Другой Савченко

Когда иерей Николай Савченко заканчивал службу, известный "православный активист" Анатолий Артюх явился в храм с "группой поддержки" из пяти человек и в грубом форме потребовал прекратить проповедь мира на Украине, объяснив, что ополченцы сражаются с фашистами и бандеровцами, и называть это, как делает отец Николай, братоубийственной войной – значит выступать с антиправительственных позиций, чуждых русской идее. Петербургская "Новая газета" подробно описала инцидент, включая угрозы Артюха сделать все, чтобы Николая Савченко лишили сана, если он в двухнедельный срок не прекратит свои миротворческие речи с амвона и в интернете, а также ответ священника, который состоял в том, что "оценка войны как братоубийственной не является политическим заявлением" и что "миротворчество выше любой политики".

Православный священник Николай Савченко около года назад был отправлен служить без зарплаты в Сергиеву пустынь в Стрельне за проповедь мира. Тогда его можно было видеть с украинским флажком в руках на Исаакиевской площади, а потом на большой демонстрации на Невском проспекте. Вокруг раздавались обличения "фашистов и бандеровцев", а он держал украинский флаг – как знак единения с братским христианским народом.

– Я считаю, что это просто часть христианского исповедания. Поднятие украинского флажка в тот момент – это был знак, что необходимо прекратить вражду против братского, родственного нам украинского государства. Хотя фамилия у меня украинская – мой дед 100 лет назад переехал с Украины в Петербург, но я делал это не из родственных или политических соображений, а исключительно из христианских: из принципов мира, братских, христианских отношений между народами. Конечно, для меня стала неприемлема та ненависть, которая выплескивалась с телеканалов, из радиопрограмм, все это началось в конце февраля прошлого года и было настолько шокирующим, настолько противоречащим всем христианским принципам, что иначе и поступить было невозможно. Я, конечно, знаю, что очень многие христиане и представители духовенства понимали и сейчас понимают, что происходит что-то не то. Такое ожесточение, такая яростная пропаганда слишком уж противоречит принципам любви, бесстрастия, всепрощения, которые мы должны проповедовать. Особенно запомнилось, что все началось год назад в день Прощеного воскресенья. И вскоре после этого был первый миротворческий сход, на котором я увидел некоторых представителей духовенства и влиятельных мирян, другое дело, что они не были так заметны – я один был в рясе и с крестом.

​– Как вы к этому пришли?

– Я родился в Петербурге, долгие годы был чтецом, иподьяконом, потом дьяконом и, наконец, священником – но в представительстве Русской Зарубежной церкви, в Петербурге было ее подворье. Я был рукоположен в дьяконы и в священники преосвященным Михаилом, епископом Женевским и Западноевропейским. Но в нынешних условиях я стараюсь не ссылаться на мнение зарубежных владык, сейчас это несвоевременно, сейчас каждый должен иметь силу и смелость выступать от себя и не ставить под удар никого другого. И мое мнение как христианина, как священника – что эта война братоубийственная и что ее необходимо прекратить. Кстати, прекратить необходимо и пропаганду вражды против Запада – ведь ею в значительной мере подпитывается эта война, и это меня тоже сильно печалит.

​– То, что вы начинали свой путь в Зарубежной церкви, много объясняет, она ведь долгие годы была более свободной. Как случилось, что вы находились именно в ее подчинении?

– По решению собора Русской Зарубежной церкви я в 2003 году был введен в состав комиссии по диалогу с Московским патриархатом, потом было торжественное объединение 17 мая 2007 года, но я еще некоторое время оставался в прежнем подчинении, а два года по благословению священноначалия служил в Лондоне, в храме Успения Пресвятой Богородицы, прямо на дороге из аэропорта Хитроу в центр Лондона. Потом я вместе с семьей вернулся в Россию и служил, пока не было принято решение о закрытии прихода Русской Зарубежной церкви. Все имущество передали храму военной части в Ленинградской области, а меня перевели на служение в Петербургскую митрополию. Если говорить о свободе – да, в Зарубежной церкви привыкли, что государство никак не влияет на жизнь церкви, держится на почтительном отдалении, дает церкви полную свободу и не предоставляет никакой помощи. У такого положения есть свои плюсы и минусы. Конечно, я с радостью наблюдаю, как в последнее время государство помогает церкви строить храмы и содержать церковные школы, передает храмы, все это прекрасно, и за границей все этому очень радуются. Поэтому вдвойне, втройне обидно, когда при таком росте церкви, распространении христианских заповедей мы вдруг спотыкается на ровном месте, на благоустроенной дороге, ведущей куда надо, – и делаем страшные ошибки. Еще год назад я был уверен, что такое невозможно – война на Украине, и теперь я убедился, что все первые миротворческие выступления были правильными – они предупреждали о тех опасностях, с которыми мы сейчас столкнулись. То есть мы даже не представляли всю глубину зла, греха, кровопролития, всего того, что сейчас происходит на Украине. И мы должны сделать все, чтобы это остановить.

