В студии "Культа Личности" старожил и летописец легендарного литераторского поселка, писатель Александр Нилин.
Ведущий – Леонид Велехов
Леонид Велехов: Здравствуйте, в эфире Свобода - радио, которое не только слышно, но и видно. В студии Леонид Велехов, это новый выпуск программы "Культ Личности". Она не про тиранов прошлого, она про наше время, про настоящие личности, их судьбы, поступки, их взгляды на жизнь.
Сегодня в нашей программе речь пойдет не об одной, а о целом сонме личностей, разнокалиберных и разнохарактерных. Их объединили место их обитания и память моего гостя, который написал книгу об этом месте и об этих людях. Мой гость - писатель Александр Нилин, сам по себе личность яркая. К тому же он еще и много кого повидал на своем веку, о чем рассказал в книге "Станция Переделкино: поверх заборов". О Переделкине, о населявших его писателях, среди которых было несколько великих и пойдет сегодня речь.
(Видеосюжет об Александре Нилине. Закадровый текст:
Переделкино – дачный поселок, не имеющий статуса населенного пункта. Так про это легендарное место, что в полутора десятках километров от Москвы, написано в Википедии. Тем не менее, из имен и образов тех, кто жил тут в еще совсем недавнем прошлом, можно составить настоящий пантеон отечественной словесности советского периода. Идея построить здесь дачный поселок для советских писателей, чтобы им лучше писалось в уникальном сосновом микроклимате, принадлежала Максиму Горькому. С тех пор кто только здесь не жил! И те, кому здесь действительно хорошо писалось и чьи имена и книги останутся в истории русской культуры. И те, кто строчил тут многостраничные романы, которые и тогда никто не читал, и уж точно, что теперь уже не прочтет. Первых – единицы, вторых – сотни. Но и тех единиц хватило для того, чтобы Переделкино превратилось в легендарное место. Здесь обитали в разные годы Валентин Катаев, Илья Ильф, Евгений Петров, Леонид Леонов, Вениамин Каверин, Исаак Бабель, Борис Пильняк, Булат Окуджава, Белла Ахмадулина… Здесь жил, писал "Доктора Живаго", посвятил Переделкину не одно стихотворение Борис Пастернак.
…Я дал разъехаться домашним,
Все близкие давно в разброде,
И одиночеством всегдашним
Полно всё в сердце и природе.
И вот я здесь с тобой в сторожке.
В лесу безлюдно и пустынно.
Как в песне, стежки и дорожки
Позаросли наполовину.
Теперь на нас одних с печалью
Глядят бревенчатые стены.
Мы брать преград не обещали,
Мы будем гибнуть откровенно.
Мы сядем в час и встанем в третьем,
Я с книгою, ты с вышиваньем,
И на рассвете не заметим,
Как целоваться перестанем…
Так что не имеющее статуса населенного пункта Переделкино все-таки на самом деле населено. Правда, тенями).
Пейзажи Переделкина
Студия
Леонид Велехов: Александр Павлович, какие-то тени великих еще бродят по аллеям, или их буржуазная жизнь распугала? Потому что ландшафты переделкинские эта самая новая буржуазная жизнь все-таки поменяла.
Александр Нилин: Начнем с того, что нет пейзажа Пастернака, который он видел в окно.
Леонид Велехов: Конечно.
Александр Нилин: А с другой стороны, он есть, потому что есть Пастернак, есть стихи. Они существуют, пока издают Пастернака - это, может быть, важнее всего. Поэтому, я думаю, что того Переделкина, если считать его выпитым теми, кто там жил, нет, и ничего в этом страшного. Все-таки Переделкино было сделано под них. Это все-таки очень специфический дачный поселок. И главная специфика - ротация. В этом есть что-то дикое. Дачи же не свои, дачи арендованные. Имелось в виду, что это будут мастерские. Что значит мастерские? Писатель работает дома. Значит, вся его семья так или иначе вовлечена в этот процесс. Значит, и жили там, вся жизнь там протекала. Тогда эти условия казались необыкновенно барскими. И каждый себя мыслил в своей Ясной Поляне. Писатели все-таки тоже дети.
