вайль: Потом был спектакль кукольного театра, тоже, по мотивам китайской мифологии, а потом, что привлекло больше всего зрителей, конкурс на лучшее исполнение арий из традиционной пекинской оперы. Известно, что эта форма искусства объединяет музыку, танцы и литературу в одно представление на сцене, которое проходит по аккомпанемент традиционных музыкальных инструментов. Для старых китайцев нет большего наслаждения, чем слушать такую оперу. Да и в конкурсе участвовали уже далеко не молодые люди. Я подошла как раз к тому моменту, когда называли имена победителей. Первый приз получила 65-летняя госпожа Сан Ли, абсолютно не говорящая по-английски, но великолепно исполнившая песню, как перевели мне доброхоты, про бабочку, поселившуюся в грушевом саду...
Ну, а закончилось все большим концертом китайской национальной музыки.
Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов.
Григорий Эйдинов: Новый диск канадской группы «The Bare - naked Ladies » называется «Обнаженные голые леди - это я» (The Bare - naked Ladies - are me). Само название группы означает «Обнаженные голые леди» и изначально было придумано двумя школьными друзьями из города Скарборо под Торонто как вариант шуточного, идиотского названия для какой-нибудь группы, желающей привлечь внимание. Однако, когда одного из них попросили выступить на местном конкурсе «Битва групп», он согласился, представив их команду устроителям именно как «The Bare - naked Ladies ». Друзья собирались три раза прорепетировать до конкурса, но так и не смогли появиться ни на одной из репетиций. Когда пришла их очередь выступать, они просто начали вместе импровизировать, исполняя подряд все, что помнили и могли сыграть. Их усилия были встречены неожиданной овацией, и с тех пор дурачество и импровизация стали важным элементом их славы. Но не единственным. Этот теперь уже квинтет эксцентричных и талантливых музыкантов завоевал огромную популярность во всем мире, особенно среди студентов, своими бесконечными, оригинальными, веселыми и энергичными гастрольными выступлениями. Выросшие на «Битлз» и « Beach Boys » « Bare - naked Ladies » не толкают рок за границы изведанного, не дебоширят и не бросают вызов обществу. Они просто любят играть вместе и делают это замечательно. « Bare - naked Ladies » предложили поклонникам сделать ремикс их новых песен и лучшие результаты издать отдельным альбомом. Как минимум одну песню на новом альбоме я бы не трогал. Вот она. Непринужденные « Bare - naked Ladies » - «Все изменилось».
Александр Генис: Ровно 50 лет назад отец кибернетики Алан Тьюринг сказал, что умной можно будет назвать только ту машину, которая окажется способной отвечать на простые вопросы (вроде - «Кто победит на выборах?», «Что делать, если муж меня разлюбил?») таким образом, что мы не поймем, имеем ли мы дело с человеком или искусственным интеллектом. Споря об этом, два компьютерных гения уже нашей эпохи, Рэймонд Крузвейл и Митчел Кэйпор, заключили пари. Первый утверждает, что в 2029-м году кибернетика сдаст экзамен Тьюринга, второй считает, что этого не произойдет никогда. До назначенной даты осталось всего 13 лет, а ученые и инженеры торопятся создать первую альтернативу человеку – робота.
На вопросы корреспондента "Американского часа" Ирины Савиновой отвечает профессор компьютерного отделения нью-джерсийского университета Ратгерс Хаим Хёрш.
Ирина Савинова: Профессор, создание роботов — это серьезное занятие или игра?
Хаим Хёрш: Это - и то, и другое. Серьезное занятие, но оно, вроде, и веселое занятие. Приведу пример: несколько месяцев назад ученые всего мира опять работали над созданием модели автомобиля-робота, который должен был самостоятельно проехать через пустыню по неизвестному заранее маршруту. В прошлом году робот смог покрыть только 7 миль. В этом году победителем стала команда Стэнфордского университета в Калифорнии. Видели бы вы, как они забавлялись, работая над этой невероятно сложной технической задачей! Более простой пример: несколько лет назад компания Сони создала собаку-робота. И хотя компьютерная платформа, на которой собака была смоделирована, сугубо научная, собак-роботов заодно научили играть в футбол. Работающие над созданием роботов получают огромное удовольствие еще и потому, что сегодняшние роботы очень близки природе человека.
Ирина Савинова: Профессор, можно сказать, что робот — это компьютер?
