Общественная атмосфера в Венгрии давно вызывает тревогу у европейских правозащитников. С тех пор, как у власти находится правительство Виктора Орбана, множатся нападки на стандартные права и свободы населения: в средствах массовой информации проводятся чистки инакомыслящих журналистов, учащаются проявления национализма и нетерпимости по отношению к меньшинствам всякого рода. Было ясно, что речь идет не о случайном сдвиге, а о долгосрочной политике.
Выступая в конце июля перед группой молодых румынских венгров, Виктор Орбан подвел под свою практическую деятельность идейную базу. В поисках общественного устройства, способного обеспечить его народу максимальную успешность и конкурентоспособность, он пришел к заключению, что либеральная демократия эту задачу не решит. При этом, говоря о народе, венгерский премьер имеет в виду не "политический народ", как это принято в приличном обществе, а чисто этническую, родовую общность. Чтобы развеять возможные сомнения, Орбан не раз и не два повторил это с неслучайным упором. Например, подчеркивая необходимость вернуть Венгрии хотя бы половину приватизированного имущества, он уточнил: "Не в государственные, а именно в венгерские руки!"
Для тех, кто помнит Виктора Орбана как убежденного бойца-антикоммуниста, несколько странно звучит его мысль о том, что революция 1989 года, хотя и была фундаментальным переживанием его поколения, с нынешней дистанции уже не выглядит столь судьбоносным моментом. Настоящая революция, которой добиваются Орбан и его соратники, у Венгрии (а может быть, и у Европы в целом) еще впереди. Коммунизм был, оказывается, нехорош не столько своей тоталитарной сущностью, сколько тем, что был недостаточно национальным. Еще меньше способна обеспечить восстановление величия венгерской нации либеральная демократия.
Сегодня либеральную демократию не критикует только очень ленивый. Во-первых, это лежит на поверхности: раз либеральная демократия в современном мире является наиболее распространенной формой политической организации человечества, следовательно, она и виновата во всех переживаемых трудностях, от экономического кризиса до ценностного релятивизма и духовного вакуума. Во-вторых, это совершенно безопасно: либеральная идеология не признает никаких конечных целей общественного развития, а критику приветствует как важную коррективу, без которой "теория, мой друг, сера..." В мире давно ведется спор о том, что лучше стимулирует развитие общества – свобода человека, высвобождающая его творческую энергию, или жесткая вертикаль власти. Иными словами, человек или государство?
Виктор Орбан решительно берет сторону второго. Буквально: "Наша цель – создание государства, которое обеспечит максимальную успешность и конкурентоспособность нации". Либерально-демократичкое государство сделать это не в состоянии, так как не является достаточно программно венгерским. Свои надежды связывает Орбан с конкурентной моделью государственного устройства, с нелиберальной демократией. Авторство термина принадлежит американскому политологу Фариду Закарии. Закария под нелиберальной демократией понимает ситуацию, при которой популистский вождь приходит к власти обычным выборным путем, а затем по ходу дела коренным образом меняет правила игры так, чтобы сохранять эту власть неограченно долгое время. В качестве иллюстрации Закария приводил примеры белорусского президента Александра Лукашенко или тогда еще живого Саддама Хусейна. В политической науке этот тип правления иногда именуется дефектной демократией.
О России умолчу – миф о ее успешности может родиться только в горячечном бреду, тут бы хоть газ выпустить в свисток да лес продать на корню
Философский спор о роли государства – вопрос далеко не тривиальный, это источник многих недоразумений. Не так просто понять, почему в своей оценке собирателя земель русских и строителя империи Владимира Путина так радикально разошлись классические консервативные партии Запада и правопопулистские движения, растущие ныне повсюду, как сорняки на помойке. Если совсем коротко: сердцевиной либерально-консервативной идеологии является человек с его неотъемлемыми правами и свободами. Государство хорошо постольку, поскольку создает условия для максимальной самореализации личности. Не удивительно,что консервативное понимание демократии по определению индивидуалистическое. Правый популист обожествляет государство, на него молится в идолопоклонническом страхе, от него ждет спасения души и сладких коврижек впридачу. Он, как Виктор Орбан, убежден, что национально ориентированная и достаточно жесткая властная вертикаль – лучшая гарантия национального успеха и из него вытекающего народного счастья. Поэтому правые популисты всех сортов выбирают демократию коллективистскую.
Эти две концепции несовместимы, как лед и пламень. Зато с крайне левыми правые популисты легко находят общий язык и сходные идеалы. Они хорошо скрещиваются, отсюда и всякие национал-большевистские движения, лишь на первый взгляд выглядящие как помесь овчарки с крокодилом. В поддержку тезиса о грядущей революции и скором торжестве сильного нелиберального национального государства Орбан приводит примеры удачливых стран, которым дико повезло и они уже торят этот путь. Его список, правда, выглядит неубедительно – в нем Сингапур, Турция, Индия, Китай и Россия, ни одно из успешных государств критериям Орбана не удовлетворяет.
Китай стал успешным не благодаря новому витку централизации, а, скорее, наборот, когда включил энергию свободного рынка и выгоду дешевой рабочей силы. Сверхцентрализованным он был как раз в пору своей небывалой нищеты, когда чугун плавили в огороде. Этнически максимально разнообразная и регионализированная Индия вряд ли обязана своим успехом национализму и этатизму. О России умолчу – миф о ее успешности может родиться только в горячечном бреду, тут бы хоть газ выпустить в свисток да лес продать на корню. Для Турции экстатический национализм – давно пройденный этап, отрыжка османской империи, Сингапур в силу этнической неоднородности его никогда и не проходил. Нигде, кроме изоляторов для буйных, не имеет хождения идея, что сильно централизованное национально ориентированное государство – это такая надличностная сущность, которой человек должен быть готовым в любую минуту вернуть свою жизнь, взятую как бы взаймы.
Многое из того, в чем ошибочно укоряют плюралистическую демократию, связано с одним ее специфическим недугом. Болезнь заключается в том, что введение всеобщего и равного избирательного права выработало в политиках острую зависимость от электорального большинства. В условиях кратких (обычно четырехлетних) политических циклов нет никакой возможности осуществить сколько-нибудь долгосрочные системные преобразования. Стремление угодить капризному вкусу избирателей заставляет политиков раздавать невыполнимые обещания. Сложилась особая школа искусства политического аферизма, которая учит, как мобилизовать ранее пассивные группы избирателей или создавать новые. Важно, чтобы между ними и им помогающими политиками сложились узы взаимной зависимости.
Президент Обама, к примеру, большой искусник по возбуждению избирательной активности среди социально слабых и этнических меньшинств американских пригородов. Европейские популисты решают проблему, открывая шлюзы нерегулируемой иммиграции, в которой они справедливо видят неисчерпаемый резервуар потенциальных избирателей, подсевших на иглу государственных пособий. Скорее, чем сущность либеральной демократии, эта аномалия вызвана сиюминутным пониманием всеобщего и равного избирательного права.
Концепция избрания на представительские должности, не ограниченная никакими цензами и квотами, является сравнительно недавним нововведением, она гораздо моложе самой демократии. Достаточно вспомнить, что, когда отец-основатель современной политологии прославлял демократическое устройство Соединенных Штатов, он вел речь о стране с рабовладельческим строем. Именно введение уравнительного законодательства, по мнению некоторых, открыло ворота и позволило вкатить в демократическую крепость троянского коня нелиберальной демократии – по известному принципу one man, one voice, one time – "один человек, один голос, но только один раз". Ибо нелиберальная демократия умеет сделать так, чтобы второго раза уже не было.
Венгерскому премьеру этот механизм хорошо знаком, поэтому он сначала одарил избирательным правом всех соотечественников за рубежом. Возникла любопытная категория избирателей, делящих бытовые тяготы с населением иных стран, но на выборах определяющих, кто будет править в Венгрии, где они не живут. Поскольку в результате Трианонского договора почти половина венгров оказалась в рассеянии – в Румынии, в Словакии, на Украине, – эти избиратели и решили исход последних выборов. Решающими стали не конкретные проблемы венгерского общества, а грезы о грядущем переделе мира, в результате которого все венгры окажутся по одну сторону границ.
Виктор Орбан прекрасно понимает, что было задействовано в интересах победы, и говорит об этом без обиняков: "Именно голоса зарубежных венгров и полученные благодаря им мандаты позволили национальным силам добиться конституционного большинства (в две трети) в нашем парламенте". Каждый, кто знает соотношение сил в парламенте Венгрии, легко сосчитает, что в состав "национальных сил" премьер Орбан бесстыдно включил и фракцию неонацистской партии "Йоббик", гордых преемников хортиевского и гитлеровского духовного наследия.
Виктор Орбан – человек истинно верующий, ревностный кальвинист, мечтающий о государстве, основанном на принципах веры. Он решительно не согласен с мыслью, что таким основанием для национального государства может послужить известный либеральный принцип, определяющий социальное поведение человека так: "Разрешено делать все, что не ограничивает и не ущемляет свободу других". Этот принцип представляется венгерскому премьеру слишком расплывчатым, ибо допускает различные толкования: мол, сложно договориться о том, что есть свобода, нужен бесстрастный третейский судья, а это уже залог возможного произвола. Как основополагающий религиозный принцип, долженствующий лежать в фундаменте нового Венгерского государства, Орбан предлагает другую евангелическую догму, которая, собственно, и не догма вовсе, а правило морального поведения: "Не делай другому того, чего не желаешь себе".
Будучи человеком образованным, венгерский премьер-министр не может не понимать, что религиозная этика обращена, главным образом, к личности отдельного человека и еще никогда и нигде не стала основой для государственного строительства. Ни одно государство мира не руководствуется в своей практике этим или подобным христианским заветом: "Если тебя ударили по правой щеке – подставь левую". Как бы не наоборот. Свои ожидания связывает Виктор Орбан отнюдь не с торжеством христианских истин. Он не делает секрета из того, что твердо верит в скорый приход трудных, но многообещающих времен конфронтаций, конфликтов и вооруженных переворотов. Он говорит, не отпираясь: "Мы живем в такое время, когда ничто не исключено – случиться может все, что угодно. Может случиться и то, чего мы давно ждем. Раз ничего не исключено, значит, может наступить праздник и на нашей улице. Приходит наше время..."
Дураки, может быть, намека бы не поняли. А слушатели поняли Орбана прекрасно – наградили его бурными продолжительными овациями.
Ефим Фиштейн – международный обозреватель Радио Свобода
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции