Хронологическая двойственность заголовка отражает повествовательную зыбкость, присущую многим фильмам фестиваля "Завтра". Альпийская деревушка являет собой арену противостояния германцев и италийцев во времена Римской империи, Третьего рейха и Европейского союза. Просто в наши дни, по счастью, дружелюбный немец и его крошечный бойкий отпрыск только покупают владения разорившегося крестьянина, а веселые молодые люди всего лишь снимают любительский фильм о партизанах в Республике Сало ("Сотворение смысла", режиссер Р. Казанова).
Легкомысленные боги и герои разгуливают на окраине современного французского города, смущая и соблазняя жителей ("Метаморфозы", режиссер К. Оноре). Нью-йоркские интеллектуалы отождествляются с персонажами рассказов одного из них ("Послушай, Филипп", режиссер Р. Перри). Легендарный Карл ХII дважды вламывается со свитой в заурядную стокгольмскую забегаловку, сначала в ореоле непобедимого полководца, после – в образе побежденного непредсказуемыми русскими тирана. Вероятно, режиссер Рой Андерссон решил вспомнить былые свои труды и превратить один из эпизодов "Голубя, сидящего на ветке и размышляющего о жизни" в рекламу минеральной воды.
Девушка, тщетно просившая у отца в подарок собаку в пустынной Патагонии, обретает ее, да не одну, в следующей своей жизни, исполненной роскоши и уюта ("Хауха", режиссер Л. Алонсо).
И сам фестиваль, проходящий ежегодно, должен был состояться еще в минувшем году, но помешали финансовые проблемы.
"Я не хочу ничего узнавать о будущем, оно слишком напоминает прошлое", – говорила одна из остроумных аристократок на страницах Шамфора, быть может, безжалостно сметенная вскоре революционной метлой.
Ныне пристанищем фестиваля стал архитектурный памятник – Провиантские склады, где потихоньку обживается Музей Москвы и уже уютно устроился Центр документального кино. В советские времена приземистые строения были одной из автобаз Министерства обороны; теперь часть монументального гаража превращена в Большой кинозал, а прежний актовый зал – в Малый, там и сейчас слышится шевеление портянок в головах былых слушателей и лекторов. Будет ли через год фестиваль независимого кино, или всех нас облачат в форму и построят в колонны, кто знает?
Филиппинская деревушка, эта ориентальная Йокнапатофа, ставшая местом действия бесконечной саги Лав Диаса ("От предшествующего"), была брошена жителями, поскольку оказалась на переднем краю борьбы правительственных войск, отрядов самообороны и повстанцев-коммунистов.
И для многих участников беззаботной вечеринки, случившейся где-то в Испании в 1982 году, уже не найдется места в будущем, о чем свидетельствуют символические кружки, вырезанные на старых фотографиях и кадрах, стилизованных под любительскую съемку ("Будущее", режиссер Л. Карраско). Молодые люди танцуют, в числе прочего, под композицию "Атомная война – конечно, да! Атомная война – почему бы и нет?!", а я отлично помню пессимистические прогнозы Гостелерадио в те же годы о скорых ядерных бомбардировках, помню и школьные занятия по гражданской обороне о выживании после взрыва нейтронной бомбы.
На открытии фестиваля был показан фильм "Голубь сидел на ветке, размышляя о жизни" (режиссер Р. Андерссон), получивший главную награду в Венеции. Голубь этот, по всей видимости, прилетел с полотен Магритта, так что не стоит удивляться сюрреализму событий и диалогов в картине.
В самом же названии содержится цитата из стишка, который читает стеснительная толстушка на детском утреннике: "О чем размышляет голубь? – Об отсутствии денег".
Тема безденежья в фильме выразительно иллюстрирована историей двух неудачливых и нелепых коммивояжеров, тщетно торгующих весельем: вампирскими челюстями, смеющимися шариками и даже маской однозубого дядюшки. С легкой руки Артура Миллера коммивояжеру сопутствует смерть, и один из друзей часами слушает грустную песню об умерших родителях, зовущих к себе детей. "Мои родители были чудесными людьми, но я не хочу снова их видеть", – восклицает герой.
Смерть занимает режиссерские думы еще сильнее, чем деньги. Фильм начинается сценами трех смертей и достигает кульминации в жутковатом эпизоде, когда колонизаторы сжигают аборигенов в цистерне с раструбами, напоминающей "адскую машину" тирана Фаларида. Благодаря раструбам крики гибнущих обретают определенную музыкальность – так страдание и трагедия превращаются в искусство.
В начале картины пожилой человек умирает, безуспешно пытаясь откупорить бутылку, зато в финале старики из упомянутой песни радостно приветствуют сожженных с бокалами в руках. Так посмертное блаженство побеждает прижизненную сутолоку.
Другая смерть в начале происходит в баре пассажирского корабля: "Кто-нибудь хочет сэндвич с лососем и кружку пива, счет ведь уже оплачен?" Пожалуй, бары, рестораны и кафе кажутся режиссеру наиболее гармоничными и приятными местами для жизни. Об этом рассказано в трогательной истории глухого старика, на протяжении 60 лет приходящего в кафе "У хромой Лотты" (рыжей певуньи давно уже нет за стойкой, но песню горланят новые посетители).
