Каждой нации, как и личности, бывает интересно, но подчас и странно видеть, как ее воспринимают другие. Так или иначе искажаются не только подробности, но и факты, вехи. Чаще – без всякого умысла. Скрупулезные описания жизни великих людей производят впечатление полной достоверности, но каждый из них только пожал бы плечами: "Мало ли что я калякал в письмах и о чем болтал на пирушках!"
Так и с народами. В положении человека вроде меня – русского по жизни и работе и украинца по рождению, воспитанию и родному языку – есть известные преимущества. Когда я в качестве русского читаю, что пишут о России в Украине, а в качестве украинца – что пишут об Украине в России, то легко замечаю, чего обе стороны не все до конца просекают друг в друге. Чаще бывает упущена или перевернута какая-нибудь мелочь, но в ней может содержаться вся суть. Не беру заведомо враждебных писаний – они тоже примечательны, но по-другому. Нет, речь о тех русских, что желают победы Украине, и тех украинцах, что надеются на демократию в России.
Взять, к примеру, Украинскую повстанческую армию. Никто точно не знает, когда она возникла, и русский болельщик Украины – последний, кто задумается, что бы это значило. Армия была, а когда возникла, спорят не только историки, но и люди, служившие в ней! Русский не вникает в то обстоятельство, что этой армии, с правовой точки зрения, вообще не было, потому что не было соответствующего государства. Здесь сразу напрашивается обобщение. Русская душа, при всей ее тонкости и возвышенности, не мыслит себя без суровой прозы в виде государства. Русский ум не вмещает такого казуса, что украинская армия была, а украинского государства, частью коего она являлась бы – а иначе какая она, к чертям, армия, – не было.
Кремль эту особенность русского сознания использует на полную катушку. Об УПА вещают так, словно существовала не только она, но и государство – чуть ли не то самое, во главе которого стоит сегодня "киевская хунта". В свою очередь, демократическая толика России заметно переоценивает зрелость украинского гражданского общества. Сгущают также занятость украинского населения войной. Явно преувеличивают сплочение украинцев перед лицом России.
Лучше бы говорить просто об отпадении от России той части украинцев, которые к ней были особенно благожелательны. Теперь они к ней охладели: кто яростно, кто с досадой. Большинство отпали спокойно. Это главное последствие войны. Только теперь можно твердо сказать, что Россия осталась без Украины, даже если она, Россия, еще захватит ее целиком. Все равно Россия для Украины кончилась. По существу, только в этой войне возобновилась историческая жизнь Украины, едва начавшаяся при Богдане Хмельницком. Пушкин был имперец до мозга костей, что не мешало ему уже тогда понимать, что дело может кончиться не лучшим для Третьего Рима образом:
Куда отдвинем строй твердынь?
За Буг, до Ворсклы, до Лимана?
За кем останется Волынь?
За кем наследие Богдана?
Признав мятежные права,
От нас отторгнется ль Литва?
Наш Киев дряхлый, златоглавый,
Сей пращур русских городов,
Сроднит ли с буйною Варшавой
Святыню всех своих гробов?
Наследие Богдана досталось в итоге себе самому, наследию Богдана, а Киев уже почти сроднился с Варшавой, причем, что тоже вряд ли удивило бы Пушкина, сделалось это больше польскими усилиями.
Мне не нужна социология, чтобы видеть, где украинцы, в свою очередь, перегибают или недогибают в своих представлениях о России. У них как-то не удерживается в головах, что они для русских – свои. Русская диалектика еще та: вы – это мы, но раз вы не хотите этого признать, то мы – не вы. Украинцу трудно до конца уяснить этот выверт, думается, потому, что задевается нечто для него решающее: самосознание (самоидентификация). Согласиться с русским подходом значило бы сказать себе, что меня нет. Это настолько трудно, что отвечаешь не возмущением, а изумлением: что за чепуху ты несешь, мил-человек!
Вот почему украинцу не совсем верится, что именно эта чепуха бросила русское войско на Украину. Насколько русскому легко, настолько же украинцу трудно представить себе, что войну может вызвать желание русского по-прежнему считать его, украинца, русским. Признание Путина, что для него русские и украинцы – один народ, вызывает у Украины недоумение. Оно в данном случае стоит ненависти, не обещающей русскому правителю с его большинством ничего хорошего.
Интересно, между прочим, наблюдать за поляками, для которых схожая история далеко позади. Просвещенные поляки почти с благоговением относятся к России Герцена и Сахарова. Когда я смотрю на это в качестве русского, то вижу некоторый перебор. Все-таки они не проводят достаточно глубокой границы между той Россией, в которую влюблены, и той, что внушает им брезгливость. Им хочется надеяться, что эти две России могут когда-нибудь сойтись, что сахаровская может в конце концов облагородить путинскую, тогда как я, русский, точно знаю, что это две разные планеты, крошечная и огромная. Малое русское меньшинство таким и останется, а вы, поляки, – романтики, как вам и положено. А вот в Украине, знаю я, украинец, таких романтиков больше нет. За истекший год перевелись последние.
Анатолий Стреляный – писатель и публицист, ведущий программы Радио Свобода "Ваши письма"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции