Сегодня часто приходится слышать вопрос: "Как же мы (они, вы – в общем, россияне) дошли до жизни такой?!" Конечно, вопрос риторический, но иногда и риторический вопрос заслуживает ответа.
Не зомбирование, не жадность, не глупость причина жизни такой. Как и в большинстве других случаев, причина в любви – в страстной и, увы, неразделенной жажде любить и быть любимым.
Тонкость в том, что псевдонимом любви выступает слово "опасность". Милитарист (а "рашист", "путиноид", "ватник" и т.п. это всего лишь подвиды милитариста вульгарис) хочет быть опасным, потому что полагает, что сексуальный человек – это опасный человек.
Как у Джека Лондона описывался идеал мачизма: подраться в баре и поцеловать женщину. Конечно, драчуны ошибаются: опасность несовместима с сексом. При виде пьяного задиры у любой женщины одно желание – убежать. Мазохистки, возможно, и встречаются, но их крайне мало, на всех садистов не хватит.
Чтобы лучше понять рашизм, можно обратиться к его благородному варианту – например, чудесная повесть великого львовского еврея Станислава Лема "Возвращение со звезд". Антиутопия о жутком мире будущего, где все проходят "бетризацию" – прививку, которая гасит агрессивный потенциал (bete – "скотина" по-французски).
Древнейшая разновидность юмора – смеяться над простофилей или ребенком, который считает, что дядя убивает тетю. А древнейшая разновидность милитаризма – считать, что бить и убивать означает являть свою могучую потенцию, что завоевывать означает завоевывать любовь
Мир без агрессии стерилен, скучен и не хочет лететь к звездам. Понятно, что тут ракета и полет – лишь вполне голливудская метафора для мужской потенции и секса. Милая антиутопия, но ведь вздорная, и не случайно Лем под конец жизни превратился в параноика – ему казалось, что новейшие технологии губят мир. Лем в данном случае всего лишь, как ни странно, повторял страхи своих дедов, почтенных викторианцев типа Константина Леонтьева, которым казалось, что наступает эпоха мира – и это очень плохо. Потому что шлемоблещущий Ахилл – это эротично, а парень в сереньком костюме – асексуален.
Считать, что эротика тесно связана с опасностью, все равно что считать, что сексуальный акт – это драка. Древнейшая разновидность юмора – смеяться над простофилей или ребенком, который считает, что дядя убивает тетю. А древнейшая разновидность милитаризма – считать, что бить и убивать означает являть свою могучую потенцию, что завоевывать означает завоевывать любовь.
Так вот – все это неправда. Дело не в том, что паренек в сереньком костюмчике изобретает какую-нибудь такую дрянь – атомную бомбу или идею русского мира, – от которой гибнет в тысячи раз больше людей, чем от ахиллова шлемоблистания. Да, действительно, не надо бояться паренька в сером костюме – большинство из них вовсе не Путины, а как раз нормальные люди, не желающие воевать, изобретающие вполне мирные штуки и, тем не менее, в сто раз более сексапильные, чем любой фельдфебель с драгуном.
Все лгут насильники – причем, самим себе. Они выставляют своим идеалом безопасность – но на самом деле, их идеал прямо противоположный, опасность. Большая опасность, госопасность. Сильный человек – опасный человек, эротичное государство – опасное государство. Слово "безопасность" тут – как слово "оборона" в названии нападательного, военного министерства.
На самом деле, эротичное государство – безопасное государство. Не то, в котором безопасно, а то, которое безопасно для окружающих. Поэтому легче эмигрировать в США, чем в Швейцарию, Канаду, Новую Зеландию или Австралию. Безопасный для окружающих безопасен и внутри – точнее, у кого мир (а "безопасность" есть лишь псевдоним мира) внутри, тот и наружу безопасен.
Сексуально привлекательный мужчина (впрочем, и женщина) – это мужчина, который не опасен для себя и для других. К такому тянутся. А если какая-то женщина тянется к набычившемуся десантнику… Можно лишь посоветовать десантнику бежать от этой женщины. Безопасно не там, где окружающие безопасны для меня, а там, где я безопасен для окружающих. Об этом, между прочим, "подставь щеку" – это тест на безопасность и, кстати, на эротичность. Потому что, подставив вторую щеку, мы получим в нее поцелуй от любимой девушки. Нам дают пощечину как нам дают тест. Не бойтесь быть безопасными – вас не перестанут любить, наоборот.
Либидо выходит в ствол винтовки с каждым выстрелом, как пар выходит в паровозный свисток. Крепко любит не тот, кто крепко бьет и крепко пьет, а тот, кто любит, даже когда вокруг бьют и пьют. Об этом другая антиутопия, написанная одновременно с лемовской – "Заводной апельсин" Энтони Берджесса. Жену героя насилуют британские ватники, ватников подвергают лоботомии, и они превращаются в смокинги, но мучаются больше всего не они, а герой и его жена – месть, насилие, уничтожение чужой личности через "бетризацию" оказываются несовместимы с любовью к тому, за кого мстишь.
Но прощение – когда ты сам себя превращаешь из зверя в человека – вот акт любви, вот где потенция любви реализуется по-настоящему. Только не надо разбрасывать "Заводной апельсин" на головы повелителей Кремля, Донецка и Луганска. Они – прошлое, и задача не в том, чтобы переписать это прошлое, а в том, чтобы зачать и родить будущее. Для этого, как сказал апостол Павел, сегодня благоприятный день и самое время спасения (2 Кор. 6,2). Время страстного мира, горячей любви и обжигающей безопасности для тех, кто вокруг меня. А с опасностями, угрожающими мне… Да влюбленный их просто не заметит и пройдет сквозь них, как Моисей сквозь Красное море.
Яков Кротов – священник Украинской автокефальной православной церкви (обновленной), автор и ведущий программы Радио Свобода "С христианской точки зрения"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции