Новый выпуск программы о настоящих личностях, их судьбах, поступках и взглядах на жизнь посвящен писателю Юрию Трифонову. В студии "Культа личности" его вдова Ольга Трифонова.
Ведущий – Леонид Велехов.
Леонид Велехов: Здравствуйте, в эфире Свобода – радио, которое не только слышно, но и видно. В студии Леонид Велехов, это новый выпуск программы "Культ Личности". Она не про тиранов прошлого, она про настоящие личности, их судьбы, поступки, их взгляды на окружающую жизнь.
Этот выпуск особый. Он посвящен замечательному писателю Юрию Трифонову, которого давно уже нет в живых, хотя он наш современник. Его книги о нас, о нашей жизни и о нашем не таком уж давнем прошлом. Том прошлом, с которым давно надо было бы расплеваться, как расплевались немцы с фашизмом, а Россия все никак не может. Видимо, потому что таких писателей, как Трифонов, плохо читает. 28 августа Юрию Валентиновичу Трифонову исполнилось бы 90 лет. Мы вспоминаем автора "Дома на Набережной", "Старика", "Обмена" с его вдовой, писательницей Ольгой Романовной Трифоновой.
(Видеосюжет о Юрии Трифонове. Закадровый текст:
Юрий Трифонов – замечательный русский писатель. Один из тех немногих советских писателей, из-за которых сталинистам – ни современным, ни будущим – никогда уже не удастся замолчать или переиначить правду о сталинском терроре. Один из тех миллионов советских людей, кто стал жертвой этого террора: в 12 лет Юрий и его сестра остались без родителей, которых забрали июньской ночью 1937 года. Через год мальчик написал маме в лагерь:
Стихи моей маме
Скоро будет круглый год
Как с тобой расстался я.
Я все помню ИХ приход
И как увели тебя.
Мы держались, но потом
Когда стала уходить
Завертелось все кругом
Окна, двери стали плыть
И по лестнице крутой
Провожали мы тебя
И махала ты рукой
Забывая про себя.
Мы столпились у окна
В сером сумраке ночи
Поднятые ото сна
И от горя хоть кричи
Она вышла из дверей,
Оглянулася назад.
И кивнула головой
Увидав наш грустный ряд.
Твердым шагом шла она
Не боялась ничего
И на суд она пошла
Не страшася ничего.
В теплом, сером пиджачке
Обернулася на нас...
И махнула нам рукой
Может быть в последний раз...
Через всю жизнь Трифонова прошла эта боль утраты родителей и родного дома, украденного детства. Но эта боль не разрушила его, а сформировала как личность и как художника. Он мог стать увенчанным наградами и привилегиями певцом счастливой советской жизни – собственно, так по молодости и начинал, написав повесть "Студенты", которая была его дипломной работой и за которую в 25 лет он получил Сталинскую премию. Но дальше он сделал другой выбор. Он заглянул в бездну морального падения, в которую сталинщина ввергла наше общество, уничтожая лучших, поощряя худших, заставляя людей идти на подлости и предательство. И написал об этом свои лучшие книги.
Он умер рано, ему было 55, и случилось это уже довольно давно, тридцать с лишним лет назад. Но "Дом на набережной", "Старик", "Обмен", "Время и место" – остались.)
Студия.
Леонид Велехов: Ольга Романовна, хочу начать совсем не с именинного, а, может быть, несколько обескураживающего вопроса. У вас нет такого ощущения, что Трифонов подзабыт?
Ольга Трифонова: Оно было. Но вот юбилей показал, что это не так. Потому что очень много людей приходило, пришло и приходит в музей. Я специально устроила его день рождения в Доме на Набережной. Это была такая "мстя" – вот вы его выгнали из этого дома, а 90 лет он будет справлять здесь. Люди стояли в коридоре, стояли на улице. Хотя никакого оповещения не было. Мы приглашали жителей дома.
Леонид Велехов: Переиздают, вообще, его книги?
Ольга Трифонова: Да.
Леонид Велехов: Много? Часто? Читают? Какие тиражи?
Ольга Трифонова: Не много. Но, знаете, хитрые издатели, например, такие, как АСТ, издали четыре тома плюс толстый том "Московских повестей", я думаю, очень большим тиражом. Но какой тираж – это всегда тайна. Узнать нельзя. Но думаю, что достаточный, чтобы рынок был насыщен на ближайшее время.