Леонид Велехов: Конечно.
Александр Нилин: Каждому казалось на этом арендованном участке, что он как Лев Николаевич Толстой. Катаев даже косил.
Леонид Велехов: Корову, кажется, держал.
Александр Нилин: Корову многие держали, потому что после войны не было ясно, что будет со жратвой. Я, хоть и генетический крестьянин, терпеть не могу всей физической работы. Но в четыре года я делал то, чего не делал потом никогда - окучивание картошки, пиление дров, колка дров.
Леонид Велехов: Вы ведь там чуть ли не родились, да?
Александр Нилин: Фактически – да. Но уж зачат - точно!
Леонид Велехов: Откуда у вас такая информация?! (Смех в студии).
Александр Нилин: А как иначе? В Москве квартиры не было. Дача же возникла неестественно. Она не очень полагалась. Но это уже был момент, когда не очень-то и рвались в Переделкино. Сколько там тогда людей посадили…
Леонид Велехов: Но возьмем с самого начала. Что это было такое по замыслу - резервация или райский уголок, оазис?
Александр Нилин: Ни то, ни другое, ни третье. Переделкино замечательно тем, что ни с чем это сравнить нельзя. Аналога этому быть не может.
Леонид Велехов: Идея чья была - сталинская, горьковская?
Александр Нилин: Это была идея самих писателей. Леонов сказал: чтобы хорошо работать, надо жить где-то на воздухе. И квартир-то особенно ни у кого не было.
Леонид Велехов: Конечно, жизнь еще в коммуналках была.
Александр Нилин: Это был параллельный процесс. Возник Лаврушинский переулок, до этого уже был дом в Нащокинском, и вот возникло Переделкино, такая дачная столица...
Леонид Велехов: То есть сталинского намерения держать всех под колпаком, под неусыпным оком не было?
Александр Нилин: Это не совсем так. Как однажды выразился Сергей Владимирович Михалков: "Слава богу, у нас есть КГБ". (Смех в студии). И в Москве всех можно было держать под присмотром. Другое дело, что товарищ Сталин возлагал на литературу большие надежды, как бы сказали, в инженерии человеческих душ. И не только душ, душа тут в последнюю очередь присутствует. Тем не менее, замысел осуществился. Возник феномен советского человека, а возник он, потому что были писатели, которым создали большие тиражи.
Когда я был недавно на Красной площади, на книжной ярмарке, все меня хотели подвести к разговору, что писателям тогда жилось лучше, и подвести к тому, что надо давать квартиры писателям, что государство должно заботиться о писателях. Государство должно заботиться о читателе, тогда писателю будет хорошо. (Смех в студии). Если читатель приобщен к культуре, процесс сам собой пойдет. Потому что купят хорошие книги, будут тиражи, будут деньги. Самое лучшее - дали деньги, сам купил дом, сам купил квартиру, и т. д. Тогда это было невозможно. Поэтому писателям были созданы условия. Цена за это заплачена, в общем, наверное, очень большая.
Леонид Велехов: Вы имеете в виду заплачена властью или писателями?
Александр Нилин: Писателями. Власть и так уже потратилась. Другое дело, она создавала тиражи, когда не было особенного спроса.
Леонид Велехов: Да, это мы помним.
Александр Нилин: Гигантские были тиражи.
Леонид Велехов: Они тиражи этим писательским генералам и создавала.
Александр Нилин: В общем - да. Но должен сказать, что и такой рядовой, «строевой» писатель, которой печатался, мог на жизнь заработать. Но, надо было написать то, что может быть в тематическом плане издательства. Как говорил старик Габрилович, все-таки сталинское нельзя это в большей степени нельзя, чем хрущевское. Но все относительно. Николай Павлович Охлопков всегда говорил, что у нас все запрещают, потом на три минуты могут разрешить. Вот в эти три минуты надо успеть. И кое-что в этом плане удавалось.
