Иван Толстой: Вчера и сегодня. Мы начнем передачу с записей прошлых лет. 60-е годы были временем не слишком частых, но ярких побегов советских людей заграницу. Писатель Валерий Тарсис, журналист Леонид Владимиров, дочь Сталина Светлана Аллилуева, прозаик Михаил Демин, автор «Бабьего Яра» Анатолий Кузнецов. Каждый из этих беглецов вызвал пристальное внимание западной общественности и удостоился немалой прессы. Прошло почти полвека, и некоторые имена невозвращенцев стали забываться. В желании удержать прошлое я включил в сегодняшнюю программу беседу с одним из беглецов – кинорежиссером Игорем Ельцовым. После своего невозвращения из Англии в середине 60-х Игорь Иванович три десятилетия проработал диктором и режиссером на Радио Свобода. Запись лондонской студии, 9-е апреля 1970. Ведет беседу Виктор Франк.
Виктор Франк: Игорь Иванович, в Советском Союзе вы были кинорежиссером, вы окончили Всесоюзный институт кинематографии в Москве, и вам принадлежат такие художественные фильмы, как «Незваные гости», «В доме остаются мужчины», «Под одной крышей», «03» и много документальных фильмов. Когда вы выехали в Англию в декабре 1966 года, вы начали новый художественный фильм «Венская почтовая марка,» разумеется, он остался не доснятым, так как в январе 1967 года вы не пожелали вернуться на родину и остались в Лондоне. Можно ли вам прямо задать вопрос: почему вы это сделали?
Игорь Ельцов: Я начну с того случая, когда мы прибыли с кинематографической делегацией, специальной группой кинематографистов в Лондон, то я и не намеревался оставаться, я считал, что я та же вернусь обратно из поездки домой, как я уже возвращался неоднократно. Перед этим, я должен сказать, я побывал уже в 19 странах мира. Я ездил на собственной машине по Финляндии, Швеции, Германии, Польше, по Чехословакии, по другим странам. Я был во Франции, я был до этого в Аргентине, в Бразилии. Одним словом, я кое-что до этого видел и многое понимал. Я всегда сравнивал, что здесь хорошо и что там плохо, что здесь плохо и что там хорошо. Я всегда помнил такой завет одного умного человека — это был писатель Леонид Тур, с которым я был в далекой аргентинской поездке, который однажды, когда я встретил группу русских эмигрантов, подозвал его, он очень внимательно выслушал этих людей, потом сказал: «Игорь, мы должны быстро сейчас идти, нас там собирают, что-то хотят говорить». Он ко мне потом подошел и сказал: «Игорь, ты хочешь ездить за границу в дальнейшем?». Я говорю: «Да». «Зачем тебе эти наши соотечественники. Я понимаю, тебе приятно с ними говорить, но не делай этого, ты попадешь под карандаш».
Поэтому следует мне напомнить такой случай, когда после поездки в Швецию — это было в 1961 году, когда я на собственной машине ездил по Скандинавии, Германии и Польше, вернувшись обратно, я где-то в компании в ресторане, мне помнится, я не буду называть имена этих людей, с кем я сидел там, они очень интересовались этой поездкой. В частности, жизнью в Швеции. Вот эта группа людей, с которой я встретился в ресторане и рассказывал честно и правдиво о том, как я увидел и что я заметил в этой поездке, какая особенность мне бросилась в глаза шведского образа жизни, за это я был наказан доносами в ЦК. На меня написали несколько доносов, я об этом узнал только через три года. Потому что ежегодно я подавал опять заявления на поездки за границу и ежегодно мне отказывали, не говоря, почему. Так я попал под карандаш после моей скандинавской поездки.
Виктор Франк: Но все же в 1966 году вам удалось съездить?
Игорь Ельцов: Да, в течение пяти лет я не получил ни одной поездки. Мне всячески начальство, увиливая, говорило, что мест нет и так далее. Но они мне разрешали снимать фильмы. Я поставил так вопрос: если вы мне разрешаете снимать фильмы, почему вы мне не разрешаете ездить? И тогда они мне показали часть анонимных писем, которые были посланы на меня, эти анонимные письма говорили, что такому человеку, как Ельцову, нужно запретить ездить за границу, потому что он нашу жизнь всячески старается очернить, превознося буржуазный образ жизни. Когда я сказал, что я всегда говорил только правду, и это правда, мне сказали: не забудь, существуют две правды — одна правда наша, а другая правда их, то есть зарубежная. Когда я приехал в Лондон, после пяти лет, когда впервые мне дали возможность поехать снова за границу, у меня произошел скандал с руководительницей группы из «Интуриста», которая мне запретила пойти в гости к моим знакомым художникам в Лондоне, хотя эти люди заехали за мной в гостиницу. Она сказала, что «вы знаете тот инструктаж, который мы прошли в гостинице «Интурист» в метрополии, вы так же знаете об инструктаже в Союзе советских кинематографистов, поэтому я вас предупреждаю: вы можете делать этот шаг по своему усмотрению, я не несу никакой ответственности, и учтите — я вам это не рекомендую делать». Я сказал: «Ну тогда пойдемте со мной вместе». Она сказала: «Я отказываюсь от этого». Люди за мной приехали, мне было стыдно отказываться, и мне было стыдно им объяснять, потому что они бы это не поняли. И когда я вернулся в два часа ночи обратно, то дверь ее была открыта, она сидела у дверей, сказала: «Ну что же, вы вернулись?». Я говорю: «Как видите, ноги-руки целые». Она говорит: «Ну что же, запомните, мы еще об этом поговорим особо».
Виктор Франк: Я понимаю, что этот эпизод на вас произвел неприятное впечатление, но, конечно, были и другие, более глубинные причины?
Игорь Ельцов: Совершенно верно. Вы знаете, что всегда в жизни не хватает может быть какого-то миллиграмма, чтобы та чаша весов, которая перед вами все время колеблется и вот-вот перетянет в другую сторону, вот у меня этот случай был тем самым миллиграммом, который перетянул чашу моего терпения. Если я бы стал бы рассказывать вам всю историю моей жизни, историю моей семьи, то это получился бы очень длинный и страшный рассказ. Но тем не менее, у нас в семье было всегда так заведено, что раз миллионы людей так же страдают, а чем же мы лучше? Это военные годы, это аресты моей матери. Приезжали ночью сотрудники МГБ, увозили ее на допросы только за то, что она по национальности финка. Ее обвиняли в том, что она является шпионкой западной. После этого они конфисковали все наши семейные фотографии. Наконец, это было в эвакуации в Куйбышевской области, наконец мы возвращаемся в Эстонию жить после войны, я учился в школе. В 1949 году происходит сильная волна арестов. Один друг моего брата, который после армии, они служили вместе и были на фронте вместе, он остался работать в органах Госбезопасности, он сообщил нам, что он случайно нашел в списках имя моей матери, которая подлежит на выселение в Сибирь и на арест. Он сказал: «Увезите мать на три дня куда-нибудь в деревню, пройдет эта волна, и тогда может быть она останется». После этого мой брат, который был добровольцем на фронте, он потерял здоровье, но ему не давали паспорт на протяжение пяти лет только потому, что он родился в Финляндии, и он был в числе тех лиц, которым не доверяли только потому, что он был наполовину русский, наполовину финн. И масса других. Меня в институт бы не приняли, если бы я не солгал. Когда мандатная партийная комиссия спросила меня: является ли ваша мать не русской? Я сказал: да, не русская. Но стоило бы мне уточнить, что она финка, как выяснилось через три года, когда они узнали, спросили: «Почему вы соврали?». Я сказал: «Я не врал, если у вас зафиксировано в протоколах, я сказал — она не русская». Не говоря о том, что творить и работать как режиссеру в Советском Союзе максимально трудно.
Виктор Франк: Игорь Иванович, в январе 1967 года вы приняли большое, огромное, важное решение не возвращаться к себе на родину и остаться за рубежом в Англии. Скажите, что вас больше всего поразило в этой стране?
Игорь Ельцов: Как вам сказать, что меня поразило? Вначале меня поразило, что я вдруг прошел через какую-то стенку, какую-то неизвестную стенку, я был в полной растерянности перед той новой жизнью, которую мне предстоит теперь начать уже не в молодые годы. Меня поразило необыкновенное отношение людей друг к другу и отношение людей ко мне, в частности. Я все-таки иностранец, я приехал и не знал языка. Но люди, которые меня окружали с первых дней, они были так просто и естественно настроены ко мне, что вдруг я через некоторое время стал чувствовать, что я что-то обретаю, чего я не имел в Советском Союзе. В Советском Союзе мне приходилось с утра начинать бояться, чего-то бояться, я все время должен был себя контролировать и давать себе слово лишнее не говорить. Здесь же я вдруг почувствовал, что я могу благодаря этой простоте, естественности обстановки разрядиться наконец. И не то, что я бы начал сразу очернять все, что было за мной и что сегодня меня окружает — это великолепно, это не так, это все сложнее. Здесь очень много хорошего, здесь есть и плохое, там очень много хорошего, и там есть очень много плохого.
Виктор Франк: Меня интересует, Игорь Иванович, вы рассказывали о том положительном впечатлении, которое на вас произвела жизнь в той стране, в которой вы решили остаться — в Англии. Но ведь в человеческой жизни нет абсолютно белого, абсолютно черного, несомненно вы встречались с какими-то разочарованиями. Что именно вас разочаровало конкретно в этой новой жизни?
Игорь Ельцов: Меня несколько разочаровала встреча с русскими за границей. В Лондоне, как известно, существуют две Русских православных церкви. Первое, что я сделал, я узнал адрес и пошел в одну из этих церквей, зная, что там должна быть библиотека. Я попал в так называемую старую русскую эмигрантскую церковь, в церковь первой русской эмиграции. Там есть еще другая церковь, которая называется церковь Московского прихода или что-то вроде этого. И когда я столкнулся впервые с очень милыми людьми, то эти милые люди тут же меня пытались склонить на одну или другую сторону. Они тут же доказывали преимущества одной группы эмиграции перед другой группой эмиграции. Мне это было очень неприятно. И до сих пор я это воспринимаю как отрицательное явление русской эмиграции.
Виктор Франк: Игорь Иванович, разрешите мне теперь вернуться несколько назад, к вашей жизни в Советском Союзе, ведь большая часть вашей жизни прошла именно там. В жизни каждого человека есть моменты счастливые, несчастливые, о несчастных моментах вы уже рассказывали. Что вам вспоминается хорошего, радостного из вашей жизни в Советском Союзе?