Еще одну смерть в начале фильма сопровождает перебранка домочадцев у постели умирающей. Она напоминает о драме семейной жизни, тонко препарированной другим шведским режиссером – Рубеном Остлундом ("Форс-мажор"). Жизнь благополучной, как на первый, так и на последующий взгляды, семьи разваливается за пять отпускных дней на альпийском курорте, на фоне равнодушной природы и бездушных машин, под аккомпанемент неземной музыки Вивальди. На счастливое семейство, обедающее в ресторане, обрушивается безобидная лавина, так напугавшая мужа и отца, что он бросил жену и детей, не позабыв прихватить в бегство перчатки и телефон. У потрясенной жены рушится вера в главу семьи – добытчика и защитника, она, не переставая, рассказывает друзьям и просто знакомым позорную историю. У еще более потрясенного мужа рушится вера в себя, что совсем уже невыносимо.
Трагедию брака Остлунд искусно оттеняет комическими второстепенными персонажами: отдыхающей гедонисткой, рассудительным викингом, его кудрявой простоватой подругой, уборщиком-эпикурейцем и внезапно помешавшимся водителем автобуса.
Режиссер отказывает оскандалившемуся герою даже в жалком счастье уайльдовского идеального мужа. В финале картины утомленная жена передает сыночка с рук на руки другу семьи, тому самому рассудительному викингу, а вовсе не благоверному, которому остается в утешение лишь сигарета.
Лучшим фильмом конкурсной программы жюри признало итальянские "Чудеса" (режиссер Алисия Рорбахер). Впрочем, на особенные чудеса ни зрителям, ни героям рассчитывать не стоит: лишь изо рта девочки выползет пара пчел, да отец купит любимой дочке диковинного, но никчемного верблюда.
Действительность же такова, что крестьянскому семейству, состоящему из нервного отца, павшей духом матери, четырех очаровательных девочек и эротичной, но одинокой их родственницы, приходится вести ежедневную и безнадежную борьбу с убытками, стихией и незримым могущественным врагом – правительством Берлускони. Вместо необходимых субсидий администрация неугомонного магната старается осчастливить крестьян бессмысленным телевизионным конкурсом – "Деревенскими чудесами". Прекрасную ведущую передачи в исполнении Моники Белуччи драматург Джон Уэбстер, нимало не колеблясь, назвал бы "белым дьяволом".
Увы, время чудес миновало: призовые деньги достаются соседям, овцы проданы, мед пролит, пчелы отравились, и родовое гнездо заброшено.
Героиню "Чудес" – юную Джельсомину – весь фильм искушают плодами с древа цивилизации, и она понемногу склоняется к тому, чтобы их отведать.
Совсем иную, действительно, чудесную инициацию проходит другая девушка с многозначительным именем – Европа. Речь идет о мифологическом калейдоскопе Кристофа Оноре "Метаморфозы", в котором боги и герои посвящают Европу в таинства Веры, Чувства и Искусства. Соответственно, прекрасная и поверхностная картина Оноре разделена на три части: "Европа и Юпитер", "Европа и Вакх", "Европа и Орфей". Посвященная и обращенная героиня навсегда соединяется с водной стихией (миф об Аретузе), тогда как зрителям остается лишь с благодарностью вспоминать увиденные на экране обнаженные и совокупляющиеся тела.
Если говорить о "Метаморфозах", то следует упомянуть изящную реплику поэмы Овидия, написанную Джоном Чивером, в которой преуспевший менеджер превращается в затравленного оленя, несчастная невеста – в бассейн, а случайные прохожие – в табачную продукцию.
Награждением "Чудес" жюри продемонстрировало важность буколических историй, рассказанных режиссерами лучших фестивальных картин. Как было доказано еще Вергилием, буколики – это не благостная сельская идиллия, но разбитые сердца, вражда и соперничество, угнанные стада и утраченные угодья.
На ферму, затаившуюся в американской глубинке, зритель смотрит не только ироническим взглядом режиссера Жозефины Декер, но и безмятежным коровьим взором ("Была ты нежна и прекрасна"). Хозяйство держится на "трех китах": грубом отце с глазами-буравчиками, его чувственной дочери с повадками сельской Венеры и простоватом работнике, отзывающемся на прозвища Молчун и Плечун.
Наемный труд недостаточно изнурителен, и Молчун-Плечун жаждет Женщину, то ли отсутствующую жену, то ли присутствующую хозяйку. С приездом его благоверной ситуация на ферме последовательно и стремительно проходит стадии пьянства, разврата и смертоубийства.
Вообще, вселенная фильма Декер существует по законам обэриутов: "кругом, возможно, бог", а персонажи склоняются не к смирению, но к насилию.