Трагедия-то в чем? Таланты были большие, а книг в силу этого таланта фактически не написал никто, кроме разве Пастернака, который и не был так привечен. Но если бы он был привечен, он бы наверное так же писал, как и писал. Потому что ведь Пастернак не боролся с Советской властью. Он боролся за качество своих текстов. Но по каким-то причинам Советскую власть не устраивало качество текста. Поэтому нельзя про Переделкино сказать одним словом. Когда началась перестройка, начались всякие разоблачительные статьи в "Московском комсомольце" про Переделкино и его жителей. Но это все сложные фигуры. И Фадеев очень сложная фигура, и все остальные не проще.
Писатели свое отработали. Другое дело, что они себя не сделали тем, кем они могли быть. Но в силу очень большой талантливости, кто-то себя и в заказных текстах проявил.
Леонид Велехов: Я вспоминаю реплику из пьесы Радзинского "Турбаза", где уборщица в Доме творчества писателей говорит: "Ну, вот писатели понаехали, все койки заняли, а читать нечего". (Смех в студии).
Александр Нилин: Но это не вина писателей. Дайте написать для народа! А когда уже можно стало писать для народа, как-то народ уже не очень хотел читать.
Почему я говорю, что нужна государственная забота о читателе? Не воспитание читателей, а приобщение к культуре, чтобы они имели возможность развить свой вкус. Без этого ничего сделать нельзя.
Леонид Велехов: А самим-то писателям комфортно было жить бок о бок? Был ли в Переделкине элемент творческой коммуны, как у Блока: "Там жили поэты,- и каждый встречал//Другого надменной улыбкой"?
Александр Нилин: Ну, он все-таки имел в виду нищих поэтов, которые живут на чердаке в Париже. Нет. Это все-таки были люди более-менее обеспеченные. Материальные трудности были почти у всех, кроме тех, кто были секретари Союза и получали зарплату. Там полагалась хорошая зарплата.
Леонид Велехов: И паек кремлевский.
Александр Нилин: Но все равно – условия были хорошие, горит свет, провели водопровод, потом появился газ. Все это возникло не сразу. Сначала была печка, водовоз.
Была легендарная фигура - водовоз, он же говночист, Ваня Котиков, которого жена Леонида Соболева звала "конюх Иван". Она не очень понимала специфику его работы. Это была очень уважаемая фигура. Когда он шел из шалмана, жена шла сзади и говорила: "Ваня, ты живешь, не очень-то и не думая, совсем, как писатель!" (Смех в студии). Она имела в виду финансовую свободу. Но он лучше писателя зарабатывал. Он же каждый день зарабатывал. Тем надо было что-то ждать - выхода книги, аванса и т. д.
То, что писатели жили рядом? Может быть, это и плохо. С другой стороны, время было такое, что, может быть, иногда на миру и смерть красна. Кого-то замели, а кого-то - нет.
Леонид Велехов: Да, Сталин поселил, Сталин и посадил. Какой примерно процент, условно говоря, первых переделкинских жителей, небожителей, в конце 30-х превратился в небожителей в буквальном смысле слова?
Александр Нилин: Считается, что выбыло очень много. Но на моей памяти этих людей уже и не было. Их вспоминали, но никто не удивлялся, что их нет. Я же всю жизнь жил в даче, где раньше жил Пильняк.
Леонид Велехов: Первый глава Союза писателей еще догорьковского периода.
Александр Нилин: И вообще человек, близко стоящий к власти. Его даже приехал арестовывать знакомый. Жена поэтому сначала не очень поняла. Он приехал на "эмке". У Никиты Михалкова в "Утомленных солнцем", по-моему, взята оттуда эта ситуация. Приезжает знакомый человек. Это был 1937 год. Он был близок к этим людям. Но не только он - и Бабель был близок. Это ни о чем не говорило. Чем была замечательна сталинская эпоха, что под боем стоял каждый, и в каком-то смысле сам товарищ Сталин. Поэтому никто не был застрахован. Это объединяло всех. Это и была национальная идея: что все находятся в опасности.
Леонид Велехов: А в доме Пильняка не страшно было жить? Призраки не ходили по ночам, половицы не скрипели?