​– Вы сказали о правильной дороге, на которой мы вдруг споткнулись, – но, честно говоря, многие сокрушались, что еще в 90-е годы Русская православная церковь упустила шанс по-настоящему привлечь к себе сердца: когда закончились гонения, она сразу потребовала денег, зданий – вместо назревшего разговора о том, на что приходилось идти священникам в советские времена, чтобы хоть как-то сохранить служение в оставшихся храмах.

– В 90-е годы со стороны Русской Зарубежной церкви было много критики в адрес Московского патриархата, я считаю, во многом справедливой. А потом мы увидели, что Церковь растет, что русский народ приходит в Церковь с искренним сердцем, и это было настоящее движение, настоящий порыв исстрадавшейся души, и это тогда считали самым главным, а остальные вопросы – второстепенными. Конечно, Церковь унаследовала многие сложности с советских времен, но в какой-то момент Русской Зарубежной церкви стало понятно, что главные вероучительные вопросы разрешены, а все остальное может быть прояснено в дальнейшем диалоге. И я считаю, что сейчас этот диалог как раз и идет. И что примиряющий голос церкви должен звучать, что именно сейчас она должна себя явить некой силой, независимой от общественного помутнения.

​– Но как же быть с тем знанием, которое у нас есть о священниках, сотрудничавших с НКВД, с КГБ, –​ ведь от него так просто не отделаешься, а разговора об этом не было и нет.

– В Русской Зарубежной церкви об этом говорили очень много, но нам на это всегда отвечали, что такие разговоры мешают приходу людей к вере, к Богу. Это по-своему убедительно. Нужно знать меру, время и место для таких разговоров. Я помню, как праведной жизни владыка Лавр, много усилий приложивший к тому, чтобы две части Русской церкви объединились, он всегда обращал внимание только на принципиальные вопросы, а вопросы, которые касались вещей вынужденных, обусловленных советским временем, он считал второстепенными. В советское время была ситуация простая: безбожники и гонимая Церковь. Сейчас ситуация гораздо более искусительная: правительство, президент – православные, они на этом настаивают, говорят о необходимости следовать христианским заповедям. И вместе с этим – война двух православных народов! Что же это за христианские заповеди, как о них можно говорить! И что это за противостояние с Западом? Ведь это само по себе – не христианское учение.

Я считаю, что в этих искусительных условиях Церковь повела себя хоть и слишком тихо, но все же принципиально. Мы не можем упрекнуть священноначалие, что оно пошло на поводу у неправильных, с нашей точки зрения, действий общества, власти. Все-таки святейший патриарх говорит, что это война междоусобная, что Церковь должна быть над схваткой, что мы не должны принимать ни одну из сторон, – это очень важно. Он сравнивает эту войну с междоусобными войнами древности, причем говорит это не просто так, а президенту России Путину. Патриарх не присутствовал при выступлении Путина по поводу присоединения Крыма. Это знак того, что Церковь, пусть и тихим голосом, но все же пытается предложить свои христианские принципы. Другое дело, что средства массовой информации никак этого не повторяют, не хотят этого видеть, патриарх перестал появляться на экранах, вместо этого мы видим разгул национализма.

​– И видим священников, которые снимаются в военной форме, оскорбляют украинцев, сейчас двое петербургских священнослужителей предстанут за это перед церковным судом.

– Совершенно верно, дух времени действует на людей.

– Вы столкнулись с гонениями после ваших миротворческих выступлений?

– Да, и тут меня многие спрашивали, почему я взял именно украинский флажок, а не флажок "Донецкой народной республики", на что я отвечал, что в кабинете патриарха флажок Украины стоит рядом с флажком России, а флага "Донецкой народной республики", никем не признанной, там нет. Так что я имел право взять флаг Украины, и вообще, держать флаг соседнего государства не является политическим действием. Священник участвует в политическом мероприятии тогда, когда он поддерживает политические лозунги, но флаг соседнего родственного государства – это не политика. На Украине сосредоточено две пятых приходов нашей Русской православной церкви, это наше братское государство.

​– Как вы теперь существуете, когда вы лишены зарплаты и служите только по выходным?

– Я на самом деле к этому привык, в Русской Зарубежной церкви это принято. В будни у меня обычная мирская работа – я работаю в обычной компании менеджером по корпоративным клиентам, продаю товары строительного назначения, это не противоречит ни христианским заповедям, ни обычаям церкви. Раньше священники пахали землю вместе с крестьянами, и святые отцы "Добротолюбия" плели корзины на продажу.

– И апостол Павел жил трудами своих рук.

– Он шил палатки, обсуждал с учениками и другими христианами детали своего ремесла, все это разрешено, позволено. Так что я работаю по будням, служу на выходных, а по большим церковным праздникам беру выходные в счет отпуска и тоже служу, и уже долгое-долгое время получается так, что я работаю без выходных и без отпусков. Так что лишение меня зарплаты было не столь болезненно – ведь основной мой заработок все равно был на мирской работе. И это хорошо. Я считаю это очень важным – когда ты не видишь в церкви источника своего заработка. И митрополит Лавр, и другие архиереи Русской Зарубежной церкви очень одобряли такой стиль служения, хотя и относились к нему как вынужденному.

​– В принципе, это обеспечение своей независимости. Кстати, вот вы служили в Лондоне, а ведь на Западе, насколько я знаю, христиане несут гораздо большую ответственность за свои храмы и приходы, выделяют на их содержание ощутимую часть дохода.

– Да, вы правы, если бы не Октябрьская революция, то же самое было бы и в России. Запад сейчас принято критиковать за отступление от христианских принципов, но там осталось много человеческого сострадания, и суммы, которые там жертвуются верующими – и неверующими, – они огромны. Они несравнимы с российскими пожертвованиями, у нас нет этого воспитания, в советское время милостыня считалась делом антисоветским – знаком того, что государство не может решить проблему само, за это давали срок. На самом деле милосердие – это очень хорошее качество, и нам его надо развивать. И вообще, на Западе есть много такого, чему мы должны поучиться, взять для себя.

​– Мне кажется, у многих верующих – потребительское отношение к церкви, но есть и оборотная сторона – дорогие иномарки, на которых ездят пастыри.

– Таких пастырей не больше одного процента, другое дело что они очень заметны. Действительно, часто бывает, что какой-нибудь богач хочет купить себе новую дорогую машину, а старую – тоже роскошную – отдает батюшке. Часто священники ездят на чужих машинах, данных на время, но все равно это выглядит вызывающе. Когда я уезжал из Лондона, произошел тот самый случай: приехал прихожанин на "Ягуаре" и сказал, что хочет пожертвовать его церкви, что он купил себе новый. Собрался церковный совет и стал думать, что же делать с этим "Ягуаром". Сначала думали отдать его настоятелю, но решили, что это будет соблазн. Потом решили оставить на некоторое время, чтобы встречать архиерея, но решили, что это тоже будет соблазн. И тогда решили его продать. Конечно, мы не должны проповедовать терпимость к дорогим вещам. Я слышал такое мнение, что дорогие вещи духовенства – это знак величия Божья. Но ведь это не составляет сути христианского учения, это всего лишь оправдание, умелое или неумелое, а суть – в противоположном. Это отступление, за которое мы платим – тут же появляется духовное противодействие, бич Божий, который вразумляет нас, что так делать не стоит.

– Отец Николай, вы смотрели фильм "Левиафан"? Если да, то увидели ли вы там оскорбление церкви?

– Для меня этот фильм – религиозно-философский, все остальные смыслы второстепенны. Режиссер – я не знаю его лично, но он понимает суть христианства. И старается донести ее, он сострадает нашей родине в ее болезнях, в ее тяжелом наследии. Этот фильм – такое горькое откровение, горькая пилюля, которую нужно проглотить, чтобы исцелиться.

​– Болезнь церкви там правильно обозначена?

– Многие говорят, что в церкви не может быть болезней, потому что это тело Христово. Но если мы откроем деяния Вселенских соборов, там в официальных документах найдем очень много выражений о терниях и болезнях в церкви. Церковь – это живой организм, она не только небесная, но и земная. В фильме болезнь и ее опасность нарисована правильно. Ведь там нет издевательства, насмешки, жесткой критики свысока, я воспринимаю эту картину как скальпель, который режет наш гнойник. И народ показан, выросший в атеизме, без церковного учения – все это плоды советского режима.

​– Вы росли в советское время – как вы пришли к Богу? Или вы из церковной семьи?

– Мои родители – обычные советские инженеры, они совсем не были религиозными. Но моя бабушка – глубоко верующая христианка, она меня воспитывала, крестила, водила в церковь. Она ни одного дня не ходила в школу, читать научилась сама, по Евангелию, это у была ее единственная книга, при этом она была мудрым и рассудительным человеком, добрым, совестливым, и, конечно, я брал с нее пример. Так что церковное воспитание я получил – но не богословское. Мое церковное служение началось очень постепенно, в поздней юности я совсем отдалился от церкви, но в 19 лет вернулся, хотя и продолжал учиться в Политехе, потом работал, но по выходным и по праздникам я стал сначала чтецом, а потом дьяконом. В детстве и юности я очень много читал, занимался самообразованием и лишь недавно начал сдавать экзамены в духовной школе, сейчас заканчиваю диплом.

– Как случилось, что вы пришли именно в Зарубежную православную церковь?

– В 90-е годы различия между двумя Церквями были еще велики, я очень много читал и пришел именно туда. Это было не отторжение от Русского патриархата, а стремление к тому, к чему тогда призывала Русская Зарубежная церковь. А потом произошло чудо – ведь по сути маленькая и не очень влиятельная Зарубежная церковь, которая настойчиво указывала, критиковала, – в конце концов, она получила просимое.

​– Вы упомянули о своей большой семье – расскажите о ней.

– У меня пятеро детей, двое в детском саду и трое в школе, поэтому я вечерами много времени провожу с ними, помогаю с уроками, играю с младшими детьми, но, конечно, у меня не так много времени, чтобы съездить с ними куда-то в музей или за город – в выходные я тоже занят. Летом они с мамой выезжают на дачу, и тут я могу иногда приехать к ним на полдня – когда получается. Но я ни о чем не жалею, это нормальный для меня режим работы, он приносит успокоение и радость, ты чувствуешь, что твоя жизнь – насыщенная.

– Пятеро детей – вам не страшно за их будущее?

– Отчасти опасениями за их будущее и вызвано это мое стремление рассказать о том, что нынешняя война – братоубийственная, что ее необходимо прекратить. Наше общество не должно быть обществом войны, обществом противостояния с другими странами.

​– Почему люди оказались так беззащитны перед натиском пропаганды?

– Я задаюсь этим вопросом. Мне кажется, мы недостаточно христиане, иначе мы бы не проглотили эту наживку, такую дешевую и такую соблазнительную. Кроме того, я заметил, что еще задолго до войны в обществе стали насаждаться идеи о хорошем и якобы великом Сталине, о военной мощи как о главной ценности, о том, что нас должны все бояться, что Запад всегда хотел нас уничтожить и поработить. Я очень много разговаривал об этом с православными людьми, рассказывал им об истории, о том, почему мы не должны враждовать с Западом. Разве святые отцы XIX – начала ХХ века проповедовали против Запада – кто, где? Святой Игнатий Брянчанинов? Святитель Феофан Затворник? Он говорил только об опасности пришедшего с Запада коммунистического учения.

​– Каким вы видите будущее России?

– В будущем нам будет стыдно за то, что происходит сейчас. Конечно, мы это осознаем, но важно, чтобы переосмысление произошло как можно скорее, чтобы поменьше успели натворить грехов. Чтобы нам в меньших злодеяниях и ошибках пришлось каяться. Но каяться придется. Конечно, обновление произойдет – а если нет, то нас ждут еще более тяжелые испытания. Я надеюсь, что придет понимание того, что христианский путь нашего государства не может идти вместе с этой братоубийственной войной.