Книга освещает первый в современной России идеологический уголовный процесс над художниками, высказывающимися на религиозные темы. Процесс по делу разгромленной выставки современного искусства в музее Андрея Сахарова длился пять месяцев, одновременно с судом над Михаилом Ходорковским. Организаторы выставки «Осторожно, религия» обвинялись в разжигании межрелигиозной и межнациональной розни. По уголовной статье прокуратура требовала по три и два года лишения свободы. Суд приговорил троих обвиняемых — директора музея Юрия Самодурова, его помощницу Людмилу Василовскую и художницу Анну Альчук — всего лишь к денежному штрафу. Но одновременно суд создал обвинительный фон, на котором были и разгром выставки современного искусства в Петербурге, и процесс «верующие против выставки "Россия-2"».
Главная идея, которая заинтересовала меня в книге философа Михаила Рыклина, мужа Анны Альчук, состоит в том, что мы присутствуем при формировании в России нового политического режима. Рыклин сравнивает процесс над российскими художниками с карикатурным скандалом в Европе: «Можно говорить о тенденции возрастания трений вообще между разными религиозными и национальными группами в разных странах. Но вот специфика, мне кажется, России состоит в том, что государство в каком-то смысле приняло сторону одной из спорящих сторон и фактически подавило сопротивление другой стороны. Что же касается вот таких скандалов с европейскими, датскими карикатурами, то там никто даже из тех, кто осуждал эти карикатуры, никто не говорил, что эти люди нарушили закон. Даже самые крайние противники этих карикатуристов не сказали, что этих людей за что-то можно привлечь к уголовной ответственности. Это совсем другой уровень дискуссии. В России она приняла форму, когда адвокатам пришлось подключиться (одни из лучших адвокатов в этом процессе участвуют — Шмидт, Насонов), то есть это все очень быстро и плавно перешло в план уголовного процесса, и в этом я вижу все-таки некоторую специфику России.
Подобный процесс в других странах был только один. В Польше была осуждена на полгода одна художница, которая в Гданьске сделала выставку на религиозные темы. Из всего, что мне удалось найти во всей мировой практике последних десятилетий осуждения художника за его произведения, вот только это — Доротея Незнанска. Года три-четыре, может быть, назад».
— Вы в своей книге пишете о реакции художественного сообщества во время этого процесса. Если можно, немного поподробнее, какова она была?
— Несколько десятков художников выступали свидетелями на этом процессе. Ни один из них не признал, что он имел намерение кого-либо оскорбить своей работой. Ни один из них не согласился с клерикальной интерпретацией его работы. Все они говорили, что современное искусство принципиально многозначно, и никакой окончательной и единственной интерпретации произведения современного искусства не существует. Что касается общего поведения арт-среды, оно было очень разным. Были люди, которые защищали с самого начала, из таких известных — Леонид Бажанов, художественный руководитель Государственного центра современного искусства. Были люди, которые просто не захотели в это дело влезать, и их тоже вполне можно понять. И очень немногие были люди, которые солидаризовались в какой-то мере, скажем, в печати солидаризовались с этой вот системой установления фактически некой господствующей идеологии, но таких было очень мало.
— А удалось ли запугать людей? Удалось ли запугать арт-среду и заставить ее поверить в том, что она действительно не имеет права на выражение своих чувств, мыслей и права на свой художественный жест в связи с вопросами религии?
— Думаю, здесь много индивидуального. Но в целом, конечно, какой-то механизм внутренней цензуры в таких случаях включается. Даже люди могут этого не осознавать, но, мне кажется, определенные темы… Тем более, что это же имело продолжение, была испорчена работа Косолапова Александра, художника, уже потом, после выставки, на другой выставке. Одна работа была снята в Третьяковской галерее, тоже по протестам верующих. Потом процесс по выставке «Россия-2». То есть это, на самом деле, был определенный тренд, и, я думаю, он оставил свой след, даже скорее на бессознательном уровне. Я думаю, мало кто себе говорит «я боюсь». Просто не будут делать работы на определенные темы, скорее всего.
— Если говорить о самом ходе судебного процесса, что вам наиболее запомнилось?
— Процесс проходил в крошечном зале, где было очень мало мест, и занять место было очень трудно. А мы, как родственники, пытались как-то все-таки поближе сидеть. И вот была довольно агрессивная атмосфера в зале, и меня больше всего поразило множество различных оскорблений, которые мы выслушали, художники, адвокаты наши, просто люди, которые случайно заходили. Были оскорбления, связанные с национальностью, воображаемой или реальной — это не имело особого значения. Когда художники говорили, когда адвокаты говорили, что «нас оскорбляют», отвечали представительницы прокуратуры: «Вы сами их спровоцировали, эта ваша выставка. И они имеют право теперь говорить оскорбления в ваш адрес». Адвокаты никакого отношения к этой выставке не имели.
Короче, это была еще такая атмосфера, я бы сказал, элемент самосуда, который там существовала, в кулуарах этого процесса. Устроили такую пропагандистскую акцию, люди приходили с иконами, с крестами, молились, водили крестный ход вокруг здания суда. Для меня это было что-то совершенно новое, чего я не только не видел, но себе до этого и не мог вообразить.
Вот в целом меня удивило еще в самом приговоре то, что приговор ведь очень мягкий по наказанию. Прокуратура требовала довольно серьезного наказания. Судья вынес исключительно мягкий приговор по наказанию, но исключительно жесткий по звучанию. Вот только тогда, в самом конце я понял, что смысл всего этого процесса вовсе не в том, чтобы сурово наказать, а в том, чтобы определенные акценты расставить. Потому что в приговоре же написано: «Именем Российской Федерации…» Мнение, которое в каком-то смысле выражается от имени государства. И вот там, например, есть такие определения, как «современное искусство — это знакотворческая деятельность нигилистической ориентации».
Это относится ко всему современному искусству, это уже не только одна выставка, это уже больше, значительно больше. До приговора это было частным мнением эксперта, который его высказал, мы могли сказать, что это его идиосинкразия. А после того, как это все перекочевывает в приговор, современное искусство получает вот такое клеймо. Конечно, это не такое наказание, как в случае Михаила Борисовича Ходорковского, как в случае ученых. А здесь именно я согласен с теми, кто назвал это первым идеологическим процессом в новой России. Речь шла о продвижении определенных формулировок.
На этом процессе разгрома этой выставке раскрутился блок «Родина» в 2003 году. Он был создан по инициативе Кремля, самое крайне националистическое крыло этого блока, оно раскручивалось на этом процессе. И они немало голосов получили, потому что они себя представили как защитники ценностей православия.
Меня, конечно, поражало, когда после самой выставки в течение месяца-полутора непрерывно в масс-медиа была серьезная очень травля. Один автор серьезной газеты написал, что художников надо срочно посадить, иначе их просто убьют. На телевидении были почти церемонии религиозные, с проклятиями. Такое впечатление, что это такая достаточно серьезная проработанная акция, долгоиграющая.
— Хочется спросить вас о каких-то перспективах в России в этом смысле. Но боюсь, что ответ будет малоутешительным.
— Ну, надежда умирает последней, конечно. Современное искусство существовало в трудных очень условиях в советские времена, это была фактически подпольная и во многом гонимая художественная практика. Тем не менее, из этого подполья вышли довольно сильные течения, например — московские концептуализм. Я думаю, что и сейчас образуются какие-то формы протеста. Может быть, они будут проявляться не так, как в советские времена, но как-то они будут проявляться, я думаю. То есть не удастся полностью коммерциализовать культуру.