Игорь Ельцов: Не бывает, видимо, такой жизни, которая слагалась бы только из плохого или слагалась бы только из хорошего. Довольно трудно выбирать счастливые моменты. Мы так устроены, что мы скорее всего помним плохое долго, чем хорошее. Но если вспоминать, то мне кажется, одним из самых приятных, первый мой самый приятный момент в жизни был тот момент, когда я увидел свое имя в списках студентов Института кинематографии, в который был очень трудно поступить из-за большого конкурса. Нас приняли 13 человек, конкурс был 12 человек на одно место. Я не поверил самому себе, потому что там были эрудиты, начинающие писатели, начинающие композиторы, художники, которые в результате почему-то отпали, а меня профессор Кулешов зачислил в свою мастерскую. Этот момент я никогда не забуду. Потом, когда я сделал свой первый фильм, была назначена премьера, это были «Незваные гости», картина, которая потом имела некоторый успех и даже нравилась кое-кому. Я помню премьеру с обсуждением, и мне не верилось, что это я сделал, только потому, что люди стали спорить и что люди понимают, что я им хочу сказать, вернее, принимают это, они получают или удовольствие, или неудовольствие. Но это первые радости творчества, если можно так сказать.
Виктор Франк: Теперь такой вопрос: вы вспоминаете свои успехи на поприще режиссера, кинорежиссера, поприще, которое вам теперь пришлось оставить. Если бы советское правительство дало бы вам определенные юридические гарантии, гарантии вашей безопасности и сохранности, вернулись бы вы обратно в Советский Союз, на вашу родину?
Игорь Ельцов: Вы знаете, такие гарантии мне предлагали на десятый день, когда я остался в Англии. Консул советского посольства Шишкин попросил, чтобы я встретился с ним в Министерстве иностранных дел в Лондоне. Вначале мне не хотелось встречаться по известным причинам, я просто был в таком состоянии, что мне было не до этого, но потом я все-таки решил, потому что я не являюсь никаким преступником. Я считаю, что каждый человек вправе выбирать себе место жительства, где он хочет. Так вот, передо мной был поставлен вопрос со стороны Шишкина, консула Советского Союза в Лондоне, что вы должны немедленно вернуться обратно, что если вы сейчас сделали эту ошибку, то вас простят. Я сказал ему, что это не ошибка, это сегодня уже убеждение, я не хочу возвращаться по известным причинам. Если вы хотите, я вам эти причины сейчас изложу. И я ему изложил примерно то, что я сейчас рассказывал в несколько другой форме.
Виктор Франк: Вы гарантиям таким просто не верите?
Игорь Ельцов: Гарантиям этим я просто не хочу и не могу верить.
Виктор Франк: При каких обстоятельствах вернулись бы вы в Советский Союз? Если бы там произошли изменения, какие изменения вы считаете необходимыми прежде, чем примете решение вернуться туда?
Игорь Ельцов: Если бы в Советском Союзе хотя бы так сказали, что мы вводим ту демократическую систему, которая у нас уже записана на бумаге, что мы будем следовать тем международным правилам, которым следует большинство стран мира, мы дадим вам возможность так мыслить в пределах общих демократических норм, но не нарушайте наши государственные законы, даже в том случае я подумал бы, что можно жить нормально и творить нормально в Советском Союзе. Но пока там устраиваются комедии и всякие такие штуки, которые на бумаге являются демократией, а в жизни являются диктатурой, мне кажется, туда нельзя возвращаться.
Иван Толстой: Еще одна архивная пленка. Бывший эсер, участник того самого январского Учредительного собрания 1918 года, литературный критик Марк Слоним – эссе о понятии счастья, с личной и социологической точки зрения. Запись 6-го марта 70-го года.
Марк Слоним: Конституция Североамериканских Соединенных Штатов, кажется, единственная в мире, признает за каждым гражданином неотъемлемое право поисков счастья. Она, впрочем, воздерживается от определения счастья, но мы ведь постоянно употребляем слова, не зная их точного значения, и множество людей отдавало и отдает свою жизнь, повторяя лозунги, которые они не понимают. Конечно, можно сказать, что понятие счастья туманно, так как всякий представляет его себе по-своему. Миф о земном Эдеме, где пребывали счастливые Адам и Ева до грехопадения, или же вера в потусторонний рай у христиан и мусульман порождены человеческой мечтой о счастье. Впрочем, у многих великих религий, начиная от буддизма, одинаково отсутствует и легенда о рае в прошлом, и надежда на него после смерти. Это не мешает индусу или китайцу создавать свои грезы о счастье. Много лет тому назад я неоднократно встречался в Нью-Йорке с Руфь Бенедикт, автором выдающихся трудов по этнографии и социологии. Однажды беседа наша зашла о фразе «поиски счастья» в американской конституции и о трудности логичной формулировки этого как будто всеобщего, но неопределенного, ускользающего образа. Я процитировал в переводе, конечно, отрывки из «Страшного мира» Блока:
Миры летят. Года летят. Пустая
Вселенная глядит в нас мраком глаз.
А ты, душа, усталая, глухая,
О счастии твердишь, — который раз?
Что счастие? Вечерние прохлады
В темнеющем саду, в лесной глуши?
Иль мрачные, порочные услады
Вина, страстей, погибели души?
Что счастие? Короткий миг и тесный,
Забвенье, сон и отдых от забот...
Очнешься — вновь безумный, неизвестный
И за сердце хватающий полет...