Хаим Хёрш: У робота две составляющие и одна из них — физическая, взаимодействующая с окружающей действительностью. Механизмов, которые взаимодействуют с окружающим миром, много. Простой термостат взаимодействует с окружающей средой, он измеряет температуру воздуха и или включает обогреватель или выключает. Но никакого оценивающего процесса за этим не стоит. В тех же механизмах, которые мы называем роботами, происходит дополнительный процесс между реакцией на окружающую действительность и действием — мыслительный, основанный на компьютерной вычислительной технологии. Так что компьютеры — часть роботов, но сами они не роботы. Нельзя себе представить, что в роботах сегодня или в будущем не будет компьютеров, потому что, определяя робота, мы говорим: "Робот действует в манере, типичной для человека, а человек использует компьютер для вычислений".
Ирина Савинова: Совершенно очевидно, что мы можем жить и без роботов, но их создают. Какова же их функция сегодня, и что они смогут делать в будущем?
Хаим Хёрш: Роботы — это механические приспособления, взаимодействующие с окружающим миром таким же образом, как и люди. Посмотрим на посудомоечную машину. Она вроде функционирует как робот, моет вместо нас посуду, но отличие в том, что у робота есть другие качества, сближающие его поведение с поведением человека. Создание роботов для инвалидов — одна из разновидностей роботостроения. Мы называем это «ассистирующей, вспомогательной технологией». Задача таких роботов — выполнять работу по дому и другие задания, облегчая жизнь человеку в инвалидном кресле. Над созданием таких автоматов ученые работают уже сегодня, но таких роботов пока нет.
Другой пример: пылесос, знакомый многим под названием "Румба". Это простейший робот, по форме похожий на летающую тарелку, он самостоятельно передвигается по комнате и собирает пыль. Это типичный пример роботостроения на службе массового рынка.
Гораздо более сложные роботы использует космическое агентство НАСА. Есть функции, которыми нельзя руководить с Земли, потому на борту космических кораблей установлены роботы, корректирующие, например, курс полета. После 11-го сентября на раскопках развалин зданий Всемирного центра работали роботы. Оснащенные видеокамерами, они могли проникать в недоступные для человека места и опознавать в завалах останки погибших. И уже давным-давно роботы были заняты на сборочных линиях: мы прекрасно знаем, как выглядит искусственная рука. Все это - примеры того, как используют роботов сегодня и как их хотели бы использовать в будущем.
Ирина Савинова: Так какое же будущее ожидает роботов?
Хаим Хёрш: Предугадать будущее для любой новой технологии очень трудно. Представьте себе первые самолеты братьев Райт, созданные ими для одного пассажира, и современные авиалайнеры, перевозящие сотни пассажиров и тонны грузов по всей планете. Но, как я уже говорил, самой перспективной кажется вспомогательная функция роботов. Скажем, автомобиль, который будет ездить сам. Столько аварий на дорогах, что создание водителя-робота — очень важная задача. Но на вопрос, какое будущее у роботов, нельзя ответить точно, как нельзя было ответить на вопрос, какое будущее ожидало самолет братьев Райт.
Ирина Савинова: Какое отношение роботы имеют к научной фантастике?
Хаим Хёрш: Все наше отношение к роботам и их функциям сформировалось под воздействием научной фантастики, влияния Стивена Спилберга тут больше, чем ученых. Нам сразу Терминатор приходит на ум или какой-то другой персонаж, выглядящий крайне сложным технологически. Роботы же очень рудиментарны по сравнению с тем, какими себе их представляют люди, начитавшиеся фантастики. Многие думают, что робот и в самом деле будет выглядеть, как робот из кино. Но, создавая роботов, ученые не имеют ничего подобного в мыслях. Наша задача в том, чтобы разработать механизм, который будет выполнять - в характерной для человека манере - задания, которые мы, люди, не знаем, как выполнять.
Ирина Савинова: А можно создать робота-писателя или художника, то есть, робота-творца?
Хаим Хёрш: Такая задача — прекрасная иллюстрация стоящих перед нами трудностей. Что делает человека разумным существом? Сознание и способность творить. У многих ученых, работающих над созданием роботов, есть мнение, что человек — существо, имеющее физическое воплощение, а раз есть физический механизм, который, например, двигает руками или пишет стихи, то этот механизм можно дублировать.
Правильнее было бы спросить: могут ли роботы иметь сознание, могут ли они задать себе вопрос, зачем они существуют? Только тогда мы можем увидеть в них наше отражение. Написаны некоторые успешные компьютерные программы, о которых можно сказать, что они в состоянии сделать робота в какой-то степени творцом, но в целом пока это нереально, вопрос остается открытым.
Ирина Савинова: С первых опусов научной фантастки, авторы пугали нас восстанием роботов. Это возможно? Могут роботы превратить нас в своих рабов?
