Дирижирует и рассказывает Владимир Юровский. "Война и мир: музыка тридцатых-сороковых годов ХХ века". Цикл просветительских концертов в Концертном зале имени П. И. Чайковского, Москва.
К счастью, патриотические чувства в современной России измеряются не только километрами "георгиевской" ткани и тысячами мобилизованных в "бессмертные" полки. В этом году художественный руководитель Государственного академического симфонического оркестра России имени Е. Светланова Владимир Юровский провел серию концертов, посвященных 70-летию окончания Второй мировой войны в Европе. За четыре вечера была исполнена музыка 25 композиторов, концерты состояли из трех отделений и продолжались иногда по пять часов, звучала как симфоническая, так и камерная музыка. Помимо буквально возродившегося за последние сезоны оркестра и молодого, но умудренного дирижера, в концертах приняли участие знаменитые музыканты: великолепная японская пианистка Мицуко Учида (ее интерпретации концертов Бетховена можно назвать идеальными), исторический Квартет имени Бородина, популярный российский музыкант Владимир Спиваков (выступавший, к счастью, в своей лучшей роли); участвовали и не столь известные солисты, а также коллектив "Мастера хорового пения" под руководством Льва Конторовича.
Владимир Юровский, разумеется, выстроил программу концертов вокруг событий Мировой войны, постаравшись исполнить произведения авторов из разных стран и представителей разных музыкальных течений, не обязательно ставшие непосредственными откликами на войну. Выбирал дирижер сочинения редко исполняемых в России авторов, а среди произведений знаменитых и популярных авторов предпочтение отдавал не самым хрестоматийным, например, предпочел Восьмую симфонию Шостаковича Седьмой ("Ленинградской").
Своеобразным "мирным" прологом стали сочинения, написанные в 30-е годы. Это Концерт для струнного квартета и духового оркестра (1930) Эрвина Шульгофа, пронизанный джазовыми мелодиями благословенных 20-х, но в то же время подспудно тревожный. Он построен на явном противопоставлении квартета еврейских музыкантов, "наверчивающих мелодию, как чистый бриллиант", смутно враждебной толпе (духовая группа). Сам Шульгоф, придерживавшийся социалистических взглядов, написал музыку к манифесту Маркса – Энгельса, хотел переехать из уничтоженной Чехословакии в дружественный тогда Рейху Советский Союз, но подал документы в июне 1941 года, так что попал не в СССР, а в концлагерь, где умер через год от туберкулеза.
Вероятно, Шульгоф – один из тех, кому посвящен Траурный концерт для скрипки и струнного оркестра (1939–59) Карла Хартмана. Композитор, хотя и был подходящего, арийского происхождения, но стал внутренним эмигрантом в Германии. Самым недвусмысленным намеком в этом грустном сочинении является цитата из революционной песни "Вы жертвою пали в борьбе роковой" в финальном хорале.
Оптимистичным воспоминанием о довоенном двадцатилетии прозвучал Дивертисмент для духовых (1940) Гидеона Кляйна – золотого мальчика музыкальной Праги, бывшего заводилой и в "образцовом" лагере в Терезиенштадте. А пессимистическим воспоминанием стало Адажио для струнных (1936) Сэмюэла Барбера – самая печальная музыка на свете. Барбер написал его в Италии, где путешествовал со своим партнером Менотти, а поводом стали "Георгики", точнее говоря, финал поэмы, когда народившийся пчелиный рой вылетает из останков павшего от эпидемии домашнего скота (вот откуда это пронзительное звучание струнных).
А "мирным" эпилогом стал написанный Шостаковичем уже после войны Струнный квартет №3 – последнее произведение, исполненное в цикле концертов. Три солдата – оптимист, пессимист и карьерист (первые три части Квартета, соответственно) – возвращаются с фронта, каждый со своими надеждами, разочарованиями и планами. Они встречаются с упадком и разрушениями (4-я часть), но, главное, с ужасом замечают, что удушающая атмосфера на Родине никуда не делась, не погибла под бомбами и не умерла от ран.
Тема войны представлена была более широко и масштабно. Советский взгляд на войну передали грозно оркестрованные произведения С. Прокофьева, Н. Мясковского и Д. Шостаковича. Прокофьев написал пропагандистскую "Балладу о мальчике, оставшемся неизвестным" для солистов, хора и оркестра в 1943 году. Литературной основой стало стихотворение Павла Антокольского, в котором парнишка, чья семья погибла, взрывает штабную машину немцев, вероятно, ценой и собственной жизни. Лексика этого произведения, совсем не возвышенная, скорее создает впечатление описания криминального налета: серые кепки, приметы неизвестного, трупы лежат, как бревна, немцы, опухшие от кутежа, разорванные на куски. Приблатненный язык этой баллады сильно контрастирует с патетической музыкой Прокофьева. Николай Мясковский написал Симфонию №24 в том же 1943 году. Могуче оркестрованная музыка призывает умирать и убивать, но интересно, что для трехчастного произведения он написал всего одну основную тему, да какую! Это беспрестанно варьируемая симфоническим оркестром мелодия из "Гвардейской (Волховской) застольной": "Выпьем за Родину, выпьем за Сталина!.." Невозможно говорить об искренности давно умершего композитора, но о его наблюдательности по части истоков и проявлений российского патриотизма сказать, конечно, необходимо.