Александр Нилин: Нет. Для меня он ассоциировался с потолком. У него потолок был очень красиво сделан, клетками. Я всегда считал, что Пильняк - это что-то праздничное. Откуда? Я ничего про него не знал. Потом познакомился с его сыном. Сын был красавец, Боря Андроникашвили, окончивший ВГИК, сценарист.
Леонид Велехов: Жена у Пильняка была какая-то грузинская княжна…
Александр Нилин: Да. Подействовал ли как-то его арест на тех, кто жил по соседству? Пастернак переехал. Значит, его это как-то волновало.
Леонид Велехов: И переехал ведь с дачи, в которую впоследствии вселился Евгений Петров.
Александр Нилин: Да, это уже на моей памяти.
Леонид Велехов: Суеверные страхи Пастернака не обманули.
Петрова репрессии миновали, но он погиб в авиакатастрофе.
Александр Нилин: У Евгения Петровича Петрова во дворе было бомбоубежище, куда меня привозили ребенком. Его я не помню, зато семью его я прекрасно знал. Люди многое понимали, но не говорили на многие темы. Не то, что они боялись, но как об этом говорить?
Леонид Велехов: А действительно на пильняковской даче Ахматова была?
Александр Нилин: Да. Есть стихотворение об этой даче, про "ландышевый клин". Но на моей памяти уже этого ландышевого клина не было.
Леонид Велехов: У них был роман.
Александр Нилин: Да, у них был роман. Потом, когда Борис хотел снять фильм про отца, он спросил: "А где ландышевый клин?" На моей памяти его уже не было, был лес. Видимо, он был дальше чуточку.
Леонид Велехов: Ведь Переделкино еще зафиксировано в саркастическом виде у Михаила Афанасьевича Булгакова. Мы же помним это Перелыгино. А в первых вариантах оно называлось Перевракино.
Александр Нилин: Да.
Леонид Велехов: Мы помним этот короткий, но очень яркий эпизод, когда писатели, ожидающие Берлиоза, обсуждают, как и кто живет в этом Перелыгине.
Александр Нилин: Да, для Булгакова самого это была больная тема, дача для него была какая-то несбыточная мечта. У него была квартира в Нащокинском, и он начал писать пьесу "Батум", потому что МХАТ сказал: Миша, если справишься, дадим очень хорошую квартиру. А для Елены Сергеевны это было немаловажно – хорошая квартира.
Леонид Велехов: Да и сам Михаил Афанасьевич любил комфорт.
Александр Нилин: Да, он любила комфорт, но она просто была жена генерала и привыкла к определенным условиям. Она пыталась и этот дом, в Нащокинском, сделать таким, пусть не буржуазным, но комфортно-богемным. Булгаков понимал, что он никогда не будет жить в Переделкино.
Леонид Велехов: Но ведь не только Булгаков. Это отдельная тема – писатели-переделкинцы и не-переделкинцы. Это и Булгаков, и Олеша, и Мандельштам, беря более поздние годы, тот же Борис Слуцкий.
Александр Нилин: Ахматова.
Леонид Велехов: Ну, Ахматова - ленинградка.
Александр Нилин: Многое перевешивает Пастернак. (Смех в студии). Всю жизнь проживший в двухэтажной даче со всеми условиями, это сильно перевешивает. Собственно, в Переделкине и остается один Пастернак по-настоящему.
Леонид Велехов: Мы можем как-то суммировать - что в Переделкине было великого написано?
Александр Нилин: "Доктор Живаго". Но, помимо этого, здесь были написаны книги, может быть, и не выдающиеся, но какой популярности! "Молодая гвардия" – хорошо или плохо, но каждый человек в стране читал. Хороший или плохой писатель Кассиль - каждый ребенок в стране его знал. Чуковский написал там свои два тома дневника. Это тоже роман. Это книга, которая, может быть, окажется самым главным из того, что написал Чуковский.
Леонид Велехов: Ну, и, конечно, великие вещи Катаева там написаны.