Руфь Бенедикт заметила, что стихи прекрасные, но отражают обычную ошибку отождествления счастья либо с идиллической тишиной природы, либо с техникой забвения — вино, страсть, омут чувственности, а в общем все сводится к отрицательным признакам, к уходу от действительности, особенно в словах «забвенье, сон и отдых от забот...». Блок видит счастье как скоротечный миг. И тут снова поэтическое и весьма обычное смешение разных элементов. Многие, не разделяя блоковского пессимизма, все же следуют по его колее и говорят о счастье, как о вершине, когда туго натянута и звенит струна бытия, когда всем телом, всем сердцем, всей душой человек ощущает, что он есть, что он существует, ему внятно биение пульса жизни. Это мгновение торжества над смертью и самоутверждение. Одни находят эти моменты в объятиях любви, другие в завершении творческого усилия, для третьих это сияние славы или утеха честолюбием, исполнение заветных желание или упоение в бою, или же просветление в гармонической связи со Вселенной. Но гораздо чаще мы не удовлетворяемся таким романтическим образом или его символом, а говорим, вспоминая о пришлом как о светлом периоде. Мы имеем в виду не один момент, а какой-то более или менее длительный промежуток времени, обладающий известным ладом, тонусом: я был счастлив в те годы. Разве не было тогда неприятностей и потерь? Да, были. Но в общем, в целом длились состояния повышенного положительного жизнечувствия. И помимо этого обязательного признака продолжительности ему почти всегда сопутствует ощущение связи с окружающим, не только с природой, но и с социальной группой, к которой мы принадлежим. Для полноты счастья не должно быть расхождения личности с малым — себя и большим коллективом — обществом. Возможно ли в таком случае считать проблему счастья предметом изучения этнографии и социологии? Руфь Бенедикт полагала, что это не только желательно, но и необходимо, ибо недаром самый облик счастья меняется и в веках, и на разных широтах Земного шара, и у народов с несколько несхожими культурами. И она тут же изложила мне свою теорию двух цивилизаций — аполлониевой и дионисийской. Я недавно вспомнил об этих беседах, читая содержательную книгу известного французского социолога и этнографа Жана Казнева «Счастье и цивилизация». Выводы Казнева основаны главным образом на съеме, предложенной Руфью Бенедикт. Он тоже провел много времени среди индейцев Нового мира и был поражен разницей в характере, поверьях и стремлениях двух соседних племен зуни и навахо, о которых Бенедикт написала свои самые знаменитые работы. Зуни земледельцы, они живут в деревнях на веками насиженном месте. Их цивилизация сложилась более тысячи лет назад, задолго до прихода белых завоевателей, и они ревниво сохраняют ее традиции. Их образ счастья неизменен для рада поколений. Зуни хотят жить в согласии с природой и собственным племенем, соблюдая меру во всем, отвергая крайности и излишества, стремясь к физическому, душевному и практическому равновесию, осуждая волю к власти, честолюбие, суету, но не отказываясь от радостей жизни и плоти и наслаждаясь ими в мире и покое. В общем это полусозерцательная позиция античных стоиков и эпикуров. Бенедикт, заимствуя определение Ницше, называет аполлониевый — это тип солнечной, оптимистической, статической цивилизации. Прямо противоположна ей культура навахо, индейцев-кочевников, воинов, обуреваемых сильными страстями. Навахи любят движение, борьбу, перемены, крайности и воспевают бойцов и героев. Их цивилизация Диониса и Вакха, греческого бога вина, плодородия, разгула, избытка. Для навахов счастье в проявлении мужественности, жизненной силы, своеволия, безудержности. Конечно, на более высоких ступенях современной цивилизации две тенденции, представленные в чистом виде у зуни и навахо, смешиваются во всевозможных комбинациях, но основное противопоставление и поныне остается в силе: с одной стороны золотая середина, типичная для аграрных стран, с другой агрессивность, натиск и движение индустриального века с его волнениями, войнами и революциями. Но у людей европейского континента, особенно у писателей и художников, выражающих стремление и мечты своих соотечественников и современников, можно в разные века заметить параллельные течения, исходящие из общих источников. «Золотой век» Тео Клита находит свой в картине «Счастье», увлекавшей Верзилова в «Подростке» Достоевского. Назад к природе — это обещание счастья. Мы находим в идиллиях XVIII века проповеди Руссо. Эти направления приобретают совсем иной вид у Толстого, Толстой стремился примирить противоречия чувственности и стоицизма и звал нас к бегству из неволи душных городов к простому счастью естественности, к труду, к согласию с ритмом природы, братству и солидарности. Казнев справедливо замечает, что хотя в СССР тоже провозглашают лозунги братства и труда во имя счастья масс, коммунистам гораздо ближе в данный момент динамичность и агрессивность американцев, для которых, как и для Кремля, миф прогресса совпадает с мифом рая и движение вперед, рост техники и материальных благ определяют идею счастья. Существенная разница, однако, между Советским Союзом и Соединенными Штатами в том, что американская система и весь характер жизни плюралистический. Как бы радио, телевидение, пресса и кино ни влияли на психологию масс, воспитанные в них определенные идеалы, а значит и понимание счастья, американское общество признает и охраняет право личного выбора. В жестоком, нетерпимом, авторитарном устое Советского Союза, этой новой теократии, то есть власти церкви, воспитание, литература, искусство и все средства коммуникации и аппарат власти организованы таким образом, что все они внушают и предписывают единообразное видение счастья в общих для всех чертах, в рамках монолитного коллектива. Неужели, спрашивает французский социолог, правители не могут понять, что мир был бы, несомненно, и здоровее, и счастливее, если бы общество стало повсюду поистине плюралистическим, а поиски счастья, как в американской конституции, были бы начертаны в хартии обновленного человечества. Но это, конечно, такая же мечта, как Золотой век или земной рай.
Иван Толстой: «Дневник писателя» Марка Слонима. Архивная запись 70-го года. Наш петербургский корреспондент Виктор Резунков следит за самым, пожалуй, громким скандалом новейших времен в области изобразительного искусства, связанном с картиной Бориса Григорьева «В ресторане». В первой программе Виктор Резунков беседовал с ответчицей искусствоведом Еленой Баснер. Сегодня разговор с истцом коллекционером Андреем Васильевым.
Виктор Резунков: Так как по просьбе адвокатов в нашей беседе с Еленой Баснер подробности уголовного дела не обсуждались, то сегодня мы предоставляем слово ее адвокату Ларисе Мальковой. Хочу сразу предупредить, что рамки этой публикации не могут вместить и одного процента всей информации об этом крайне запутанном, загадочном, имеющем такой большой общественный резонанс деле.
Суть его вкратце заключается в следующем. В июле 2009 года чрез посредника Леонида Шумакова коллекционер Андрей Васильев приобрел картину известного русского импрессиониста Бориса Григорьева «В ресторане». Картина имела якобы безупречный провенанс, по словам Леонида Шумакова, она была из коллекции генерала Тимофеева, к которому, в свою очередь, попала из коллекции русского собирателя авангарда начала XX века, издателя, купца, банкира и библиографа Александра Бурцева, расстрелянного в 1938 году, а к Бурцеву — непосредственно от автора. Экспертизы Андрей Васильев не делал. Картину приобрел за 250 000 долларов.
В марте 2010 года, когда картина была отправлена на выставку в Москву, оттуда пришло сообщение о том, что она уже побывала на экспертизе в Центре Грабаря и там определили, что это подделка. Андрей Васильев стал выяснять у Леонида Шумакова, откуда эта картина. Тот ответил, что она – от известного искусствоведа, эксперта аукционного дома «Bukowskis» Елены Баснер. Она отказалась сообщить Андрею Васильеву, откуда получила картину. Это стало известно только после того, как Елену Баснер вызвали на допрос в «антикварный» отдел полиции, куда обратился Андрей Васильев.
Картину ей якобы привез из Таллинна гражданин Эстонии Михаил Аронсон. Более того, к тому времени выяснилось, что оригинал картины Бориса Григорьева «В ресторане» хранится в Русском музее, и фото с нее в 80-е годы было опубликовано в каталоге, редактором которого была Елена Баснер.
Пытаясь возвратить деньги и, главное, добиться справедливости, Андрей Васильев в течение нескольких лет обращается в правоохранительные органы, и лишь после беседы с главой Следственного комитета Александром Бастрыкиным возбуждают уголовное дело, проводят проверку в Русском музее, где тоже находят основания для возбуждения двух уголовных дел, а искусствоведа Елену Баснер обвиняют в мошенничестве в особо крупном размере в составе неустановленной группы лиц. Ее заключают под стражу, а потом, после протестов общественности, помещают под домашний арест. И вот – судебный процесс. Мой первый вопрос коллекционеру Андрею Васильеву:
- Так что же с Вами случилось?
Андрей Васильев: Я стал жертвой сознательного и продуманного мошенничества, потому что мне была продана фальшивая картина, изготовленная не так давно. И что, на мой взгляд, является принципиально общественно значимым - она имеет прототип, который хранится в Русском музее. С высокой степенью вероятности (это фигура речи, чтобы к нам никто не пристал с обвинениями во лжи) можно сказать, что она сделана не так давно и сделана именно с этого оригинала. Еще более общественно значимо то, что этот оригинал подвергся каким-то странным вмешательствам, объяснить которые я могу, но не буду, потому что это – только предположения, и я не хотел бы сейчас это делать.
Виктор Резунков: Андрей, подделка картины Бориса Григорьева, которую вы купили, сделана очень профессионально. Оригинал ее хранится в Русском музее. Как можно было ее подделать?
Андрей Васильев: Я полагаю, что была сделана высококачественная фотография, с которой потом путем некоторых технических процедур сделали подробный рисунок. Этот рисунок был раскрашен. Но тут есть один момент, который определяется техникой исполнения. Это не живопись маслом на холсте, которая позволяет долго работать с вещью, каким-то образом ее переделывать. Это смешанная техника: гуашь, акварель на картоне. Она выполнена в технике, которая называется «a la prima», то есть «в один присест». Тут невозможно было остановиться, подумать, что-то переделать. Так что это делал очень профессиональный человек. И очень важно, что такого рода вещь нельзя было делать на старом картоне. Её надо было делать на новом картоне. Почему? Старый картон имеет, так или иначе, микротрещины, и при серьезной экспертизе можно определить, что гуашь и акварель были нанесены через несколько десятков лет после изготовления картона. Эта вещь была выполнена на новом картоне, который сознательно состарили. Задняя сторона этого картона была продублирована старым листом бумаги. То есть это была сложная, кропотливая и очень - не побоюсь этого слова - качественная преступная работа.
Это была не копия для какого-то невинного экспонирования, а это была сознательная подделка, лежащая в контексте многочисленных историй, которые сейчас будоражат общественное мнение и прессу на Западе и здесь, когда появляются и продаются дорогие подделки. Возникают скандалы - от Вексельберга до Васильева (смеется).
Виктор Резунков: Адвокат Елены Баснер Лариса Малькова также подтверждает высокий уровень подделки, ссылаясь на заключение экспертов:
Лариса Малькова: Все эксперты, производя экспертизу именно этой картины, которую приобрел Васильев, отметили, что это высокопрофессиональное исполнение.
Виктор Резунков: Андрей, как и всякий крупный музей в России, Русский музей также оказывался в центре внимания правоохранительных органов. Помните историю 90-х годов с хищением рисунков Павла Филонова и заменой их на копии? Тогда были осуждены контрабандист Моисей Поташинский и искусствовед музея Татьяна Король. Сегодня вас пытаются постоянно обвинить в том, что вы хотите бросить тень на Русский музей. Можете это прокомментировать?
Андрей Васильев: У меня рост – метр восемьдесят три. При всем желании я не могу бросить тень на такое учреждение, как ГРМ (Государственный Русский Музей), будучи частным лицом, пенсионером. Я с огромным уважением отношусь к ГРМ как к ведущему музею национального искусства, но при этом считаю, что совершенно недопустимо периодическое возникновение такого рода ситуаций. Это не моя вина, это моя беда, что я оказался вовлечен в подобную ситуацию.
У меня было два выхода. Один выход – промолчать, а второй выход – пойти в полицию. Но что значит - промолчать? Промолчать - это значит постоянно находиться под угрозой того, что мои дети потом будут невольно вовлечены в продажу этой подделки. Это очень опасная вещь, и нужно, чтобы она была разъяснена, тем более, что, когда я начал как-то «раскапывать» эту историю, чем дальше я шел, тем больше было сопротивление правоохранительных органов на начальном этапе, на уровне района. Не со стороны «антикварного» отдела - там как раз было понимание, что это – важная история, которой надо заниматься. А так мы всё время выигрывали суды по поводу незаконного бездействия правоохранительных органов.
У меня есть постановление суда, письмо в адрес начальника ГУВД по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, где судья сетует на то, что сотрудники ГУВД «прячут материалы». Парадоксально! Сверху идут письма, в которых сообщается, что есть состав преступления. От него никуда не деться, при всем уважении к участникам этой истории, он есть. Вы можете быть ангелом, но если вы вели машину и сбили кого-то, то произошло то, что произошло.
Для того, чтобы разобраться в оттенках умысла, надо, как минимум, произвести расследование. Но нет - железный блок. Я пытался это сделать через гражданский процесс - блок… Письма к Владимиру Мединскому и прочим... Могу показать вам письма из ГРМ, в которых сообщается, что я развязал клеветническую кампанию в прессе против музея. То есть я уже вообще стал похож на оппозиционера, хотя я живу собственной жизнью. Я себя не идентифицирую ни с чиновничеством, ни с теми, кого я не могу назвать интеллигенцией, потому что сейчас произошло четкое деление на «наши» и «не наши». Есть «наши», и они могут делать всё, что хотят. А есть «не наши», и «нам наплевать». А кто я в этой ситуации? Я – это я. Я должен делать то, что считаю нужным.
Виктор Резунков: В Дзержинском суде Петербурга на ближайших судебных заседаниях будут заслушаны выступления искусствоведов из Русского музея, которые, представляясь экспертами, на что они не имели никаких прав, давали экспертные заключения на те или иные произведения искусства, причем под одним из таких заключений стоит и подпись Елены Баснер. Впрочем, у ее адвоката Ларисы Мальковой в отношении действий коллекционера Андрея Васильева, купившего картину Бориса Григорьева, есть достаточно сильный аргумент:
Лариса Малькова: Я могу сказать только одно: Васильев, который говорит, что он - «сам себе эксперт» (а это уже стало летучей фразой), держал у себя картину с 11-го по 15-ое июля, и он пришел к выводу, что картина подлинная, раз выложил за нее 250 000 долларов, не проведя никакой экспертизы, никаких исследований. Если человек выложил такую сумму, значит, он был твердо уверен, что не ошибся в подлинности данной картины. Значит, это была его ошибка. В то же время, он отказывает в праве на эту же ошибку искусствоведу Елене Баснер. Ну, и где логика? Нелогично получается.
Виктор Резунков: В коллекции Андрея Васильева не одни сотня картин, но, приобретая их, он никогда не делает экспертизу.
Андрей Васильев: Вы думаете, на аукционах Кристис и Сотбис все работы сопровождаются экспертизами? Там есть самое важное — провенанс и джентльменское соглашение. Я могу привести вам массу примеров фальшивок, снабженных официальными экспертизами. А картина «В ресторане» имеет безупречный провенанс, происходит напрямую из коллекции Бурцева.
Виктор Резунков: И, все же, Андрей, насколько запасники российских музеев защищены от подделок?
Андрей Васильев: Можно придумать важнейшие и сложнейшие системы безопасности, но все равно всё зависит от одного конкретного человека - от хранителя. Можно установить множество датчиков и людей-автоматчиков, но всё зависит от хранителя. Вот в нашей истории (мы еще не знаем, почему) хранитель ГРМ за два месяца до продажи мне этой подделки зачем-то взял из хранилища оригинал картины и сфотографировал её с помощью другого сотрудника, не на музейный фотоаппарат, а на частный. Зачем они это делали? Они не могут ответить. Говорят, что не помнят. Может быть, рано или поздно они вспомнят, потому что их сложные действия, связанные с этой манипуляцией, должны иметь какие-то мотивы. И мотивы эти должны быть, очевидно, связаны с этой подделкой. Точно так же все вещи, поступающие на хранение в музей, фотографируются. А фотография этого оригинала почему-то исчезла. Почему она исчезла? Кто это объяснит? Я не могу дать ответа на этот вопрос. Мы можем только задать этот вопрос. А где это сделать, как не в суде?
Виктор Резунков: Вы занимаетесь коллекционированием уже более 30 лет, русский авангард начали собирать еще в 70-х годах прошлого века. Какие существуют в России группы людей или центры, способные создать подделки такого уровня, как подделка картины Бориса Григорьева «В ресторане»?