Нет спокойствия и безмятежности и в филиппинской глуши. Как и картина Рорбахер, шестичасовой деревенский эпос Лав Диаса "От предшествующего" относится к фильмам-воспоминаниям, только здесь рассказчиком и наблюдателем выступает мальчик, а не девочка. Время в деревушке идет своим чередом: тихо тлеет огонек клановой вражды, на перекрестке найден мертвец со следами укусов на шее, в одну ночь сгорели три хижины, неизвестный злоумышленник режет коров, разбитная продавщица тысячи мелочей вынюхивает и сплетничает, ревность порождает преступления, примитивные культы уживаются с поклонением разбитому лику девы Марии.
Летописцем этой жизни мог бы стать вернувшийся на родину пожилой поэт, но он смертельно болен и пишет свои вариации "Полых людей", как если бы Фолкнер всю свою жизнь создавал не знаменитую летопись Йокнапатофы, но рассказы, подобные "Каркассону".
Умирающий поэт Орасио не следует и примеру своего молодого собрата из другого фильма фестиваля – писателя Филипа ("Послушай, Филип", режиссер Р. Перри). Нью-йоркский литератор, преисполненный вполне эгоистических желаний прославиться и разбогатеть, благородно домысливает скучные биографии знакомых: покинутой любовницы, стареющего покровителя, ревнивой коллеги и других, повторяя в конце концов судьбу Свистонова, полностью перешедшего в свое произведение.
Вернемся к фильму Лав Диаса, он еще продолжается. Итак, подлинным спасителем своего народа от забвения и угнетения, хотя и в символическом смысле, оказывается новый Моисей – найденный в джунглях мальчик Хакоб, которому суждено выбраться из богом забытой деревушки и стать кинорежиссером.
Об угнетении я вспомнил не зря: ближе к концу фильма в деревне появляются военные – вестники диктатуры законно избранного президента Маркоса. Они размещаются в школе ("Пусть дети привыкают к оружию!"), прокладывают коммуникации, вводят комендантский час и вяло ищут затаившихся в лесах коммунистов. А следом за военными приходят головорезы из отрядов самообороны под предводительством местного воплощения товарища Землячки. Жители спешно покидают родные места, а деревенская хроника парадоксально оборачивается притчей о судьбе русской интеллигенции.
Тень диктатуры нависает и над героями фильма "Девушка ночью гуляет одна" (режиссер А. Амирпур), снятого иранскими эмигрантами. Взгляд постановщиков не скользит по фасадам общества фундаменталистов, но проникает в его запретные оазисы. Там по кокаиновым дорожкам бродят бандиты и проститутки, богатство кичливых нуворишей ослепляет жалкие жилища бедняков, суровые традиции и обычаи пребывают в небрежении, молодые люди жгут свечу жизни с обоих концов.
Дебютантка Амирпур с благодарностью вспоминает итальянский неореализм: индустриальные пейзажи, не обещающие в перспективе и загробного воздаяния, навеяны фильмами Антониони, а привлекательные юноши в белых обтягивающих майках вызывают в памяти героев Джиротти и Читти.
Однако жанр картины совсем иной – это фильм ужасов, история девушки-вампира, уничтожающей грешных мужчин. Правда, автор относится к происходящему на экране с явной иронией, так что пресловутые клыки могут быть лишь плодом фантазии персонажей, чей разум разрушен наркотиками. Более вероятно, что героиня – Робин Гуд в парандже.
Финал картины напоминает кинематографическую версию "Завтрака у Тиффани": воссоединившиеся любовники отправляются в будущее вместе с великолепным котом.
Нетрудно заметить тематическое разнообразие фестивальных картин: город и деревня, Восток и Запад, свобода и порядок, любовь и смерть, семья и дети, люди и звери, вера и призвание, добро и зло.
В своем 4-частном детективном сериале "Малыш Кенкен" Бруно Дюмон не оставил без внимания ни одну из этих тем.
…Булонь-сюр-Мер, склеротический край, населенный брейгелевскими крестьянами и детьми и рубенсовскими женщинами. Впрочем, и катастрофически выродившиеся коренные жители, и примитивные приезжие ничуть не напоминают о "венце творения". Бастионы Атлантического вала брошены, а немногие защитники понимают свой долг несколько парадоксально, но об этом ниже. Экранную ойкумену можно смело уподобить кораблю дураков Босха, где за лоцмана – новый Пинкертон, совершающий свои ежедневные подвиги по велению Магритта.
Корабль дураков дрейфует по волнам зла: некто убивает несовершенных и развращенных людишек, а их останки скармливает коровам и свиньям. Однако расследование зловещих преступлений, проводимое, если вспомнить поговорку, одноглазыми среди слепцов, можно назвать всего только поводом. Бруно Дюмон, следуя традиции фантастической сатиры Свифта, беспрерывно толкает умирающих от смеха зрителей (это очень смешное кино!) на все острые углы и торчащие косточки старушки Европы.
Разумеется, режиссер не стал завершать фильм банальным изобличением преступника, но ограничился уликами и намеками для внимательных наблюдателей. С большой вероятностью можно сказать, что истребителем прибрежных сладострастников был младший расследователь – лейтенант Карпантье, которого дьявол все-таки "прижал к ногтю", по выражению его чудаковатого шефа.
Страсть губит, зато любовь спасает и охраняет: трогательные юные любовники – малыш Кенкен и Ева – оказываются островком спасения в море беспорядка и зла.