Александр Нилин: Да, есть одна вещь, которую я бы отнес к выдающимся. "Уже написан Вертер".
Леонид Велехов: Я бы еще отнес и "Алмазный мой венец".
Александр Нилин: Это тоже сильная штука, но «Вертер» - несомненно вещь поразительная.
Леонид Велехов: И "Трава забвенья", и "Святой колодец" - прекрасные вещи.
Александр Нилин: Много реверансов там сделано в сторону власти.
Леонид Велехов: Ну, что поделаешь.
Александр Нилин: А "Уже написан Вертер" – поразительно, как он в тех условиях был напечатан. Так что, и такие тоже случаи есть. Многие любят Леонова. Я не очень, хотя он мне когда-то очень понравился. Когда ему было лет 95, он выступал по телевизору и говорит: "Видимо, этот роман я при жизни уже не закончу". Мне очень понравилось - действительно, мозги настоящего писателя. Жизнь не кончается с физической смертью.
Леонид Велехов: Но пьесы у него грандиозные - "Метель" и "Нашествие".
Александр Нилин: Да.
Леонид Велехов: Один из первых романов, "Вор" - прекрасный роман. В нем тоже много чего сказано, о чем уже запрещено было говорить.
Александр Нилин: Да, но "Вор" до Переделкина написан. Но и в Переделкине тоже что-то написано.
Леонид Велехов: А как относились остальные обитатели к Пастернаку? Он вписывался в этот "пейзаж" пусть даже необычного, доселе не существовавшего, но все же советского писательского поселка?
Александр Нилин: Нет, он не вписывался. Он был фигурой, живущей немножко по другим правилам, еще до "Доктора Живаго". Прежде всего, н не печатался…
Леонид Велехов: Переводы-то печатались.
Александр Нилин: Да, материально он жил не хуже Катаева благодаря этим переводам. Но стихи не печатались. А работал он целый день. Когда он Цветаевой сказал, что можно ей устроить переводы, она сказала, что может переводить 30 строчек в день. Тогда, он ответил, нет смысла, я перевожу по двести, и только так можно заработать на жизнь.
Леонид Велехов: Он же был очень педантичной натурой, дисциплинированной.
Александр Нилин: Переводы давали Пастернаку независимость, и это было многим неприятно. Когда говорят, что вот начальство придралось к "Доктору Живаго", то это не совсем так. Прежде всего коллеги обрадовались возможности свести счеты. Писателей разозлила эта ситуация. Человек вместо того, чтобы унижаться, прекрасно материально жил, ла еще успел написать роман при такой интенсивной работе. А еще и стихи к роману, которые мне даже больше нравятся, чем роман. А еще он издается за границей. Но мы же договорились - мы играем здесь! Там Хемингуэй – все тоже любили, читали в "Иностранной литературе" до войны. Но после войны уже Хемингуэй назывался "вконец потерявший совесть сноб". Вот что такое изолированное государство - не дай Бог, повторится. Для художника изолированность невозможна.
Леонид Велехов: "Доктор Живаго" как раз и пробил этот "железный занавес".
Александр Нилин: Пробил, но он для кого пробил? Получилось, он для себя пробил. Он получил Нобелевскую премию.
Леонид Велехов: И «весь мир заставил плакать над красой земли моей».
Александр Нилин: Да, но это не волновало его коллег. Коллег волновало нарушение конвенции.
Леонид Велехов: В общем, главными могильщиками выступили коллеги. Вы действительно едва не задавили Пастернака?
Александр Нилин: Да, на самом деле.
Леонид Велехов: Как мог такой ужас произойти?! (Смех в студии).
Александр Нилин: Я как-то задумался за рулем и не заметил. Я думаю, конечно, что он бы отскочил, потому что он человек был подвижный. Он шел от дамы, исполненный чувств.
Леонид Велехов: А сколько вам лето-то было, что вы были уже за рулем?
Александр Нилин: Мне было 15 лет. Я еще учился водить.
Леонид Велехов: Да уж - вошел бы в историю в качестве нового Герострата. (Смех в студии).