Андрей Васильев: Первый тезис: этим, безусловно, занимаются профессионалы. Чем профессиональнее подделка, тем выше уровень профессионализма людей, связанных с искусствоведением, и людей, связанных с реставрацией.
Второе. Мы в последнее время видим несколько уголовных дел на Западе, связанных с русским авангардом. И там всюду фигурируют люди, связанные, так или иначе, к сожалению, с какой-то музейной линией. Почему? Cейчас, например, идет дело в Германии, в Висбадене по поводу одной из местных галерей. Эта галерея наполнена подделками, их там – невообразимое количество, но все эти подделки были «прокачены» через русские музеи. Не через ГРМ, но через провинциальные российские музеи. Была сочинена целая легенда о коллекции некоего Натанова из Самарканда. Поддельные картины привозили в Ярославль, Переславль-Залесский, Нижний Новгород, Екатеринбург, смешивали их с музейными коллекциями, делали публикации, делали каталоги, а потом привозили это на Запад и говорили: «Вот, смотрите! Музей города Екатеринбурга, вот – выставка! Вот вещь из музея, а вот наша!». Там можно найти буквально такую надпись: «Встретились два «Косаря» Малевича!». Абсурдные вещи! И это происходит сплошь и рядом. Конечно, это связано с определенными кругами, но тут есть распределение ролей.
А то, что случилось с Еленой Вениаминовной Баснер, – большое несчастье. Я это воспринимаю именно так и не хочу злорадствовать. Как-то так совпали звезды, что когда-то она эту вещь принимала, что эта вещь находится в запасниках ГРМ, что она же при этом ее продавала, что она выдумала или ей показался провенанс этой вещи, что она получила деньги и отдала их неизвестно кому, а этот неизвестно кто даже не пересекал в это время границу РФ. Всё это невозможно игнорировать.
Мне оппонируют интеллигентные люди, но почему такое резкое отрицание вызывает у них сама идея суда, идея права? Где же еще, кроме как в суде, выяснять такого рода обстоятельства? Я никого не хочу обвинять. Я хочу, чтобы тихо и спокойно, как это и происходит, без спешки, пускай на протяжении года в суде разворачивался каждый фантик, и мы бы видели, что происходит. Тогда, может быть, мы выйдем и на людей, которые за этим стоят, ведь, конечно, за Еленой Вениаминовной Баснер кто-то стоит.
Я могу высказать только версию. Я абсолютно убежден, что существуют люди, от которых она эмоционально или каким-то другим образом зависит. Может быть, она их боится. Может быть, она их любит. Я не знаю. Но другого объяснения у меня нет. Но все эти уважительные основания не являются препятствием для того, чтобы нам не идти в суд. Никто не хочет ни мести, ни крови, но мы должны обязательно дать ответ на этот вопрос - даже для нашего города Петербурга и того же Русского музея, потому что другой возможности у нас не будет.
Виктор Резунков: Кто же может стоять за Еленой Баснер? Следствие считает - неустановленные лица. Защита имеет свое мнение.
Лариса Малькова: По поводу неустановленных лиц и по поводу того, что они имели профессионально изготовленную подделку, достоверно знали о ней… Как вы полагаете, если это неустановленные лица, можно ли говорить о том, что они что-то совершенно достоверно знали? Это, с моей точки зрения, нонсенс. В данной ситуации мы считаем, что утверждение следствия о неустановленных лицах, сговоре, плане, перераспределении ролей и т.д. – не более, чем голословное утверждение, не основанное на материалах этого уголовного дела. Вообще, данное уголовное дело славится тем, что следствие особо не затруднило себя сбором доказательств. «Вот, я так считаю, - говорит следователь, - я так полагаю!». Но я-то полагаю по-другому. Я - тоже юрист. Как можно утверждать, что есть группа неустановленных лиц? Чем это подтверждается? Ничем. Никакими показаниями.
Виктор Резунков: История о том, как Андрей Васильев стал добиваться возбуждения этого дела, достойна внимания. Она началась сразу после того, как выяснилось, что картина «В ресторане» Бориса Григорьева, проданная коллекционеру, оказалась подделкой.
Андрей Васильев: Прежде всего, надо отметить, что эта картина еще до продажи мне была признана подделкой. Она уже побывала в Москве на экспертизе, где ее признали подделкой. 18 июня ее получили с экспертизы в Москве, а 6-го июля она была уже у Елены Баснер. И Баснер, знала она это или нет, но она рассказывала некую историю о том, что эта вещь происходит из некоего дома (как сказал посредник Шумаков, «со стены»), что там еще много таких вещей. Никаким образом она не упоминала про Центр Грабаря, про Москву, про эту экспертизу. Я ее купил. Дальше картина пошла на выставку, потому что у меня существуют какие-то экспозиционные связи. Мы создаем каталоги. Мы всё время что-то делаем, какую-то культурную работу - просто потому, что это интересно. И на этой выставке выяснилось, что картина была на экспертизе, была признана подделкой.
