Тамара Ляленкова: Тема сегодняшней программы – «Советские идеалы 20-30-х годов».
Любой исторический промежуток, помеченный вехами политических перемен, предлагает свои собственные идеалы, по которым можно судить, если не о намерениях большинства, но хотя бы о векторе социальной устремленности. И в этом смысле послереволюционный период заслуживает особого внимания, поскольку опыт гендерного равноправия в эти годы действительно уникален. Более того, сформулированные советами идеалы прослужили, вопреки всему, не один десяток лет, а российская женщина до сих пор несет двойное бремя – семейных и общественных обязанностей.
О мужском и женском идеалах 20-30-х годов я попросила рассказать Анну Бородину, сотрудника Тверского Центра женской истории и гендерных исследований, и Дмитрия Бородина, историка, магистра факультета гендерных исследований Центрально-Европейского университета.
Анна Бородина: В зависимости от крестьянки, общественницы, служащей разные были идеалы и разные нормы женственности. Но в целом на уровне икон политических это – новая пролетарка, женщина, которая завязывает платок не под подбородком, а на затылке, то есть по-новому. Это и постерах, и в марках, в визуальных образах проявлялось: красная косынка, повязанная сзади, - символ освобождения. Как правило, это женщина молодая или изображаемая такой, в фертильном, так сказать, возрасте, сначала не в окружении детей. Это самостоятельная некая женщина.
И здесь есть очень интересный момент. Хотя во многом женщина считалась соратницей мужчины, как главного пролетария (неслучайно и у Мухиной в концепции мужчина-пролетарий держит молот, держит серп крестьянка – это вторично по отношению к пролетариату, движущей силе), но сами женщины во многом восприняли свою новую роль, свое новое положение в обществе, что «мы участвуем в производстве, мы значимы». Открылось столько возможностей не сидеть дома, а участвовать в общественной жизни, в политике, в жизни той же партии, что они это стали воспринимать как не то, что им было даровано на неких условиях, а как собственное право.
Дмитрий Бородин: Дело в том, что проект создания нового советского человека был проектом идеологическим прежде всего. Если очень коротко сказать, что такое новый советский человек, его надо рассматривать в двух ипостасях: человек идеальный, то есть как в программных документах той же партии было закреплено, и человек реальный, с которым приходилось работать и который просто не мешал режиму, скажем так. А в идеале это должен был быть беззаветный борец за дело революции, который бы ставил личные интересы ниже общественных.
Тамара Ляленкова: Но, в принципе, это же не так и глупо, потому что мужчине свойственно отдавать предпочтение общественной жизни, нежели находиться в семейном кругу.
Дмитрий Бородин: Именно традиционно, то есть веками так сложилось, поэтому не настолько большая дистанция была в сфере политической у мужчин. Но и мужественность тоже менялась, в том числе, и в идеале советском. Готовность к самопожертвованию опять-таки ради общественных идеалов становилась неотъемлемой частью идеала настоящего мужчины.
Анна Бородина: Вот эта традиционная функция, она ведь очень поощрялась партией, государством и обществом. То есть, если мужчина каким-то образом хотел или в силу каких-то обстоятельств вынужден был заниматься только своей семьей, то эта мужественность уже мужественностью в том контексте не считалась. И очень часто, когда мужчина не соображал, что нужно перестать пить рабочему пролетарию, заниматься общественной деятельностью, в субботниках принимать участие, восстанавливать государство, строить, участвовать в индустриализации, проводником партии становилась женщина, жена, подруга, мать – тот человек, который проникается идеей, идеологией. И уже женщина, которая вдохновляет, поощряет мужчину – это уже идея просвещения и одновременно агент партии своего рода.
Дмитрий Бородин: Почему мужчина часто не дотягивал до идеала? Сознательности не хватало. И, действительно, тогда воздействовать начинали через женщину. Они были, согласно традиционным представлениям, более темные, более забитые, более отсталые, и большевики это признавали с самого начала, но именно в этом и было преимущество: раз они такие темные, забитые и отсталые, то их можно сейчас просветить быстренько. И вся мощь идеологическая государства обрушилась на женщину. Возникают избы-читальни в деревнях, специально приезжали агитаторы, пытались привлечь особенно молодых девушек, приучали читать газеты.
Анна Бородина: И, в том числе, один из инструментов навязывания новых идей – дети. Дети идут в школу, потому что новая советская власть обеспечивает образование для всех детей. И вот дети начинают учиться, и в школе, соответственно, все эти идеи начинаются с самого малого, скажем, с гигиены, что нужно пользоваться зубной щеткой, что нужно спать отдельно от родителей, а не всем вместе, как в крестьянской семье. То есть просвещение всех вместе идет, и уже девочка, внучка начинает учить бабушку, дочка начинает учить мать. Очень многие постеры, картинки – там это изображено. Вот мама смотрит с восхищением снизу вверх на дочку, у мамы опять же, подчеркиваю, косынка подвязана под подбородком, у дочки, соответственно, уже либо снята, либо по-новому, либо вообще пионерский галстук позже, и она объясняет эту разницу между «просвещение равняется советская власть равняется образование, равняется здоровье…» и все эти привилегии новые, и старым, отсталым, темным, грязным, больным и так далее. Кроме того, кружки по ликвидации безграмотности. Например, школьники брали подшефных взрослых женщин, обучая их читать, писать, анализировать события в нужном духе.