Хаим Хёрш: Ваш вопрос — пример того, насколько неверно люди понимают, что такое робот. Если вы — Стивен Спилберг, то ответ будет — да, роботы могут нас поработить, если вы — писатель, ответ такой же. Но чтобы такое произошло, роботостроение должно пойти настолько далеко вперед, что просто невозможно себе этого пока представить. Важно другое: изобретатели должны предвидеть все возможные последствия своих открытий. Все эти описания мира, который порабощают роботы, можно принять к сведению, но они очень далеки от научно предсказуемой действительности. Это равносильно тому, как если бы братья Райт предвидели, что самолеты будут использовать в качестве бомбардировщиков. Они никак не могли предвидеть такое применение их технологии. Однако сегодня ученым необходимо рассматривать все возможные сценарии. Любое изобретение можно использовать и с добрыми намерениями, и со злым умыслом.
Другое предположение, что механизм робота вдруг начнет работать неправильно, или что он будет запрограммирован таким образом, что будет действовать против людей, — тоже из мира научной фантастики. Программирование — тяжелый труд, но мы знаем, как программировать, и наши роботы делают только то, чего мы от них ожидаем.
Александр Генис: Сам не знаю, радоваться мне этому или огорчаться, но я имел отношение к знакомству российских читателей с прозой Чарльза Буковски. Первая публикация его переводов в журнале «Иностранная литература» вышла с моим предисловием, первая книга – с моим послесловием. С тех пор, Буковски, этот «анфан терибль» американской словесности, успел стать культовым писателем в России. Возможно, это происходит по недоразумению. Буковски приняли за западную версию Венички Ерофеева, что совершенно несправедливо. Помимо выпивки, у них нет ничего общего. Буковски был автором другой складки, традиции и характера - прямо скажем, довольно неприятного. Что, впрочем, не отменяет его необычного, я бы сказал, поэтического таланта.
Так или иначе, миф Чарльза Буковски продолжает жить и после его смерти, о чем свидетельствует новый фильм, который слушателям «Американского часа» представит ведущий нашего «Кинообозрения» Андрей Загданский. Прошу, вас, Андрей.
Андрей Загданский: Чарльз Буковски – фигура легендарная в американской литературе. Бент Хамер – норвежский режиссер адаптировал в основном автобиографическую повесть Буковского Factotum - «Разнорабочий»
Главную роль Генри Чинаского играет Матт Диллон – актер, приближающийся в своем статусе к уровню большой звезды. Его роль в Оскаровском « Crash » («Авария») – бесспорно, самая заметная в фильме.
Помните, он играет того самого полицейского, который сначала издевается над афро-американской парой, ощупывает под предлогом обыска женщину, а потом, в другом эпизоде, спасает ту же самую женщину из опрокинутого и горящего автомобиля. Вы помните это, конечно?
Александр Генис: Да, конечно, это такой драматический американский момент, когда ничто не помешает герою совершить подвиг.
Андрей Загданский: Совершенно верно. Напоминает немножко советский фильм. Матт Диллон играет Генри Чинаского, альтер эго Чарльза Буковски – люмпена, живущего на самом дне социальной лестницы и не очень-то стремящегося как-то продвинуться вверх. Генри постоянно пьет, легко и без тени сожаления бросает одну работу за другой, сходится с женщиной, чьи моральные устои вызывают наши серьезные сомнения, и живет бессмысленной, лишенной всяких амбиций жизнью - ведет то, что по-английски так точно называется low lif е – низкая жизнь. Кажется, ему все равно, кажется, что любые превратности жизни и все дурацкие маленькие приключения, в которые он постоянно попадает, его не касаются. Кажется, что он живет так, как хочет - без всякой оглядки на других или на принятую мораль.
Александр Генис: Что и делает его свободным человеком. Я думаю, что сейчас Буковски так популярен, особенно за границей, не в Америке, а в Европе, в Латинской Америке, в России, потому что он представляет такой тип бродяги без всяких обязательств. Это не американский идеал.
Андрей Загданский: Да, но каждый ему завидует, каждый немножко бы хотел тоже жить жизнью без всяких обязательств, свободной, якобы, жизнью. Словом, Генри, как сказал один кинокритик, устанавливает планку своих жизненных ожиданий так низко, что сам же постоянно спотыкается о нее же. Кажется, что он не участвует в собственной жизни, а всего лишь наблюдает за ней. Словно он сам - насекомое, жучок в банке, любопытный вид.
Последнее, наверное, самое правильное.
