Когда Хрущев стал первым лицом в стране, его товарищи по высшему руководству злословили: человек, мол, малограмотный, главное – не теоретик. Покойный Сталин, как известно, был марксистом-теоретиком по всем вопросам. До Хрущева эти отзывы, конечно, доходили. Сидит он однажды с зятем на берегу моря, смотрит в даль, долго молчит и вдруг – хмуро, с болью: "Говорят, не теоретик. А мне бы только страну хлебом накормить – вот и вся теория".
Для людей, сразу после распада СССР оказавшихся на самом верху, даже для Ельцина, теоретиками были рыночники-гайдаровцы. Экономисты по образованию и/или интересам, те представляли собой другой мир. Экономика – наука гуманитарная, она имеет дело не с техникой и соответствующим персоналом, а с обществом, что в среде "красных директоров" считалось чем-то второстепенным, если не вовсе пустым. Они-то после краткой, но жесткой борьбы и заняли командные высоты. Это были матерые, иные – талантливые, но до мозга костей советские инженеры-организаторы вроде Черномырдина, сказавшего через год своего премьерства, что он, наконец, понял, что главе правительства не нужно заниматься каждым заводом.
Теоретики – и Гайдар первый – были уверены, что вскоре вернутся, поскольку простецы-технари и аппаратчики размытых профориентаций не могут-де не обанкротиться. Не смейтесь, но Гайдар давал им три года. Инженеров, как известно, вытеснили тоже далеко не теоретики, но и не производственники, а, стыдно сказать, чекисты. Навыки бессмысленного сыска были обращены на осмысленное присвоение чужого, всего и всякого, как мнимо частного, так и казенного. Эта когорта и подвела Россию к пропасти.
Одни видят в истории и современности определенные силы, другие – живых людей с их делами, связями, послужными списками. Мы хорошо знаем основных специалистов по историческим силам: классам, стратам, слоям, группам. Мы коротко знакомы со знатоками такой силы, как география, с чем связано многозначительное, но бессодержательное понятие: геополитика. Меньше внимания обращаем на другое направление исторической науки – биографическое или "персонифицированное", стремящееся "представить саму историю в категориях отдельных личностей и их связей друг с другом. Не шибко жалуем и тех разбойников пера, которые копаются в личном составе нынешнего правящего класса, в паутине связей, делающих его тем, чем он есть.
Рассказ любого человека в любом околотке о местном начальстве и воротилах начинается с их проделок, далее идут пояснительные сведения: кто кого на какое место продвинул, кто с кем водит дружбу, с кем породнился или спутался(ась), где у кого "рука", куда определил своих злоденят
Зато убийственную продуктивность данного подхода к писанию "истории современности" (Ленин) прекрасно сознает сам этот класс. "Нас – критикуйте, наших близких, родню – зась!" Из кремлевских установок, которым следуют русские главреды, эта – первая и наиболее жесткая. Справедливость требует назвать тут одно имя: Ольга Крыштановская. Ряд лет она была персоналистом №1 в современной русской социологии. И что изучала, что стремилась установить тогда эта отважная женщина: удельный вес и роль советского чекистского элемента в послесоветском госаппарате! Сведения и суждения, которыми она делилась с общественностью, вызывали заслуженный интерес. Что ее заставило перейти в лагерь своих "подследственных" – загадка, о которой иногда жутковато думать, но в своем, художественном, роде этот эпизод – перл. Это как если бы исследователь, скажем, тайного ордена потрошителей так полюбил свой предмет (в научном мире – обычная вещь), что сам стал садистом.
Народная мудрость весьма относительна, но ее чутье на сермягу бывает безукоризненным. Что чаще всего приходилось слышать в застольных политических разговорах первого послесоветского десятилетия? "Все остались на своих местах". Сказав это, слесарь Иванов, скотник Петров или безработный заводской инженер Сидоров считал, что вдаваться далее в суть текущего момента излишне. Кадры прошлого не могут, при всем желании, принести в настоящее ничего, к чему не привыкли. Наблюдать, как до сих пор действует их багаж, – наслаждение для естествоиспытателя. Райадминистрация – все еще тот же райком, куда по понедельникам сгоняется для накачки весь комсостав, вплоть до председателя местного общества слепых.
Каждый народ – стихийный историк-персоналист. В этом убеждаешься, когда проснешься в поезде и слышишь то же, подо что засыпал: Путин, Обама, Сталин, Гитлер и опять Обама, Путин… Рассказ любого человека в любом околотке о местном начальстве и воротилах начинается с их проделок, далее идут пояснительные сведения: кто кого на какое место продвинул, кто с кем водит дружбу, с кем породнился или спутался(ась), где у кого "рука", куда определил своих злоденят.
На что обращает сугубое – гневное и грозное – внимание сегодняшняя Украина? На то, что не изгнана и не наказана большая часть номенклатуры прежнего режима. Иногда скажешь с умным видом: "Это, мужики, плата за мирную революцию. У Ельцина, если вспомним, был выбор: или расстреливать бывших, или откупаться от них должностями и прочим. Расстреливать он не мог, потому что не было гражданской войны, – пришлось откупаться. Так и у вас в Украине сегодня". – "Ну, да", – зевнет кто-нибудь. Или – чисто по-украински: "Ото ж". Или – тоже по-украински: "Дождутся, козлы, третьего Майдана".
Анатолий Стреляный – писатель и публицист, ведущий программы Радио Свобода "Ваши письма"