Александр Нилин: Нет, не вошел бы Пастернак в качестве Герострата! Это же Сельвинский написал "За славу Герострата вы родину подставили под свист". Сельвинский тоже наш сосед, переделкинец. Причем, они все дружили. Они ходили в карты играть друг к другу, только сам Сельвинский не играл, и Пастернак не играл, а семьи играли регулярно вечером в преферанс или во что-то еще.
Леонид Велехов: А теперь к Катаеву. Хочу провести параллель – переделкинец Катаев и непеределкинец Олеша. Почему одному как-то так сильно в жизни повезло, а другой, писатель, не менее грандиозной одаренности, может быть, даже и более грандиозной...
Александр Нилин: Ну, одаренности примерно одинаковой, но один работал, а другой - нет.
Леонид Велехов: Только так вы объясняете?
Александр Нилин: А как? Олеша действительно написал лет в 27-28 выдающийся роман, который вполне мог бы иметь мировое значение. Олеша с Катаевым еще были приятели, одесситы, приехали в Москву, очень хорошо начали.
Леонид Велехов: И друзьями они всю жизнь оставались.
Александр Нилин: Не оставались.
Леонид Велехов: Раздружились?
Александр Нилин: Нельзя не раздружиться, когда один хорошо зарабатывает, работает, а другой сидит в кафе "Националь" и целый день чешет языком.
Леонид Велехов: И просит взаймы.
Александр Нилин: Все с удовольствием давали.
Леонид Велехов: Что, только в силу своей лени Олеша не писал? Или не смог, не оказалось достаточно конформизма?
Александр Нилин: Он честно говорил: "Я не понимаю, как писать. Напишу, что плохая погода, скажут, что для сбора хлопка она хорошая". Он был более слабохарактерный. Нельзя же сказать, что Олеша вел себя как антисоветчик. Наоборот, наговорил, например, глупостей про Шостаковича. Все было.
Леонид Велехов: Но все-таки написал пьесу антисоветскую, «Список благодеяний».
Александр Нилин: Феномен Катаева в другом. Он стал писать примерно в мои годы лучше, чем раньше. И вот до этой раскованности он дошел своим умом. Тоже иностранных книжек не читал, хотя он каждый раз и пробивал поездки в Париж. Но я думаю, что он там ничего не читал…
Леонид Велехов: Просто дышал воздухом свободы, как профессор Плейшнер.
Александр Нилин: Да, ему как-то не нужны были литературные влияния. Он долго жил и до всего дошел своим умом.
Леонид Велехов: Тем не менее, он придумал свой «мовизм», не случайно же.
Александр Нилин: Да, но это шутка, конечно же. Самое главное, я теперь понимаю с годами, писать свободно. В литературе много примеров, много влияний, много запретов, много этических табу, много всего, что мешает. Человек освобождается, но когда освобождается от всего этого, он уже старый и нет сил. У Валентина Петровича силы были, при том, что он не жил какой-то жизнью моралиста. Почему Чуковский и говорил, что в России жить надо долго. Вот Катаев жил долго и лучше всего писать стал в старости.
Леонид Велехов: А почему на него так ополчилась именно в лучший его период и на лучшие его вещи те, кто назывался тогда прогрессивной интеллигенцией? Завидовали?
Александр Нилин: Они его не любили за то, что Катаев всегда вел себя, как конформист. Исключают Солженицына – он "за". Сделал доклад еле живой Черненко – блистательный доклад, говорит он. При том, что, когда он был редактором "Юности", он всем этим ребятам, будущим «шестидесятникам», сделал биографию. Они бы никем не были, если бы он их не напечатал.
Леонид Велехов: Конечно, это же было грандиозное начинание! Все тогда через "Юность" прошли.
Александр Нилин: Да, и журнал сразу был с большим тиражом. А потом они на Катаева тоже подействовали. Возник элемент соревнования. Он у них многому научился.
Леонид Велехов: Его, конформиста по жизни, это неприятие со стороны либеральной интеллигенции, не сбило с панталыку?