Тамара Ляленкова: Мне очень трудно представить, что бы девушки и, тем более, женщины уже семейные действительно включались в пропаганду и отзывались на нее. По нескольким причинам. Во-первых, у молодых девушек совершенно другое на уме, это раз. А у замужних женщин опять-таки забот полон рот.
Дмитрий Бородин: Действительно, если почитать реальные документы, допустим, отчеты женотделов, активистки отмечают, что очень неохотно женщины откликаются на их предложения, сильно мешает повседневная рутина. Но молодые девушки более охотно откликались, потому что для них это была возможность вырваться из привычного круга забот. Плюс во многих российских деревнях уже существовала традиция отхода, то есть многие женщины работали в городах. Наша страна пережила две страшные войны к этому моменту. Практически огромная масса мужчин из всех слоев населения оказалась на фронте. А жизнь заставила женщину заниматься часто тем, чем она раньше не занималась, в общем-то. С другой стороны, как бы то ни было, партия большевиков выступала за освобождение женщины.
Для молодых людей колоссальным средством модернизации стала армия. После того, как «красные» победили в Гражданской войне, армия стала действительно способом вырваться в другую жизнь, вырваться в город, получить образование, получить навыки. Когда парень возвращался из армии, он становился завидным женихом, опять-таки повышение статуса мужественности в данном случае. Государство обещало поддержку родителям, семьям красноармейцев. Они пытались что-то практическое получить от власти.
Тут надо обратить внимание на такую парадоксальную ситуацию. В эти 20-е годы как раз формировался первый идеал советского человека, который готов пожертвовать собой ради общего блага. Но после того, как население нейтралитет обеспечило, власть почувствовала, что она теперь не нуждается в таких пламенных реально существующих борцах.
Анна Бородина: Они опасны.
Дмитрий Бородин: У каждой революции рано или поздно наступает термидор.
Анна Бородина: Стране нужны солдаты, кадры, поскольку народ страдает, умирает от голода, от коллективизации. Снова роль матери возвращается, а раз роль матери – это значит женщина с детьми, женщина, по-особому включенная в общественную сферу. Материнство как общественная функция. Что касается плаката, В 30-е годы стали популярны плакаты с обнаженными женскими грудями на предмет вскармливания. Грудь рассматривалась как источник вскармливания младенцев. Новая советская мать – образ тех же 30-х годов, потому что женский вопрос решен, потому что женщины и мужчины равны в правах, запрещаются аборты, курс на рождаемость, материнство как общественную обязанность.
Дмитрий Бородин: Кроме того, государство начинает пропагандировать семейный образ жизни. Алексей Толстой в 1928 году написал повесть «Гадюка» - очень интересный женский образ. Она в 1928 году, к закату клонится НЭП, а все еще ходит в одежде гражданской войны: гимнастерка, юбка, военные сапоги. И наган носит в кармане. Переживает личную драму: человек, мужчина, который в гражданскую войну занимал один из ведущих постов, казался ей идеалом революционера, обуржуазился, размягчился под влиянием НЭПа и отверг ее любовь. Он предпочел ей полную противоположность – женщину, которая олицетворяла те традиционные черты женственности: элегантное платье, красивая прическа, красивые туфли. И они оказались соседками по коммуналке. Кончается тем, что Ольга Вячеславовна просто-напросто убивает эту женщину. Вот этот идеал, этот образ дальше, видимо, уже не пойдет.
Словом, вся система гендерных отношений становится системой патриархатной. Но по сравнению с дореволюционным временем изменилась роль женщины. Есть замечательная социологическая теория – теория двойной ноши.
Анна Бородина: Двойное бремя, то есть в семье и на работе, на производстве. И про такие отношения говорят, что, во-первых, семья, где уже два кормильца, а не один кормилец, потому что иначе семья еще и не проживет. А активное участие женщины приветствуется как в семейной жизни, так и в общественной, но в период межвоенный все-таки поощряется, что женщина может не работать, но активно участвовать в домовом комитете, фабричном комитете, фабрично-заводском, в жизни школы детей – общественница так называемая. Общественница – это та, которая проводит в общественной жизни практически больше времени, чем бы она работала, не получая при этом зарплату, и одновременно она считается домохозяйкой по социальному статусу, юридическому и так далее. Но нагрузки и спрос действительно двойной.
Тамара Ляленкова: В правах мужчина и женщина были уравнены?
Анна Бородина: Формально с точки зрения советской Конституции – да. Но с точки зрения уже современной критики, скажем так, во-первых, на первом месте упоминался мужчина во всех документах, а это означает, что приоритетное право отдавалось именно мужчине, это раз. Во-вторых, была позитивная дискриминация, то есть все те льготы, которые хотя бы на словах формально предоставляли партия и правительство, были женщинам – матерям, крестьянкам и так далее – тем, кого надо было втягивать. Это та самая позитивная дискриминация. Такой был перекос.
Дмитрий Бородин: Действительно, происходит консервативный поворот, как это принято называть. Дело в том, что проект по созданию нового советского человека натолкнулся на то, что материал человеческий остался старым. Культура человеческая, ментальность человеческая очень медленно меняется. И даже если декларировались, конституционно закреплялись права женщин, то восприятие женщины как человека второго сорта все равно еще оставалось в сознании людей.