Тогда я обращаюсь к Шумакову. Спрашиваю его: «Как же так?». Он отвечает, что не знает, что узнает у владельцев. Владельцы говорят, что этого не может быть. Все эти препирательства длятся до тех пор, пока я не получаю абсолютно железные доказательства (в виде фотографий) того, что эта вещь до продажи мне была на экспертизе в Центре Грабаря. Там, на фотографии, у картины отломан угол, я ее купил уже без угла. Дальше я говорю: «Друзья мои, отдайте деньги, иначе будет скандал!». И все это - на фоне подготовки в Русском музее выставки картин Бориса Григорьева. В это же время выясняется, что у этой картины там, в запасниках, есть родной брат. Я спрашиваю Шумакова: «Кто тебе дал эту вещь?». Он отвечает: «Елена Баснер». Я говорю: «О, боже мой, что же такое делается в жизни? А откуда она у нее?». Он отвечает: «Она говорит, что из хорошего дома. Сдай картину в Русский музей, в Русском музее всё будет хорошо, подлинность вещи, безусловно, будет подтверждена, никаких проблем». Я ее сдаю на экспертизу в Русский музей, и в этот момент выясняется, что ее брат (или сестричка) поступил в музей из коллекции Окунева, а каталог этой коллекции был подготовлен под редакцией Елены Баснер. Сейчас говорят, что она уже ничего не помнит о том каталоге, но, тем ни менее, это – факт. Короче говоря, Русский музей эту вещь тоже не подтверждает.
Дальше начинается мое хождение по мукам: милиция, гражданские суды, жалобы в разные инстанции, - и продолжается до тех пор, пока я не написал письмо Мединскому, потому что для меня было совершенно очевидно, что картина, которую я купил, была сделана с русско-музейного прототипа. А поскольку этот прототип нигде не выставлялся, нигде не воспроизводился, то, увы, мы опять сталкиваемся с известной ситуацией, с упомянутым вами Филоновым, с Поташинским и всеми этими жуликами, которые когда-то пытались мухлевать с русско-музейными предметами.
Виктор Резунков: Действительно, защита Елены Баснер настаивает на том, что искусствовед за 23 года уже могла забыть о той коллекции Окунева, могла забыть и оригинал картины «В ресторане» Бориса Григорьева, каталог произведений которого она готовила, работая в Русском музее.
Лариса Малькова: Есть презумпция невиновности. Предположения не могут быть положены в основу обвинения. А всё обвинение построено на предположениях. Коллекцию Окунева принимали в 1984 году. Как можно было все извратить и утверждать, что она достоверно знала на июль 2009 года, что эта картина находится в запасниках Русского музея? Это только предположение.
Виктор Резунков: Дальше Андрей Васильев начал настойчивые попытки добиться рассмотрения этого дела в суде. Для этого вначале надо было добиться возбуждения уголовного дела.
Андрей Васильев: После этого письма Мединскому возбудили уголовное дело. Я начал превращаться в enfant terrible Русского музея. Сначала это дело вело Главное следственное управление ГУВД, и по моим ощущениям это – профессионалы усыпления. У меня к ним нет никаких претензий, потому что они раскопали очень важные вещи. Но у них бы это дело тихо умерло. Меня это абсолютно не устраивало. Я уже стал жить внутри детективного сериала. И я записался на прием к Александру Бастрыкину. Мне никто не верит, что это получилось просто так.
Виктор Резунков: Говорят, что у вас там какой-то блат?
Андрей Васильев: Я вам клянусь, что у меня нет никакого блата. Самые главные события в жизни происходят без блата. Они происходят потому, что накапливается определенного рода энергия. Я не могу сказать, что это произошло просто так. Просто настолько сильное было желание столкнуть этот камень с горы, что, когда я прочитал в газете «Фонтанка», что Александр Бастрыкин будет принимать граждан, я позвонил туда и попросился к нему на прием. Они спросили у меня номер уголовного дела, попросили рассказать в двух словах о том, что со мной произошло. Мне перезвонили. Я пошел на прием и просидел с девяти утра до одиннадцати вечера в помещении, а потом полтора часа беседовал с Александром Бастрыкиным. Он меня внимательно выслушал и сказал, что они возьмут это дело. Они его взяли, и оно сдвинулось с мертвой точки. Самое главное, что я вижу после всего этого, – не задержание Елены Баснер и ее домашний арест (в чем я ей ужасно сочувствую), а то, что они провели обыск в Русском музее. Это, конечно, сдвинуло всё с мертвой точки. Они изъяли подлинную картину, отправили ее в Москву на серьезную экспертизу, которая установила таинственные изменения авторского замысла, установила, что там была вторая реставрация. Зачем это делалось? Понять невозможно. Кроме того, они установили, что в Русском музее до продажи этой картины ее оригинал фотографировали, что с ним происходили какие-то операции. Установили, что вторая картина, которая была продана, вносилась в музей без оформления. А все, что можно внести без оформления, можно и вынести без оформления.
Короче говоря, там накопилось довольно много информации, которая сейчас также осмысливается в рамках этого уголовного дела и в рамках каких-то других возбужденных уголовных дел. Я с нетерпением жду окончания этой истории.
Виктор Резунков: Окончания этой истории, похоже, ждать придется еще очень долго. До сих пор неизвестно местопребывание гражданина Эстонии Михаила Аронсона, который, по версии Елены Баснер, и принес ей картину Бориса Григорьева. Михаил Аронсон объявлен в федеральный розыск. А Андрей Васильев собрал многочисленные доказательства (справки из ФМС, данные биллинга и т.д.) того, что в тот день в июле 2009 года, когда Михаил Аронсон, как сообщает Елена Баснер, принес ей картину домой, тот не пересекал российскую границу и в стране не был. На последнем судебном заседании были заслушаны показания дяди Михаила Аронсона, который сообщил, что не видел племянника шесть лет, а о картине «В ресторане» никогда не слышал. Судебное разбирательство продолжается.