Александр Нилин: Нет. Самый главный конформизм - писать плохо, как требуется. А он писал здорово. В таланте всегда есть протест. Почему всегда талант у нас не очень приветствуют? В музыке - пожалуйста! А в литературе это очень опасно. И тут, конечно, главное было противоречие в отношении к Катаеву. Так талантливо писать - это протест против казенной искусственной жизни. Поэтому хорошо его критиковать и придираться к тому, что он шел на компромиссы, чтобы иметь возможность хорошо зарабатывать. Без денег он себя не мыслил. Вот Олеша пошел, занял три рубля, пропил и пошел искать следующие. При том, что Олеша написал вещь, которая разрешала ему больше ничего не делать, «Зависть». Может быть, второй такой вещи он и не мог написать..
Леонид Велехов: "Вы прошумели мимо меня, как ветка, полная цветов и листьев".
Александр Нилин: Да. Это тоже про нашу переделкинскую даму – жену Петрова, Валентину Леонтьевну.
Леонид Велехов: Переделкино ведь был такой большой идеологический, политический проект, выражаясь современным языком. Потому что Сталину нужна была не просто лояльность этой художественной интеллигенции (лояльность он себе обеспечил при помощи кнута), но ему нужно было, чтобы эти люди всю свою, как у Маяковского, "звонкую силу поэта" отдали служению идеи. Сегодня, когда власть, казалось, снова хочет симпатий художественной интеллигенции, ее поддержки, возможен ли такой аналогичный проект? Или сегодня власти достаточно лояльности?
Александр Нилин: Власти и этого сегодня не нужно. Власть не понимает смысла литературы - зачем она. Власть хочет быть на одном уровне с электоратом. А Сталин придавал литературе, как и кино, огромное значение. Дело было не только в его вкусе. Я не думаю, что он так увлекался классической музыкой, но прекрасно понимал, что в мировом масштабе важен Рихтер и Ойстрах, а не Утесов и Райкин, которых, может быть, он любил больше. В кино он понимал, что в изолированной стране можно выстроить что-то вроде Голливуда. Мы и мы строили. Не столько уходило денег, что с какого-то момента начали отставать. А талантов изначально было не меньше. А что такое Голливуд? Те же уехавшие из Одессы евреи, которые придумали это кино. У нас не слабее были режиссеры. Ведь все в итоге решал Сталин. Он все время сам эту литературную политику проводил. Поэтому повторить это нельзя, этим надо на самом деле увлекаться, и эти книги все-таки прочесть. Он верил в важность литературы. Этим он, конечно, испортил литературу, создав такую паралитературу, советскую.
Леонид Велехов: А не произошло ли того, что Переделкино в итоге сыграло свою роль в развращении художественной интеллигенции? Потому что и в 60-е, и в 70-е, и в 80-е годы было какое-то оппонирование власти, какое-то фрондирование, какая-то демонстрация независимости. Сегодня мы сталкиваемся с сервильностью художественной интеллигенции..
Александр Нилин: Нет, я с вами не соглашусь, это просто та часть интеллигенции, которую показывают по телевизору. Но очень много людей живет совершенно по-другому, просто их не показывают. И поэтому думают, что их нет. Конечно, далеко не вся публика сервильна. Это неверно. Сервильные люди вокруг трона. И власти помочь они могут очень мало. Идеологически вообще не могут. Они могут только поддакивать.
А развратила все-таки Советская власть изначально. Потому что она спутала все ориентиры, которые должны были быть у художника.
Леонид Велехов: Кого вам в Переделкино больше всего сегодня не хватает?
Александр Нилин: Это люди не из литературного мира. У меня было два приятеля, которые жили на соседних дачах, - Саша Авдеенко, редактор "Экрана и сцены", и Игорь Кваша. Мне их не хватает. Уик-энд я всегда с ними долго гулял и разговаривал. Сейчас уже это невозможно.
Леонид Велехов: Какая-то аура в Переделкине сохранилась?
Александр Нилин: Нет, аура в самих персонажах, в людях. Их нет. И сегодня жизнь в Переделкине это инерция.
Леонид Велехов: Замечательно! Спасибо!