Иван Толстой: В эфире программа Алфавит инакомыслия. У микрофона Андрей Гаврилов и Иван Толстой. Голос Америки. Сегодняшний выпуск посвящен одной из самых известных, а, вероятно, и наиболее известной западной радиостанции.
У Голоса Америки несколько особенностей, определивших не только саму ее судьбу, но и тип взаимоотношений с советской властью. Прежде всего, это не эмигрантская организация, а чисто американская. Во-вторых, она возникла раньше других радиостанций, ведущих программы по-русски. И, в-третьих, ее постоянно упоминала советская пропаганда, - скажем, столь же часто, что и Би-Би-Си, а потому наши соотечественники и хотели бы, да не успевали забыть о ее существовании: пропаганда все время напоминала, правда, не цитировала. В-четвертых, Голос Америки, в отличии от Радио Свобода, глушили лишь иногда. Бывали месяцы, а то и годы, когда звук шел сильным и без помех. Это очень много значило для популярности станции.
Ну, и есть у Голоса Америки, у самого названия, этакая легкость, ритмическое удобство: ГОЛОС АМЕРИКИ, легко выговаривать и легко упоминать: мы говорим: «По Голосу передавали», «Я по Голосу слышал». И быстро пошло: все зарубежные радиостанции стали называться - «голоса». Западные голоса. Антисоветские голоса. Вражеские голоса. А уж диссиденты отсюда – подголоски. Слушатели в шутку говорили: «Мне голос был…».
Словом, название с большим потенциалом.
Андрей, вы ведь наверняка в свое время отдали дань этой станции?
Андрей Гаврилов: Отдал дань как слушатель — да, конечно. Я даже примерно могу вспомнить, когда это было и что именно я услышал, как ни странно. Я позже восстанавливал, что это могло быть, и в общем примерно представляю себе — это была джазовая передача на русском языке, которая рассказывала о джазовом фестивале, только какой точно год - «Джаз-65» или «Джаз-66», я не помню. Но я помню очень хорошо мою реакцию на эту передачу: никакой политики, чисто играла музыка. Более того, я даже помню, что они передавали кусок из выступления Гараняна. Я помню мое ошеломление: если этот фестиваль прошел в моем городе, если играли наши музыканты, то почему я этого не слышу по нашему радио? Я, конечно, не следил за всеми передачами нашего радио, но все-таки радио, как в большинстве советских квартир, было постоянно включено. Стоял такой приемник, наверное, слово «приемник» здесь не совсем правильное, но такой аппарат на кухне, который передавал, всегда у всех он был включен, пусть тихо, пусть громко, по-разному, но что-то бормотал. И плюс программы, которые слушали родители. Так вот, этого джаза я никогда по нашему радио не слышал. Я помню мое изумление: почему же, интересно, западная радиостанция, а я успел услышать, что это западная радиостанция, да еще говорящая с акцентом, мне передает музыку, которая звучала на фестивале в моем городе? Вот это ощущение свое я запомнил очень хорошо. Потом был, конечно, длительный перерыв.
Потом уже после перерыва я стал искать Голос Америки сознательно, и так далее. Но вот это первое ощущение я, кстати, помню до сих пор. И я до сих пор считаю, что то, что происходит в моей стране, я должен знать. От этого начались мои поиски свободной, независимой и неподцензурной информации.
Иван Толстой: Недавно вышла книжка известного правозащитника и нашего коллеги Александра Подрабинека, она называется «Диссиденты», это воспоминания. Книга выпущена в Москве издательством АСТ в 2014 году. Начинается она как раз так, как будто мы попросили Подрабинека так ее и начать. Я с вашего позволения процитирую.
«Все началось с радиолы «Кама» – с прекрасными белыми клавишами, которые издавали восхитительный звук при переключении диапазонов. Мы жили небогато, и покупка была значительной. Но папа решился. Мы притащили «Каму» домой, включили, нашли «Голос Америки» и первое, что услышали, – песню Булата Окуджавы про бумажного солдатика. Это было в середине 60-х годов.
Мы жили втроем: папа, брат Кирилл, который годом меня старше, и я. Мама наша умерла от рака желудка, когда я был в первом классе. Папа очень любил ее и удержался в жизни только из-за нас. Со временем боль притупилась, и он иногда спрашивал нас, а не жениться ли ему вот на этой, а потом – вот на этой? Мы с братом всякий раз морщились, не понимая, зачем нужна в доме чужая женщина, когда нам и втроем хорошо.
Мы часто говорили о политике, много спорили. Радиола «Кама» внесла в наши споры осмысленность – мы стали получать настоящую информацию из передач западных радиостанций. Мне было тринадцать, брату – четырнадцать, и мы уже понимали, какая ложь окружает нас в школе, на улице, в кино. С детским азартом мы все проверяли на подлинность и с восторгом убеждались в собственной правоте.
О демонстрации, прошедшей 5 декабря 1966 года на Пушкинской площади, мы узнали, конечно, тоже по западному радио. И тогда же решили, что в следующем году обязательно пойдем туда и примем участие. 5 декабря 1967 года рано утром мы выехали на электричке из своей подмосковной Электростали в Москву. Нас было четверо – с нами был Юра, школьный приятель Кирилла. Единственная проблема – мы не знали, в какое время состоится демонстрация. Радио не сообщало об этом. Мы почему-то решили, что самое разумное – в полдень. Купили цветы, приехали на Пушкинскую площадь. Она не была оцеплена, как мы ожидали, но обилие милиции и характерных людей в штатском не оставляло сомнений – ждут демонстрантов. Тем временем, увидев, что делается на площади, Юра испугался и ушел. Однако демонстрантов никаких не было, только мы. Отступать было невозможно. Мы подошли к памятнику, положили цветы на пьедестал, сняли шапки и некоторое время постояли молча, ожидая, что нас вот-вот утащат в КГБ. На нас действительно обратили внимание, но никто никуда не потащил. Мы спокойно ушли оттуда. Специально не оглядывались. Перевели дух, только проехав несколько станций метро. Вечером из передач западного радио мы узнали, что демонстрация состоялась, но только прошла она в шесть вечера”.
