Эрик Сати. Заметки млекопитающего: Проза. Письма. Воспоминания современников / Пер. с фр., сост., предисл. и коммент. В. Кислова. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2015. – 416 с.
"Слушайте!
Я поступил к вам в обучение ребенком; моя Душа была столь нежна, что вы не сумели ее понять, моим манерам удивлялись цветы: я казался им какой-то искусственной зеброй.
Невзирая на мою крайнюю юность & мою восхитительную сообразительность, вы своим неразумением привили мне отвращение к вульгарному Искусству, которое преподавали, а своей необъяснимой суровостью вызвали стойкое презрение к вам самим".
Так писал во французскую Государственную Консерваторию музыки и декламации двадцатишестилетний автор этого небольшого, но на редкость насыщенного сборника.
Эрик Сати (1866–1925) – одна из точек возмущения культуры: не только французской, но и всеевропейской, и не только музыкальной, но культуры вообще, как человеческого предприятия. Одна из самых интенсивных точек ее становления. Аннотация к книге называет его "первым современным композитором", и акцент тут надо ставить, разумеется, на слове "современный". Был ли Сати действительно самым первым или все-таки нет? – В искусстве его времени первых было великое множество, и со многими из них Сати дружил, общался, работал и ссорился: "…дружил, – пишет переводчик книги, Валерий Кислов, – с Дереном и Бранкузи, спорил с Дебюсси и Кокто, сотрудничал с Дягилевым, писал о Стравинском"; "исполнял свои произведения на первом дадаистском вечере, устроенном Тцара в Париже". Во всяком случае, он был в самой гуще этой среды. Входил в число тех, кто вырабатывал то сложноформулируемое, но, как правило, безошибочно узнаваемое состояние западной культуры, которое называют современным – и которое, при множестве отличий от того, что происходило во времена Сати, длится и по сей день. А если все-таки попытаться подобрать к этому состоянию ключи, определить его коренные черты, к ним несомненно должно принадлежать сопротивление условностям, чувство ненадежности традиций, необходимости многое из того, что едва ли не испокон веков казалось само собой разумеющимся, проблематизировать и начинать заново.
Именно таким и был, так и вел себя Эрик Сати.
Вообще-то он работал главным образом со звуками, и то, что он с ними делал и сделал, – оказалось для европейской музыки основополагающим. Можно сказать, он был из тех, кто собственными руками делал из еще подвижных, пластичных элементов то, что позже, затвердев, обрело собственные правила и статус новой (теперь даже не такой уже и новой) классики.
"Предтеча примитивизма, конструктивизма и минимализма в музыке, – представляет далее автора книги ее переводчик, – он оказал бесспорное влияние на таких композиторов, как Равель, Пуленк, Мийо, Орик и Онеггер". "Изобретатель "меблировочной" музыки" – по его собственным словам, "музыки для обстоятельств, при которых музыке нечего делать" (то, что сейчас звучит в метро, торговых центрах, лифтах, навязчиво создавая звуковую среду, – это она), "предвосхитивший эмбиент Ино и репетитивность Райли и Райха, инициатор идеи препарированного фортепиано, впоследствии развитой Кейджем, пропагандист синтеза различных искусств, мечтатель и визионер". Без Сати не обошлись и иные искусства: он, например, как говорит Кислов, "участвовал в изготовлении одного из первых "ready-made" Ман Рея под названием "Подарок" (утюг с припаянными гвоздями)".
Но при всем этом на полях своей музыки и прочих занятий он писал еще и слова – причем слова трех видов, в зависимости от типа предполагаемой читательской аудитории. Три этих типа и отражены в структуре книги, в которой – три раздела: "Всем", "Некоторым", "Себе". "Всем" – то, что Сати публиковал в периодике, не пренебрегая, как выразился Кислов, "никакими печатными средствами" – от модных журналов до церковных булл. "Некоторым" – деловые и частные послания разным адресатам. "Себе" – записки на чем угодно: на полях нотных тетрадей и клавиров, на карточках, обрывках бумаги, не виданные никем, кроме их автора, и обнаруженные уже после его смерти. Сгруппировать эти тексты таким образом оказалось логичнее всего, поскольку жанровой группировке они поддаются с трудом, если вообще.