Важно, однако, заметить, что Генри – писатель. По его собственному признанию каждый хочет какой-то формы успеха, какой-то формы признания. И я смею предположить, что никакая иная форма успеха, никакая иная форма социального признания, кроме литературы, его не интересует. Не касается. Не существует для него.
Александр Генис: Точно так же, как и для Буковского, который шел на все компромиссы со своей совестью, с обществом, с чем угодно, лишь бы его оставили в покое и дали ему писать. Он был невероятно плодовитый писатель.
Андрей Загданский: Генри тоже пишет. И каждый раз после очередной дурацкой истории, он либо сидит и пишет дома, прихлебывая из бутылки, либо запихивает очередной гигантский конверт с рукописью в почтовый ящик.
Каждый раз это смешно и горько. В фильме много закадрового голоса – авторского текста – конечно, текста самого Буковского. Он ироничен, остроумен и безжалостен. Это горький текст. Это горькие рассуждения о том, что так неумно называется смыслом жизни.
Спираль жизни героя фильма неукротимо закручена вниз, и вот Генри уже на улице, ему негде жить, ему нечем платить за квартиру. Его почту, приходящую в жалкий меблированный отель, подбирает хозяйка этого не слишком фешенебельного заведения. За обедом она читает его письма, одно из которых сообщает, что издательство Black Sparrow Press (теперь это Harper Collins ) отклоняет два его рассказа, но намеренно опубликовать третий из представленных. Кроме того, редактор считает нужным написать, что за то время, что Генри присылал им свои короткие истории, он вырос в настоящего писателя.
Хозяйка отеля хмыкает, дочитав письмо, прячет его в карман халата и возвращается к своему обеду. Конец фильма.
Узнает ли Генри когда-нибудь об этом письме, для зрителя остается загадкой.
Александр Генис: То есть, сюжет «Золушки» остается незавершенным. В пределах фильма из грязи в князи герой не попадает?
Андрей Загданский: Да. Мы должны догадаться, экстраполировать историю сами. Мы-то знаем, что Буковски стал писателем довольно известным, хотя стиль жизни не изменил.
Александр Генис: Как Вы думаете, что придает обаяние Чарльзу Буковски и списанному с него герою фильма?
Андрей Загданский: Я думаю, что без обаяния Буковски, без обаяния актера, который его играет, не было бы просто ничего. История бы не состоялась. Герой был бы подонком, низкой личностью, не заслуживающей ни внимания, ни уважения. Обаяние превращает его в персонажа. Обаяние делает его кем-то, с кем мы можем общаться, можем терпеть, можем принимать, можем наблюдать.
Александр Генис: Конечно, это мне напоминает другой фильм по Чарльзу Буковскому, с очень похожим сюжетом - «Завсегдатай бара». Там играет Мики Рурк, и он, конечно, невероятно обаятельный актер с таким сильным присутствием на экране, что мы попадаем под его влияние. Хотя, надо сказать, что сам Чарльз Буковски был не только не красивым, но еще и очень неприятным. И его знаменитая колонка, которая много лет печаталась в «Калифорнийской газете» называлась «Записки мерзкого старикашки».
Андрей Загданский: А вы знаете, Саша, как эпитафия, которую он сам себе выбрал, написана на его могиле? - « Do not try » - «И не пытайтесь».
Александр Генис: Сегодняшний «Американский час» завершит очередной выпуск нашей традиционной ежемесячной рубрики - «Музыкальное приношение» Соломона Волкова, в которой, как всегда, будут представлены три новейшие записи в самых разных жанрах.
Прошу, Соломон.
Соломон Волков: Я хотел показать новые записи в самых разных жанрах, которые мне пришлись по душе и что-то мне интересное показали в композиторах, которых я знал, с новой стороны показали исполнителей, которых я тоже любил и знал.
Первый диск посвящен сочинениям Джузеппе Тартиньи. Для широкой аудитории это не такое знакомое имя, но мне, как бывшему скрипачу, когда-то всю плешь проели Тартиньи. Ничего этого не звучало, или практически ничего. Правда, я сам играл сонату Тартиньи, которая называлась «Дьявольские трели». Всем всегда страшно хотелось эти «Дьявольские трели» поиграть, потому что это очень заманчивое название. Но когда доходили, ничего особенно дьявольского в ней не было, была просто очень красивая, мелодичная и запоминающаяся музыка. Кроме этих «Дьявольских трелей», никто ничего Тартиньи не играл, никто о нем ничего не знал. А на этом диске записаны его сольные сонаты. Их играет американская скрипачка Мишель Макарски, и ты понимаешь, какой это был замечательный автор, с какой богатой и изысканной фантазией. В отличие от подавляющего большинства итальянских композиторов его времени, а он родился в 1692 году, а умер в 1770-м...