Иван Толстой: Так пишет в первой главе своей книги «Диссиденты» Александр Подрабинек. Как интересно, Андрей, не правда ли, само духовное, интеллектуальное и моральное становление Подрабинек сопоставляет и измеряет радиопередачами западного радио и именно Голоса Америки. Свои диссидентские действия, свой распорядок, свое расписание, знание того, как и когда действовать, он накладывает на сетку вещания Голоса Америки. И если западное радио не сообщает, когда демонстрация, то об этом негде и узнать. Значение западных голосов в нашей жизни. Давайте поговорим об этой советской эпохе, которая - замкнутая, закрытая за железным занавесом, - тем не менее, ориентировалась на то, что произносилось по-русски с Запада через радиоприемники. Какой ваш в этом смысле опыт?
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, сейчас, когда вы читали фрагмент из воспоминаний Подрабинека, я вдруг подумал: в те годы западные голоса немного играли роль сегодняшних социальных сетей. Я знаю огромные группы людей, они все моложе меня — это, наверное, естественно, которые узнают новости, координируют действия, решают какие-то свои проблемы и определяют свои поступки и даже иногда взгляды с помощью социальных сетей. Социальная сесть стала не просто местом общения единомышленников, но еще очень важным источником информации. Тогда, конечно, интернета не было. Сейчас я, слушая вас, вдруг подумал, что Голос Америки, Би-Би-Си, Свобода в меньшей степени, потому что ее больше глушили, они были таким же важным источником информации, но иногда и организующим началом.
Я не помню ни разу, чтобы я слышал что-нибудь типа: завтра все поднимаемся и идем на площадь, - по какой-нибудь западной радиостанции. Но узнать о том, что что-то планируется, наверное, слушая между строк, можно было. Конечно, точно не сообщалось: завтра в 19.00 диссиденты выйдут на Красную площадь. Потому что это была бы чистая подстава, это был бы чистый донос в КГБ. Тем не менее, я не удивлюсь, если были какие-то способы передачи информации. Кстати, один раз я был свидетелем, - слово «свидетель» происходит от слова «видеть», я неправильно произнес слово, - я был сослушателем, наверное, передачи информации по Голосу Америки. Я до сих пор не знаю, что это было. После папиной смерти мама вечерами все время или смотрела телевизор, когда не была на работе, или слушала западное радио. Она никогда не была активной политической дамой, никогда не придерживалась, насколько я знал, по крайней мере, откровенно, каких-либо диссидентских взглядов, но, повторяю, после папиной смерти Би-Би-Си или Голос Америки звучали в ее комнате постоянно. Сразу хочу сказать, это не потому, что при папиной жизни он был против этого, просто при папиной жизни их жизнь была настолько полна, что было не до того, чтобы вечером тратить время на слушание приемников. Но неважно. И вот однажды вечером я зашел к ней в комнату, была передача Голоса Америки, она закончилась и в наступившей тишине вдруг совершенно незнакомый и никогда мною больше не слышанный голос сказал какую-то фразу, я дословно ее не помню, но абсолютно идиотскую, типа того, что: дядя Леонид передает привет. Потом несколько секунд паузы, и программы продолжились. Я до сих пор, повторяю, не знаю, что это было.
Иван Толстой: Андрей, это, наверное, была концовка рассказа какого-нибудь деревенщика.
Андрей Гаврилов: Или это было сообщение о не очень хорошем состоянии здоровья Леонида Ильича Брежнева. Я не знаю. Я начитался в свое время очень много в возрасте 12-13 лет советских шпионских романов, поэтому я был абсолютно уверен, что это тайное послание агенту, который окружен кагэбешниками и сейчас он, прильнув к приемнику, получает последнюю инструкцию. Что это было — я не знаю, но один раз я такое слышал.
А что касается вашей фразы о том, что Голос Америки у нас не очень глушили, я думаю, вы тут не совсем правы. Я бы эту фразу построил немножко по-другому. Я бы сказал, что в истории Голоса Америки были периоды, когда снимали глушение. Это могло быть какое-то потепление в отношениях между двумя странами, это могли быть визиты первых или вторых лиц государства туда или сюда. Как правило, в такие моменты действительно глушилки немножко ослабевали. То же самое, по-моему, было во время Олимпиады, кстати. Но в принципе сказать, что Голос Америки можно было в любой точке Москвы, по крайней мере, я не могу сказать за всю страну, спокойно включить вечером, послушать — это не так. И мы пускались, как сейчас помню, на разные ухищрения, к приемнику приделывали какие-то проволочки, их высовывали в окно, иногда заземляли за батарею, то есть черт-те что вытворяли. Конечно, это практически никак не влияло на качество звука, но какое-то ощущение причастности к процессу нам давало.
Иван Толстой: Спасибо, Андрей, за это уточнение, я постараюсь соответствовать этой вашей корректности и поправке. Я не говорю, что Голос Америки совсем не глушили, его глушили просто гораздо меньше, чем нашу родную Свободу. А чтобы быть корректным и точным, я для справки хочу сообщить: в СССР глушить радиостанцию Голос Америки начали уже через год после ее выхода в эфир — в 1948-м. Некоторые радиостанции периодически переставали глушить. Например, в сентябре 1951 года визит первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущева в США снял эту блокаду с Голоса Америки. То же самое произошло в 1963-м, когда президент США Джон Кеннеди призвал СССР к прекращению «холодной войны». В это время Свобода по-прежнему забивалась шумами. «Пражская весна» вернула все генераторы глушительные в эфир. Следующая передышка длилась с 1973-го по 1980-й год, Голос Америки почти чисто доходил до каждого слушателя. И я очень хорошо помню это семилетие, действительно, очень было ясно слышно. Эта передышка закончилась с началом войны в Афганистане. В сентябре 1986-го года Коммунистическая партия перестала глушить Голос Америки навсегда и вместе с этой станцией и Би-Би-Си, и все силы были направлены на Свободу и Немецкую волну. Только 29 ноября 1988 года Радио Свобода вышла впервые в «чистый» эфир.
Обсуждая Голос Америки и его влияние, воздействие на советскую аудиторию, я хотел бы воспользоваться воспоминаниями ветерана Голоса Америки Люсьена Фикса. Люди, которые слышали в былые годы передачи из Вашингтона, конечно, помнят это имя. Это постоянный многолетний автор, ведущий утренних программ. Его воспоминания опубликованы под названием «В эфире Голос Америки». Они, насколько я понимаю, существуют только в электронном виде, в одном израильском журнале напечатаны. Но под этим названием - Люсьен Фикс «В эфире Голоса Америки» - наши слушатели могут их обнаружить.
Там вообще много всякой интереснейшей всячины. Большой корпус этих мемуаров отведен более поздним годам, которые нас с вами, Андрей, не очень интересуют или интересуют гораздо меньше, - это период после развала Советского Союза и до наших дней, когда много интересных событий происходило, и им посвящает свой рассказ Люсьен Фикс, он работал до самых последних лет и жив, насколько я понимаю, до сих пор. Но нас в данной программе интересуют заметки о тех старых годах, от которых дошло не так много сведений. Вот что вспоминает Люсьен Фикс о начале 1970-х годов.
«Приехав в Вашингтон, я непременно хотел встретиться с Уиллисом Коновером, который много лет назад посвятил меня в мир джаза. О его передачах, которые я стал слушать в 1958 году, я кратко упоминал во фрагменте «Звуки джаза». Наша встреча состоялась в помещении «Голоса Америки». И хотя Уиллис бывал в СССР, впервые перед ним в Вашингтоне предстал человек, который слушал его передачи почти с начала его работы на «Голосе». В 1975 году русская служба «Голоса Америки» решила делать передачи под названием «Беседы с Уиллисом Коновером о джазе» и мне предложили быть его русским голосом. Тогда же он подарил мне свою фотографию со скромной надписью «Lucien. Thank you. Willis». Я делал и свои джазовые передачи, но Уиллис был неповторим и неподражаем».
Иван Толстой: Андрей, естественно, не только один Люсьен Фикс с конца 1950-х годов слушал передачи знаменитого и легендарного Уиллиса Коновера, были, конечно, поклонники и другие у этого радиоведущего, не так ли?
Андрей Гаврилов: Вы знаете, я думаю, что это совершенно отдельная страница в истории Голоса Америки и не столько в истории радиостанции, сколько в истории ее влияния на советских слушателей. Дело в том, что в отличие от всех других известных мне западных радиостанций, Голос Америки умудрился влиять на советских слушателей, советскую молодежь, советскую, как теперь говорят, культурную элиту, вещая на своем родном английском языке. Я не помню, были ли такие программы у Би-Би-Си, боюсь, что нет, были ли они у Немецкой волны, у французского радио, я помню только Голос Америки. И чтобы не посвящать все это время только своим собственным воспоминаниям, я позову на помощь воспоминания двух людей, которые, я думаю, будут интересны всем. Один из них — это Иосиф Бродский. Вот что он написал в своем очерке «Трофейное»:
«Держать дома иностранные приемники не полагалось - и точка.
Выход был в паутинообразном сооружении под потолком, и так я и поступил. Конечно, с такой антенной я не мог поймать Братиславу или тем более Дели. С другой стороны, я все равно не знал ни чешского, ни хинди. Программы же Би-би-си, "Голоса Америки" и радио "Свобода" на русском языке все равно глушились. Однако можно было ловить передачи на английском, немецком, польском, венгерском, французском, шведском. Ни одного из них я не знал. Но зато по "Голосу Америки" можно было слушать программу "Time for Jazz", которую вел самым роскошным в мире бас-баритоном Уиллис Коновер.
Этому коричневому, лоснящемуся, как старый ботинок, "филипсу" я обязан своими первыми познаниями в английском и знакомством с пантеоном джаза. К двенадцати годам немецкие названия в наших разговорах начали исчезать с наших уст, постепенно сменяясь именами Луиса Армстронга, Дюка Эллингтона, Эллы Фицджеральд, Клиффорда Брауна, Сиднея Беше, Джанго Райнхардта и Чарли Паркера. Стала меняться, я помню, даже наша походка: суставы наших крайне скованных русских оболочек принялись впитывать свинг. Видимо, не один я среди моих сверстников сумел найти полезное применение метру простой проволоки.
Через шесть симметричных отверстий в задней стенке приемника, в тусклом свете мерцающих радиоламп, в лабиринте контактов, сопротивлений и катодов, столь же непонятных, как и языки, которые они порождали, я, казалось, различал Европу. Внутренности приемника всегда напоминали ночной город, с раскиданными там и сям неоновыми огнями. И когда в тридцать два года я действительно приземлился в Вене, я сразу же ощутил, что в известной степени я с ней знаком. Скажу только, что, засыпая в свои первые венские ночи, я явственно чувствовал, что меня выключает некая невидимая рука - где-то в России.
Андрей Гаврилов: Забавно сравнение себя, свой судьбы с радиоприемником. Никогда больше ни у кого мне такое сравнение не попадалось. И Дэвид Макфадиен, любимец современной российской независимой музыкальной сцены, калифорнийский профессор, создатель сайта «Far From Moscow», автор нескольких книг о Бродском, вспоминал, что Бродский в беседах с ним рассказывал о том, как слушал дома Голос Америки, именно джазовые передачи на английском языке и как стремился отразить джазовые ритмы в его ранних стихах. Очень многие, точно так же, как Иосиф Бродский, прилипали к приемникам, чтобы услышать Голос Америки не на русском языке, а именно на языке английском и именно одну программу — программу Уиллиса Коновера.
Иван Толстой: Андрей, а как называлась программа Уиллиса Коновера? Приводится в мемуарах и в таких чаще всего устных мемуарах какие-то разные называния, наблюдается большое разночтение.
Андрей Гаврилов: Она называлась "Time for Jazz". Это была программа на английском языке англоязычного Голоса Америки. Но кроме того, первое время эта программа была частью более обширной программы «Music USA” и, по-моему, если мне память не изменяет, «Music USA” была двухчасовая программа, по началу ее второй час именно и назывался «Time for Jazz”.
Иван Толстой: Да, я вот так примерно вспоминаю, потому что именно в Music USA я слушал и «Битлов», и «Роллинг стоунз», массу всего и там же где-то присутствовал Уиллис Коновер. Но поскольку я был не очень большим музыкальным фанатом, то у меня все это чуть-чуть смешалось.
Андрей Гаврилов: Уиллис Коновер и его программа оказала огромное влияние на все джазовое поколение Советского Союза. Совсем недавно, просматривая биографию одного прекрасного московского джазового музыканта Алексея Круглова, его до сих пор называют молодым, он не так молод, но он действительно новое поколение наших джазменов, я натолкнулся на фразу: отец постоянно знакомил его с творчеством знаменитых джазовых музыкантов, им удалось даже вместе послушать передачи Уиллиса Коновера. Но это молодой музыкант, в распоряжении которого благодаря интернету или благодаря даже магазинам все богатство мирового джаза. Что же говорить о тех, кто не мог купить пластинки, компакт-дисков тогда не было, и не мог познакомиться с творчеством любимых джазменов никак по-другому, кроме как с помощью радио. Я хочу привести небольшой фрагмент, чуть-чуть сократив его по ходу дела, из воспоминаний, пожалуй, одного из самых известных московских джазовых музыкантов Алексей Козлова.
«Программа "Голос Америки" на русском и других языках народов СССР возникла в 1947 году, вместе с началом "холодной войны". Сразу же возникло глушение передач, сквозь которое иногда можно было что-то услышать, но шум периодически накатывался вновь, и приходилось довольствоваться обрывками информации. Меня это страшно раздражало, и я постепенно перестал слушать эти "вражьи голоса", тем более, что мне уже и так многое стало ясно относительно того, где и как мы живем. Зато "Voice of America" на английском в СССР не глушился, - энергии не хватало. Кроме того, эти передачи не носили откровенно агитационного, антисоветского характера и были обыкновенной, правдивой сводкой новостей. Да и для простых советских людей, от рабочего до министра иностранных дел, не понимавших по-английски ни черта, они были практически безвредными. Вот и получилось так, что мы смогли каждый вечер преспокойно "разлагаться", слушая джаз на волнах передачи "Music USA", бывшей составной частью программ радиостанции "Voice of America". Мы открыли для себя тогда и Дюка Эллингтона, и Каунта Бэйси, и Джимми Лансфорда, и Харри Джеймса, и Чарли Барнета, и Бэнни Гудмена, и Томми Дорси, а также ряд замечательных певцов, выступавших с этими бэндами.
Вскоре второй час в этой передаче начал вести новый комментатор, который ввел новую музыкальную обложку, после чего звучало: "TIME FOR JAZZ! This is Willis Conover".... Так мы впервые познакомились с этим неповторимым Голосом, ставшим для нас реальным и единственным голосом Америки”.
(Фрагмент программы)
Андрей Гаврилов: Кстати, Уиллис Коновер потом приехал в Москву, он был зрителем Московского джазового фестиваля 1967 года. Он устроил концерт в американском посольстве для музыкантов, советских музыкантов, которые принимали участие в этом фестивале. Но далеко не все могли туда пойти, поскольку их отлавливали комсомольские деятели, люди в штатском, все, кому полагается, и предупреждали: кто пойдет в посольство, может забыть про участие в фестивалях, про поездки за границу. А тогда только-только начали выпускать на джазовые фестивали в Прагу и в Варшаву. И вообще у вас будет куча неприятностей, говорили они. Для того, чтобы отвлечь внимание, в тот же самый день, в тот же самый час, вернее, в тот же самый вечер и в тот же самый час, когда Уиллис Коновер устраивал свой джазовый концерт в московском посольстве, в кафе «Синяя птица» был устроен «джем сейшн» для участников фестиваля. Уиллис Коновер понял, в чем дело, и понял, что не нужно настаивать на том, чтобы приглашенные музыканты явились в посольство. Как сказал ему Леша Козлов при личной встрече: «Это все хорошо, но вы уедете, а нам здесь жить». «Я понимаю», - грустно ответил Уиллис Коновер.
Иван Толстой: Андрей, я хотел бы вернуться к воспоминаниям Люсьена Фикса, ветерана радиостанции, которые опубликовал свои воспоминания о работе на Голосе Америки, они называются «В эфире Голоса Америки», опубликованы в одном из израильских журналов. Журнала в бумажной форме в руках у меня не было, я даже не уверен, что он существует в природе, но в электронной форме все желающие, все наши слушатели могут обратиться и найти под этим названием и под именем этого автора. Люсьен Фикс писал:
«До Второй мировой войны у Соединенных Штатов не было государственной радиостанции, вещающей на заграницу. Вопрос создания такой радиостанции стал на повестку дня после нападения японской авиации на Пёрл Харбор и вступления Соединенных Штатов в войну.
В начале 1942 года известному голливудскому кинорежиссеру Джону Хаусману, еврейскому эмигранту из Румынии, предложили под эгидой Агентства военной информации организовать радиостанцию для передачи новостей заграницу. Эта радиостанция, основанная в Нью-Йорке, впоследствии стала называться «Голос Америки».
Джон Хаусман приложил много усилий, чтобы собрать штат и подготовить первую передачу на немецком языке. Эта передача вышла в эфир на коротких волнах 24 февраля 1942 года. К концу года «Голос Америки» уже вещал на двадцати двух языках.
Первая передача «Голоса Америки» на русском языке на Советский Союз вышла в эфир 17 февраля 1947 года.
Устав «Голоса Америки» был подписан президентом Джералдом Фордом 12 июля 1976 года.
Устав гласит:
1. Всегда служить достоверным и авторитетным источником информации, давать точные, объективные и исчерпывающие сведения.
2. Представлять всё американское общество, а не какую-либо его часть, и благодаря этому всесторонне и беспристрастно освещать основные направления интеллектуальной деятельности и функционирование наиболее важных институтов Америки.
3. Чётко и убедительно освещать политику Соединённых Штатов, а также передавать серьёзные суждения и дискуссии о таковой.
Информационное агентство Соединенных Штатов (USIA), частью которого был «Голос Америки», имело больше постов в разных странах мира, чем Государственный департамент, а потому много его сотрудников имело дипломатический статус, так как они часто ездили заграницу.
Помимо этого, на «Голосе Америки» имеется отдел редакционных комментариев, которые передаются в эфир с одобрения Государственного департамента; при этом в начале и в конце каждого комментария чётко указывается, что оно отражает официальную позицию правительства Соединённых Штатов».
Иван Толстой: Все мы, кто слушал в 1970-80-е годы эту радиостанцию, помним это уточнение.
«В 1973 году Возглавлял отдел вещания на Советский Союз и одновременно русскую службу профессиональный дипломат Роберт Барри (Robert Barry). В русской редакции было два отдела – отдел новостей и комментариев, которым заведовал Виктор Французов, и культурный, начальником которого был Владимир Мансветов. Меня определили в отдел новостей и комментариев, где особенно остро чувствовалась нехватка квалифицированных переводчиков».
Иван Толстой: Это по ситуации на начало 1970-х годов, я хотел бы уточнить. Люсьен Фикс и не скрывает некоторые проблемы, которые возникали внутри редакции и остро переживались теми людьми, которые так же были вовлечены в работу эмигрантских всевозможных редакций и изданий, и институций. Вот что он пишет:
«В 12 номере за 1977 год литературного, общественно-политического и религиозного журнала «Континент» была напечатана статья Виктора Соколова под названием «Записки радиослушателя».
Иван Толстой: И то, что дальше расскажет Люсьен Фикс, и то, что он процитирует, Андрей, может быть, и объяснит, почему все-таки в истории Голоса Америки были такие продолжительные периоды, когда станцию не глушили.
«В этой статье Соколова дается глубокий анализ передач «Голоса Америки» (в целом положительный), и высказываются некоторые пожелания. В статье не приводится имен сотрудников «Голоса Америки» за исключением Виктора Французова и рассказывается о его впечатлениях от посещения Советского Союза. Автор статьи пишет:
«Мы, простые слушатели, кто ежевечерне садятся перед радиоприемниками, слышим иногда из уст некоторых комментаторов «Голоса Америки» такую апологетику Советам, какую не услышишь в передачах Радио Москва.
Вот побывал в Советском Союзе корреспондент «Голоса Америки» Виктор Французов; в первых числах ноября 1974 года мы услышали его впечатления о советской действительности. Оказывается, в наших магазинах – «обилие товаров» (?), а очереди, если и есть, то только потому, что плохо налажено обслуживание... Вот это да! Жаль, что женщинам, которые в провинциальных городах должны в 6-7 утра собираться у магазинов, чтобы, когда они в девять откроются, раскупить в полчаса все имеющееся «обилие» мясных продуктов, господин Французов не объяснил, в чем тут всё дело. Они бы его обслужили так, что в другой раз не спешил бы делать такие опрометчивые заявления. Подобное верхоглядство подрывает авторитет радиостанции…».
Иван Толстой: Это действительно была большая проблема для многих западных корреспондентов, даже для эмигрантов, которые представляли официальные СМИ, а Голос Америки был голосом правительства Соединенных Штатов. Недаром в начале и в конце программ это постоянно подчеркивалось. В отличие от Радио Свобода, которую глушили плотно и которую оценивали как радиостанцию антисоветскую.
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, мне ваш рассказ о репортаже Французова напомнил анекдот, который ходил в те годы по Москве, когда учительница собирает класс вокруг себя и говорит: «Значит так, дети, вчера Голос Америки передал очередное клеветническое измышление, сказав, что у нас якобы нет продовольствия достаточно, нет денег, нет жилья. Так вот, запомните: в СССР у всех прекрасные квартиры, в СССР безработица отсутствует полностью, в СССР самые красивые игрушки, и в СССР самое счастливое детство. Вопросы есть?». Вовочка поднимает руку: «У меня есть вопрос: а можно уехать в СССР?».
Я вообще считаю, что Голосу Америки выпала может быть самая высшая слава, какая может выпасть западному средству массовой информации, а именно — Голос Америки вошел в русский фольклор. У нас появлялись анекдоты, посвященные Голосу Америки или связанные с ним. Как анекдот про Вовочку и СССР, они, может быть, не смешные или не очень смешные, но сам факт их появления говорит о том, что Голос Америки, хотелось это нашим властям тех лет или не хотелось, но стал частью советской жизни.
Вот, например: Иван-царевич убил очередную утку, достал из нее очередное заветное яйцо, вскрыл, нашел иглу, отломал у этой иглы кончик, включил радиоприемник, настроенный на Голос Америки, и ждет сообщение о смерти Кощея Бессмертного. Голос Америки сообщает: «В СССР скончался генеральный секретарь Черненко». «Тьфу, черт, - говорит царевич, - опять не то яйцо разбил».
Как я уже говорил, анекдоты не самые смешные, особенно с сегодняшней точки зрения. Голос Америки задает вопрос Армянскому радио: «Может ли в СССР инженер купить на свою зарплату нормальный автомобиль?». Армянское радио молчит три дня, а на четвертый день отвечает: «А зато у вас негров вешают».
Ну, и так далее. Уже настолько Голос Америки вошел в обиход, как вы справедливо сказали в начале программы, что слово «Америки» постепенно ушло, Голос и Голос.
Иван Толстой: Хотелось бы все-таки, Андрей, от каких-то теоретических или анекдотических сюжетов перейти к какой-то ясной памятной фактографии. Ну, скажем, имена. Иногда они звучат как песня, особенно для тех, кто слушал в былые годы, 20, 30, 40 лет назад голос из Вашингтона. Давайте вспомним: Виктор Французов, Наталья Шаховская, Людмила Фостер, Константин Григорович-Барский, Никита Моравский, Людмила Оболенская-Флам, Наталья Кларксон, Ираида Ванделлос, Жанна Владимирская, Алексей Ковалев (Данилов у микрофона), Билл Скандрич, особенной популярностью пользовалась его музыкальная программа, передачи о религии отца Виктора Потапова, чтение Александра Солженицына, Василия Аксенова, Владимира Войновича, у микрофона были сами авторы. Сейчас это звучит как далекая музыка былых времен, когда добро и зло, верх и низ, Запад и Восток стояли на своих местах, и с места их было не свести. Хоть и «холодная война», а все-таки какое-то покойное и надежное было время. Не так ли психологически это воспринимается, Андрей?
Андрей Гаврилов: Нет, вы знаете, не воспринимается у меня время «холодной войны» как психологически спокойное. Потому что, наверное, оно так будет восприниматься нашими потомками или, по крайней мере, моими потомками. Когда ты внутри этого дела... А, что я буду говорить, вспомните классику:
Чем эпоха интересней для историка,
Тем она для современника печальней.
Я никогда не был диссидентом, я никогда не был активным противником существующего строя, я был, скорее, эмоциональным внутренним противником. И, однако, та мелочь, те микроскопические крупицы, которые делал я, все равно приводили к тому, что когда в дверь звонил участковый, пусть всего лишь проверить, нет ли посторонних, что за шум был у соседей и не у нас ли разбили окно, все равно внутренне я вздрагивал и сжимался. Бог с ним, с Голосом Америки, бог с ним, простите ради бога, с Радио Свобода, когда приходит человек в форме, и ты точно знаешь, что он может сделать так, что скоро ты окажешься очень-очень далеко и отнюдь не на Западе, никакого спокойствия психологического это время не вызывает. И вспоминать его с улыбкой умиления я до сих пор не могу.
Иван Толстой: Хорошо, пусть мы не сойдемся в этом, но давайте послушаем мнение людей, которые сидели у микрофона Голоса Америки, я имею в виду ветеранов, а также тех, кто до сих пор иногда появляется у этого микрофона и тем самым их голос слышен в радиоприемниках у нас на кухнях и в гостиных, как они воспринимали свою роль, свою задачу у микрофона. Ведь в конце концов, в нашем цикле, Андрей, не правда ли, нас больше интересует не история самой организации, журнала, газеты, радиостанции, а история взаимоотношений этих организаций с нами, с нашей юностью, с людьми, которые старше нас на поколение или на два поколения. Какая была обратная связь, чувствовали ли эти люди какую-то свою ответственность перед нами, слушателями, которые находились за железным занавесом, какую-то ответственность за то, что они произносят. Ведь нам же был важен каждый глоток свободы. Вот, что они думают сегодня. Алексей Цветков.
Алексей Цветков: С одной стороны, ты знаешь, что это слушатель, потому что ты им был, ты хочешь ему подмигнуть как-то, дать ему понять, что ты в его шкуре был, ты понимаешь его ситуацию. Но с другой стороны есть такая вещь, как журналистская этика в материалах, в которых ты, допустим, не должен запускать себя как редактора, как комментатора. Я довольно долго работал на Голосе Америки в новостях, но не только в новостях, у меня были и свои передачи, так вот в этих новостях, каким образом: ты объясняешь человеку, что где-то происходит, либо у него на родине, либо еще где-то, ты не вставишь туда слово «проклятые коммунисты», потому что это будет уже не новость — это будет что-то другое. С другой стороны, какие у меня еще были передачи? У меня были передачи, допустим, литературного плана, знакомство с творчеством каких-то поэтов. Всегда есть и, наверное, некоторые уступали этому соблазну, возможность объяснить, что ты можешь здесь сказать, какая здесь цена огурцов, в отличие у вас. Но я как-то старался, понимая, чего может быть ждут на том конце, аудитория ждет комментария, как раз стимул был удержаться, показать реальную картину и оставить слушателю возможность сделать свои выводы.
Иван Толстой: А какие передачи вы вели?
Алексей Цветков: Очень многое на Голосе Америки, поскольку это все-таки американская радиостанция, у нас были центральные скрипты, которые мы переводили. Помимо того, что я годами работал в новостях, меня послали в командировку в Оксфорд, Миссисипи, на ежегодный слет, посвященный Фолкнеру, — вот это было очень интересно. Я старался передать атмосферу сборища филологов и любителей, которая в Советском Союзе была немыслима и чужда. Тут у меня свобода и для комментария, и для всего. Помню, было интервью с Тони Мориссон, потом она стала Нобелевским лауреатом, которая была там. Но тоже тут про цены огурцов не скажешь, да и ни к чему они в таком контексте.
А потом у меня была, помимо новостей, серия передач, в которых я знакомил советского слушателя с поэзией англоязычной, в основном, американской. Там я, допустим, переводил одно стихотворение, у меня даже кое-какие переводы сохранились, и к нему давал объяснение, что за поэт, какая у него была жизнь, чем известен, чем знаменит. Тоже такого рода передачи, где у тебя разговор о литературе, и ты не можешь прямо задевать тему на огурцы и комментировать что-нибудь о кровавой гэбне. Поэтому, я очень чувствовал, и мне льстило, когда доходили письма, тогда не было электронной почты. Но прямого комментария, я не помню, чтобы было в эфире, как-то я старался от него воздерживаться.
Иван Толстой: Это было мнение Алексея Цветкова, ветерана Голоса Америки и бывшего сотрудника Радио Свобода. А вот что вспоминают о своей работе на Голосе Америки и до сих пор сотрудничающие с этой радиостанцией Жанна Владимирская и Алексей Ковалев.
Жанна Владимирская: В то время, когда мы уезжали, и до того, как мы решились уехать, ощущение было, я это очень хорошо помню, абсолютной информационной пустыни, полной. Разумеется, я полагаю, что не у всех была такая уж жажда что-то знать, но думаю, что она была. У меня ощущение тогда от Голоса было, во-первых, реноме, у меня не было ощущения, что это что-то, что нам навязывается, что нам внушается, и так далее. Поражала почти нейтральность, я бы сказала, тона, объективность тона — это раз.
А во-вторых, в нашей личной жизни несколько фактов, которые связаны с нашей биографией, буквально остались как вехи нашего пути. Я очень хорошо помню тот момент, мы слушали Голос еще и потому, что мы ночами работали, поэтому, когда мы возвращались, мы настраивались на «полуночников». Днем, естественно, мы слушать не могли. И вот я хорошо помню, когда Алексей вышел из кухни, у нас там у батарейки была проволочка, заземление, у нас была такая «Спидола», и он говорит: «Быстро иди сюда». Я прибежала, я не поняла, думала, что-то случилось, он машет, мол, не спрашивай, это был момент, когда наши войска вошли в Афганистан.
Меня потом через много лет поразило то, что писал об этом Бродский, уже будучи в Америке. Ощущение было абсолютно фатального ужаса. Это было время, когда мы уже думали, решали, решили почти уезжать, и это сыграло очень серьезную роль, потому что мы поняли, что соучаствовать, а мы соучаствовали так или иначе, играя на сцене, в той или иной форме, хотя нам везло, мы не играли просоветских спектаклей, но так или иначе участвовали.
И то же самое было с высылкой Сахарова.
Алексей Ковалев: Я недавно задумался о том, можно ли вообразить себе, что такое информационный голод, и вдруг сообразил, что это очень трудно себе представить сейчас, если вообще возможно. А без этого представления вообще трудно вообразить себе, что такое был Голос Америки для тех, кто жил в Советском Союзе. Вот для того, чтобы примитивную, такую мультипликационную картинку создать, я думаю, что для ваших слушателей тоже не очень понятно, что такое был Голос Америки. А если вообразить себе, что, во-первых, не существует интернета как такового и не только его практически не существует, но даже идея эта не приходит в голову о том, что можно любую справочную информацию получить мгновенно. Кроме всего прочего, есть четыре ежедневные газеты, которые в общем повторяют одна другую, вся информация на них помещается на четырех страницах, то есть на двух страницах — на четырех полосах. Кроме этого есть полтора десятка или два специализированных изданий каких-то, «Советская женщина», «Сельское хозяйство», как-то еще по-другому называлось, одна программа радио и одна программа телевизионная. Абсолютная невозможность выехать за границу и регулярные политические информационные встречи, собрания, на которые надо было ходить, чтобы не было у тебя неприятностей служебных. Вот это атмосфера, в которой люди жили, и мы там жили.