"Апокрифическая плавильня угрюмых монахов Аббатства Мнимых Затворников Надувания Дуралеев" – это произведение какого жанра? (Заголовок к чему-то ненаписанному? Описание воображаемой культурной формы?) А это: "5.000.000.000 жителей! Проделки Колдуна. ПЛУТОНИЯ: новая & обширная страна Центральной Африки. Самые черные негры на свете!"? (Анонс возможного фильма?). Иногда из пучин этого текстообразования вдруг выныривает и нечто похожее на жанровую определенность. Вот вполне себе внятный жанр – список, перечисляющий дары Папе Римскому от неведомых дарителей; в нем жадно радуются возможности посуществовать несуществующие вещи: "прекрасный баскский берет из серебра с цельной подкладкой из красного дерева, салатница из шерсти альпаки и трубка из пенки морской свинки". А вот и рассказ с напряженным, драматичным сюжетом – в одной фразе: "Коварная лапа, выпучив зенки, пробралась на цыпочках и захватила сокровище".
Сати – личность многообразная, фантастическая и дикорастущая. Парадоксалист и провокатор, нонконформист и бунтарь, неудобный и многих раздражавший (впрочем, точно так же, как многих и восхищавший), дразнивший воображение и пренебрегавший здравым смыслом, чувствительный к абсурдности дел человеческих, к разрывам и нелепостям в культуре (всегда готовый, впрочем, воплотить в себе какую-нибудь из них – а то и сразу несколько). И вообще чувствительный. Несмотря на свою активную, бурную и многообразную социальность, ни к одной их художественных группировок своего времени, по существу, не принадлежавший и одинокий. Фантаст и создатель Метрополийской Церкви Искусства Иисуса Путеводителя, он же – ее "Причастник и Капельмейстер". Один из характернейших людей своего времени – и совершенно в нем неуместный: "Я пришел, – говорил он, – слишком юным в мир слишком старый". Несерьезный новатор. Грустный жизнелюб. Постоянно окруженный людьми и умерший в одиночестве, в квартире, полной пыли, зонтиков, коллекцию которых собирал всю жизнь, и нераспечатанных писем.
О человеке, устроенном (устроившим себя) таким образом, стоило бы говорить и думать, даже если бы он ничего не написал: личности подобного рода многое приоткрывают нам в человеческой природе. По счастью, Сати написал немало. И если как композитор он хорошо известен, то литературное его наследие оказывается перед глазами русского читателя впервые. Соотечественники Сати, впрочем, тоже увидели все это собранным вместе лишь полвека с лишним спустя после смерти автора – в 1981 году. По состоявшемуся тогда французскому изданию книга и переведена, – что, надо думать, было нелегким делом и потребовало основательной и виртуозной эксплуатации русских языковых ресурсов. Сати играл со словами, испытывал их возможности, создавал новые не в меньшей степени, чем он проделывал это со звуками.
"Эти темы весьма "образны"… Да, весьма "вызывающи". Даже "вызовлекающи"."
Созданные из того же вещества, что и его музыка (это вещество – алогичность и скрытая, сложная ритмика жизни), тексты Сати минималистичны и неожиданны, как и она. И включают в себя паузы и пропуски на равных и неотъемлемых правах с речью.
"…
Знайте, что работа… это свобода…
…свобода… других…
Пока вы работаете… вы никому не докучаете…
Не забывайте об этом…
Понимаете?.. Можете сесть…"
Тексты его (отрывочные, словно набормотанные самому себе под нос – даже когда адресуются "всем", вдруг прерываемые задумчивым "М-да", как будто автор внезапно останавливается и смотрит, не без растерянности, извне и на собственную запись, и на ситуацию, к которой она относится) – в каком-то смысле картография швов, нестыковок, неплотных прилеганий, зияний, которыми полнилась окружавшая его жизнь – и художественная, и повседневная. Во многом игра (и не одна), во многом – заготовки для будущих вариантов культурного роста (вряд ли даже осознаваемые как следует в качестве таковых самим автором – он с ними особенно не носился, щедро их разбрасывал, не менее щедро забывал), закваска для культурного брожения. Этот сборничек можно смело называть и малой книгой возможностей современной автору европейской культуры.
Конечно, лучше и полнее всего записи Сати могут быть прочитаны теми, кто представляет себе контекст их возникновения. Таким знанием средь наших соотечественников сегодня могут похвастать, очевидно, немногие. И, чтобы хоть отчасти компенсировать его нехватку, переводчик книги, он же ее составитель, включил сюда также воспоминания и размышления о Сати его современников. Более того, он снабдил книгу большим – на семьдесят страниц – разделом комментариев, который, безусловно, поможет читателю сориентироваться в происходящем. А то, пожалуй, и составить себе известное представление о духе времени, породившего этого невообразимого человека.
"– Вы что предпочитаете? Музыку или Колбасные изделия?
– Ну и вопрос! Очень забавно, – сказал я".