Александр Генис: Грубо говоря, во времена Баха.
Соломон Волков: Да. И, вообще, преклонный возраст, что не очень типично для той эпохи. Но что про него интересно, что у него какие-то славянские корни получаются. Потому что он родился в городе Пьерано, который тогда был частью Республики Венеция. А сейчас это город Словении. Затем учился он у композитора и монаха Богуслава Черногорского, чеха из Богемии, и три года еще прожил в Праге.
Александр Генис: Это та самая Европа 18-го века, которая была космополитичней нашего времени.
Соломон Волков: И с тех пор исследователи стараются выискивать и выискивают в его произведениях какие-то славянские влияния. Мы покажем слушателям менуэт в исполнении Мишель Макарски, у которой, кстати, тоже и славянские, и итальянские корни. В этом менуэте, может быть, можно услышать какие-то славянские влияния.
Второй диск уже совершенно из другой эпохи. Это наша современница, которая живет в том же городе, что и мы. Это Одра Макдоналд, бродвейская афро-американская дива...
Александр Генис: Женщина фантастической красоты.
Соломон Волков: Да. Я с большой симпатией и интересом слежу за ее творческим путем. Она очень необычно развивается. Она не поет обыкновенно заигранный репертуар, а всегда старается найти что-то новое или забавное. Вот у нее вышел, после некоторого перерыва, новый диск, и я хочу показать оттуда песню в ее исполнении под названием «Быть зеленым», суть которой выражена ее первой строчкой – «Нелегко быть зеленым». Эта песня взята ею из чрезвычайно популярного в Америке шоу «Улица Сезам». Детское шоу, которое помогает детям учиться грамоте и, вообще, всяким полезным вещам. И там такая лягушка - потрясающий персонаж, очень смешной - поет эту песню «Как нелегко быть зеленым». Мораль несложная – как трудно быть другим, чужим, непохожим. Эта песенка незамысловатым образом учит детей, но и взрослых тоже, тому, чтобы быть более толерантными и терпимыми.
И, наконец, чрезвычайно любимый мной Стравинский. Новый диск с оркестровыми сочинениями Стравинского, выпущенный Штуттгартским камерным оркестром под управлением американца Дэннис Рассела Дэвидса. Он показывает целую серию сочинений Стравинского, связанных одной темой. Это все танцевальная музыка. Я, в связи с этим диском, подумал о том, насколько Стравинский ответственен за место и позицию классического балета в 20-м веке. Без Стравинского не было бы того классического балета в 20-м веке, который мы знаем.
Александр Генис: Как без Чайковского не было бы балета в 19-м веке.
Соломон Волков: Абсолютно правильная параллель. Я всегда поражаюсь таким ситуациям, когда человек один, собственными руками меняет судьбу целого жанра. До него была одна ситуация - пустыня Сахара, а он пришел и, вдруг, - оазис. Вот так произошло с Чайковским. До него это была абсолютнейшая дребедень, всякие там Минкусы, такие ремесленники. Можно было слушать эту музыку, только если сильно от нее отвлекаться. А Чайковский впервые создал балетную музыку, которую и отдельно от танцев можно слушать. И в 20-м веке такую роль выполнил Стравинский. Он невероятно модернизировал этот танец, сохранив его классическую основу. Это как-то очень совпало с природой дарования самого Стравинского. Эта дансантность есть у него – роль ритма у Стравинского чрезвычайно велика, начиная еще с «Весны священной». И раньше, в его более ранних балетах, но особенно, конечно, эта роль бешеного ритма проявилась в «Весне». А вот ближе к середине своего творческого пути, в 30-40-е годы, это так называемый неоклассический период у Стравинского, он поостыл немножко и тоже избрал особый дансантный стиль, который и породил, собственно говоря, Баланчина, как мы его знаем, с таким любовным и, одновременно, ироническим отношением к классическому стилю. Как бы этот стиль воспроизводится, и ты можешь получить от этого удовольствие. Но, одновременно, здесь есть некая ирония и некая дистанция.
Александр Генис: Как Набоков или Бродский обращался с традицией.
Соломон Волков: Они в этом смысле очень схожи. И один из опусов на этой пластинке – «Концертные танцы 1942 года» как раз и демонстрирует то, что Стравинский сохранил из классической танцевальной музыки 19-го века, и что он туда привнес нового. Штуттгартский камерный оркестр под управлением Дэнниса Рассела Дэвиса.