Симфоническую программу абонемента завершала Восьмая симфония Шостаковича – поразительное произведение, написанное и исполненное осенью 1943 года и вскоре запрещенное на несколько лет. Его обычно интерпретируют как подчеркнуто антивоенное, вспоминают стихи Эренбурга.
Думаю, Шостакович попытался рассказать, насколько это было возможно в годы цветущего сталинизма, о военной катастрофе 1941 года, когда судьба страны и варварского режима вместе с ней висели на волоске.
Тогда все части симфонии весьма последовательно складываются в единое целое.
В первой, самой продолжительной части, действие происходит в Европе, частично оккупированной и по большей части зависимой от Берлина. Две темы там сталкиваются: трагические, стенающие скрипки и мрачный марш, подминающий под себя весь оркестр. Идет подготовка к войне против СССР.
Во второй части разные группы инструментов тоже подключаются к военному маршу, только более быстрому (скерцо) и даже легкомысленному (порой слышен едва ли не фокстрот). Это уже подготовка к войне в СССР, к той наступательной и победоносной войне, которая описывалась в книгах негодяев наподобие Павленко.
Третья часть открывается неумолимой, леденящей токкатой, завершающейся первой кульминацией – оркестровым tutti с преобладанием ударных. Пограничные сражения закончились катастрофой, и разгромленная Красная армия стремительно отступает. Начинается скорбная пассакалия, но из этой безнадежной мелодии начинают выбиваться соло некоторых инструментов, понемногу складывающиеся в стройный ансамбль. На московском рубеже новые армии защитников готовы к схватке.
Наступает вторая кульминация – битва под Москвой, – снова tutti ударных, за которым следует тихий финал, исполняемый флейтами и струнными. Это заря 1942 года – солнце, встающее над ледяной (зима была очень суровой) равниной, заваленной горами замерзших трупов.
Все это происходило на Восточном фронте. События же на Западном отразились в музыке английских композиторов, придерживавшихся кардинально противоположных взглядов. На одном полюсе расположилась "Симфония-реквием" (1940) убежденного пацифиста, бежавшего в еще нейтральную Америку, Бенджамена Бриттена с язвительным Скерцо второй части, саркастически названной "День гнева", этаким приговором гнилой цивилизации, вынесенным разочарованным интеллектуалом. На другом полюсе – музыка Уильяма Уолтона, написанная к фильму "Генрих V" (1944), – патриотической пьесе Уильяма Шекспира и патриотическому же проекту Лоренса Оливье. В "помост петуший" авторы постарались вместить не только поля Франции, но и прощание с беззаботным прошлым (смерть Фальстафа), защиту отечества на чужих берегах (гимн Азенкура) и желанное возвращение к мирному бытию.
Не остались без внимания и события на Тихоокеанском театре войны. Парадоксальным образом выразительной иллюстрацией противостояния США и Японии стал Концерт для двух фортепиано, ударных и оркестра (1942) Белы Бартока, созданный им уже в Америке на основе Сонаты для четырех инструментов. Концерт содержит выразительные картины воздушных и водных просторов и яростных столкновений солирующих инструментов, которых в партитуре как раз по два. Завершается произведение установлением шаткого равновесия, подобного тому, что возникло в Тихом океане после битвы в Коралловом море.
В цикле концертов "морская" тематика вообще оказалась подробно представленной: увертюра из музыки Исаака Дунаевского к кинофильму "Дети капитана Гранта" (1936) и Эриха Корнгольда к "Морскому ястребу" (1940) и фрагменты балета Владимира Юровского-старшего "Алые паруса" (1942). Любопытно сравнить методы венской и советской школ. С одной стороны, экономичность и изящество Корнгольда, способного, вероятно, бесконечно варьировать тему (общая продолжительность музыки, написанной для "Морского ястреба", составляет 1 час 46 минут), с другой – оркестровый размах, когда в финале балета чудится, что не парусник приплывает в порт, но самый порт со всеми жителями и их скарбом отправляется куда-то в море.
Вернемся к истории Мировой войны. Помимо драматичных картин побед и поражений, немало было произведений, прямо или косвенно повествующих об истории европейских стран и народов. Симфония №1 (1941–47) Витольда Лютославского находится на пересечении неоклассицизма и додекафонии, равно как и Польша оказалась в 1939 году между молотом и наковальней. В первых двух частях Симфонии отчетливо слышны отголоски мелодий Сергея Прокофьева и Рихарда Штрауса – представителей тех стран, которые разделили территорию Польши. 12-тоновая тема третьей части представляет польское Сопротивление, а бурный финал намекает на Варшавское восстание.
Фортепианный концерт Арнольда Шенберга (1942), в котором солировала Мицуко Учида, – это музыкальные "поиски утраченного времени". Беглец Шенберг вспоминает родную Вену, некогда непринужденно вальсировавшую, но стремительно ожесточившуюся после 1934 года. Додекафония, изначально фрагментарная, прекрасно подходит для передачи "потока сознания", как и литературные опыты столпов модернизма – Джойса и Пруста.
Знаменитые "Метаморфозы" были написаны Рихардом Штраусом в 1945 году в разрушенной Германии. Это сочинение для 23 солирующих инструментов содержит мелодию, которая бесконечно разматывается, словно нити волшебного клубка Ариадны. Неспешная мелодия символизирует бессмертие культуры, на которое уповает старый композитор. Не торопясь и сохраняя достоинство, музыканты подхватывают фразу, что играл предшественник, и слушатели понимают: во время войны так и было, когда падал один, то его дело продолжал другой.
Богуслав Мартину, тоже спасшийся за океаном, в 1943 году отозвался на истребление деревни Лидице лаконичным восьмиминутным "Памятником" – мощным оркестровым аккордом с цитатой из Хорала покровителю чехов святому Вацлаву.
Уничтоженная вместе с жителями чешская деревня подводит к теме преступлений против человечности в годы Второй мировой войны. Выразительно и экономно ее раскрыл Луиджи Даллапиккола в "Песнях заточения" (1939–41) – только хор, исполняющий короткие молитвы трех знаменитых узников, в итоге убитых: Марии Стюарт, Боэция и Савонаролы; фортепиано и арфы, сопровождающие пение, и ударные, ограничивающие свободу певцов, но, кстати, не заглушающие их (муссолиниевский фашизм был далеко не самым жестоким режимом в то время).
Коротенькая "Песнь депортированных" Оливье Мессиана повествует о трагедии миллионов заключенных в лагеря и погибших там. Композитор сознательно продолжает темы "Набукко" – оперы о репрессированном народе.
Наиболее остро история холокоста была поведана на одном из концертов, где целое отделение посвящалось камерной музыке композиторов, евреев по происхождению, заключенных в показательный лагерь в Терезиенштадте. Самое поразительное, что произведения музыкантов не трагичны: и по ту сторону колючей проволоки люди продолжали воспитывать детей, влюбляться, болеть, радоваться и печалиться по пустякам, размышлять. Гидеон Кляйн, Павел Хаас, Ганс Краса, Илзе Вебер, Виктор Ульман – колосья, сжатые задолго до срока, надежды, которые не сбылись, короли до времени утонувшей Атлантиды, если вспомнить название сочинения Ульмана, завершенного в Терезине. Все они были в конце войны уничтожены в газовых камерах.
Осмысление значения Мировой войны началось композиторами уже тогда, когда она вовсю продолжалась. В лагере для военнопленных был написан и исполнен "Квартет на конец времени" Оливье Мессиана. Это музыка не столько трагическая, сколько растерянная. Поочередно кларнет, виолончель и скрипка взволнованно и сбивчиво вопрошают Бога, наступит ли предел страданиям? Всевышний отвечает, но неуверенно и растерянно, а под конец и совершенно умолкает (партия фортепиано).
С большей надеждой смотрел в будущее Франсис Пуленк, написавший в 1943 году кантату "Лик человеческий" на стихи Поля Элюара. Смешанный хор поет о страшной весне, могилах бойцов, черной туче, безмолвной тишине и безнадежном смехе. Но финальная песнь хора – гимн Свободе, ради которой рожден каждый человек.
Первый концерт цикла завершился "Одой Наполеону Бонапарту" (1942) Арнольда Шенберга. В своей "мелодраме", слегка передающей особенности речи Черчилля, композитор использовал текст "оды наоборот" лорда Байрона. Поэт прославлял победу над могучим правителем-тираном, а Шенберг призывал к борьбе с Гитлером. Нынешнее исполнение этого сочинения в России, правитель которой как будто не собирается ни успокаиваться на более чем сомнительных достижениях, ни уходить на покой, замечательно выполняет обязанность политического памфлета, заложенную авторами стихов и музыки.
Как известно, "Ода Наполеону" завершается краткой похвалой "американскому Цинциннату" – Джорджу Вашингтону, победителю в Войне за независимость, первому американскому президенту, умершему частным лицом. Два столетия спустя свободомыслящие жители Земли по-прежнему обращают свой взор, а порой и направляют шаг к Северной Америке. Там жил и работал свои последние двадцать лет Сергей Рахманинов, ставший в поздних, увы, редких сочинениях большим американским художником. Первая часть его "Симфонических танцев" (1940) – это картины американских просторов, неуклонно покоряемых человеком и механизмами. Нельзя сказать, что Рахманинов безоговорочно одобрял урбанизацию, дальше он с благодарностью и ностальгией вспоминает русскую природу, церкви и многое из того, что перечислил в известном стихотворении Михаил Кузмин. Но выбор Рахманинов сделал в пользу Нового света.