Жанна Владимирская: Насчет неприятностей — это в данном случае не просто условное понятие, а в театре сгоняли на всякие собрания, и неприятности были, например, у меня. Потому что я на них не ходила, ссылаясь на то, что я не комсомолка, никогда не была и недостойна. А в результате мы расплачивались за это.
Алексей Ковалев: Вот эта скудная, почти отсутствующая информация и о том, что происходит собственно в самой стране, и о том, что происходит за рубежом, тем более, причем на 90% фальшивая информация, вот в этой атмосфере живя, то, что сообщали эти «голоса» так называемые, я говорю не только о Голосе Америке, но и Немецкая волна, и Радио Свобода, и Радио Парижа, и Би-Би-Си, и даже Ватикан — это был просто тот самый необходимый свежий воздух для человека, который хотел что-то знать, и о том, что происходит в стране, и о том, что происходит за рубежом. И Голос Америки в этом смысле, конечно, выделялся по сравнению со всеми остальными станциями просто потому хотя бы, что за ним стояли Соединенные Штаты. Соединенные Штаты традиционно в Советском Союзе воспринимались как соперник или как противник, в худшие времена даже враг, и это само по себе придавало весомость. Потому что если это враг Советского Союза, значит что-то за этим стоит.
Жанна Владимирская: Не знаю, это - с одной стороны. А с другой стороны, ты говоришь — враг, а все-таки, мне кажется, это было время, кстати, я изумляюсь тому, что сейчас происходит, и этому есть объяснение насчет «враг», Америка воспринималась очень многими тогда, как земля обетованная. Не в том смысле, что поехать в Америку, правильно Алеша говорит, какой там куда поехать, в Болгарию был выезд счастьем полным. Страна читала, страна захлебывалась от счастья, когда попадала проза. Вы сами знаете, что это такое было. Сейчас, наверное, и это трудно вообразить, потому что, когда мы читали эти книжки, это было как голодному кусок хлеба. Поэтому действительно, когда оттуда исходила информация, с одной стороны, враг правительства, может быть, я не знаю, а с другой стороны, источник еще и художественной информации. И поэтому это тоже придавало какой-то флер и реноме создавало.
Алексей Ковалев: Авторитет был абсолютный. Был такой случай, когда Корчной остался здесь, стал невозвращенцем, а жена его оставалась в Советском Союзе. Когда ее спросили, передали об этом по Голосу Америки, естественно, о том, что Корчной остался, ее спросили: а почему вы верите, откуда вы знаете, что это правда? Она сказала: «Как, это же Голос Америки сказал. А кто же еще может правду сказать, кроме Голоса Америки?».
Иван Толстой: Это были Жанна Владимирская и Алексей Ковалев, до сих пор сотрудничающие с Голосом Америки в Вашингтоне.
Андрей, какая в вашей памяти мелодия, может быть, какая-то песня накрепко связана ассоциациями вашими именно с Голосом Америки? Что мы можем послушать, чтобы, откинувшись в конце программы и вытянув ноги, если не закурив гаванскую сигару и отхлебнув немножко скотча, что мы можем послушать, чтобы восстановить в своей акустической памяти историю этой радиостанции, столь богатой и на внутренние события, и, самое главное, на свое воздействие на советское послевоенное поколение?
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, для начала я приду в себя после того, как упал в обморок, услышав, что вы предлагаете в разговоре о Голосе Америки закурить антиамериканскую кубинскую сигару и глотнуть антиамериканского шотландского виски, скотча. Давайте уж тогда пить бурбон, закуривать нечто более присущее американскому патриоту.
Иван Толстой: Простите, но все-таки Америка развернута в отношении всего мира, и там пьют и скотч, и водку, и курят сигары со всех концов света. Не будем зауживать американские впечатления и американское отношение к делу.
Андрей Гаврилов: В таком случае давайте перенесемся обратно в 1960-70 годы, нальем рюмку водки, закурим «Беломор» и вспомним то, что не может не понимать каждый, кто хоть немного слушал Голос Америки. Передача Уиллиса Коновера начиналась с позывных, которые известны всему миру не только потому, что они были в программе Уиллиса Коновера, но еще и потому, что эту мелодию знает действительно весь мир, - «Поезжай по линии А». Как только у нас ни пытались переводить это название, но до тех пор, пока люди не приезжают в Америку и не видят, что «Линия А» - это линия метро, которая ведет в центр города из аэропорта, они придумывают самые фантастические варианты перевода названия этой пьесы. Я читал и «Поезжай на трамвае А», я видел своими глазами и «Поезжай на поезде А», и «на электричке А», что только ни придумываешь, когда не знаешь, о чем идет речь. И тем не менее, мелодия «Поезжай по линии А» связана для меня всегда с Голосом Америки, с Уиллисом Коновером. Как ни странно, как я уже говорил, русский вариант Голоса Америки для меня всегда будет связан с именем Гараняна, я, наверное, единственный в мире человек, который проводит такое сравнение — Голос Америки и Гаранян, который как-то их связывает. Но что же делать, когда это было первое, что я услышал, когда однажды включил приемник и случайно натолкнулся на русский язык с акцентом. И в том, и в другом случае, по крайней мере, для меня это джаз. Давайте слушать «Поезжай по линии А».
(Музыка)