Леонид Велехов: Тиражи теперь пошли совсем другие. Как мы помним, издавали Юрия Валентиновича тиражами по 20-30 тыс. И это были маленькие тиражи, тем более для таких книг, которые люди передавали из рук в руки, перепечатывали, перефотографировали и Бог знает, что еще делали, чтобы прочитать.
Ольга Трифонова: Издавали и по миллиону, но не его.
Леонид Велехов: Про то и речь. А сегодня 20-30 тысяч это грандиозный тираж.
Ольга Трифонова: Конечно, выросло новое поколение. И там, конечно, какие-то свои кумиры. Тем не менее, для юбилея интерес большой.
Леонид Велехов: Неизбежно, что у всякого большого писателя, тем более, писателя, работавшего в такую специфическую эпоху, как советская, которая в свою очередь ставила перед писателями специфические задачи, из литературного наследия не все выживает, не все обретает бессмертие. У Трифонова что-то осталось в прошлом из его книг? Что вечно и что бессмертно – об этом мы еще поговорим.
Ольга Трифонова: Конечно, осталось, скажем с большевистской прямотой. "Студенты" остались, осталось "Утоление жажды", роман о строительстве канала Кара-Кумовского. Очень смешно сказал один человек на юбилее... Пришел какой-то очень милый, что называется, простой человек. Он сказал: "Я больше всего люблю его роман "Стакан воды"." (Смех в студии.) Он имел в виду "Утоление жажды".
Леонид Велехов: Я догадался! Немного перепутал с пьесой Скриба.
Ольга Трифонова: Да. Так что, вот эти вещи отодвинулись. Я думаю, может быть, "Предварительные итоги" немножко покрылись патиной. К сожалению, мое любимое и, я считаю, лучшее, что было написано Юрием Валентиновичем, – роман "Время и место", тоже ушел немного. Тут ведь очень важно телевидение. Как только появляется сериал, сразу огромный интерес. Но неизменно the best – это "Дом на Набережной".
Леонид Велехов: Надо, чтобы "Время и место" Сережа Урсуляк поставил…
Ольга Трифонова: Я намекала ему – сначала тонко, потом довольно грубо, потом просто в лоб. Сережа человек мягкий, деликатный, безумно талантливый. Он как-то так отводит глаза и говорит: "Ну, да, конечно. Это было бы хорошо". Но я понимаю, если бы я ему сказала: "Вот деньги, Сережа, вот спонсор". Конечно, он бы это сделал.
Леонид Велехов: Вы упомянули "Студентов". А мы напомним, что это было то, что с чего началась трифоновская слава...
Ольга Трифонова: Да! И слава фантастическая. Это была народная слава. Сталинская премия – это оценил официоз.
Леонид Велехов: Сталинская премия причем при жизни Сталина, а это значит, что он сам читал…
Ольга Трифонова: И поменял вторую степень на третью…
А то, что читал, факт. Сталин любил читать. Я как автор книги о его жене, знаю о нем очень много. Сталин был большой книгочей. Например, вот такой эпизод его жизни. Он валяется на диване, читает Салтыкова-Щедрина и хохочет до слез. И Надежда Сергеевна его спрашивает: "Что такое?" Он говорит: "Слушай, как гениально – пишите доносы, шельмецы, пишите!" (Смех в студии.)
Леонид Велехов: Каждому свое.
Ольга Трифонова: Каждому свое. Так что, Сталин читал. Я не думаю, что он оценил это как произведение. Он ведь был знаком с отцом Юрия Валентиновича.
Леонид Велехов: И связывали их весьма непростые отношения.
Ольга Трифонова: Да. Он просто спросил у Ажаева… Такой был писатель...
Леонид Велехов: Был, "Далеко от Москвы", еще что-то.
Ольга Трифонова: Он сказал: "Это сын того Трифонова?"
Дьявольская была память, злобная. Злопамятная гадина была, прошу прощения. Тот сказал: "Того". И тогда он своим знаменитым синим карандашом переправил степень, понизил. Слава богу, не сказал: "Посадить автора".
Леонид Велехов: На ваш взгляд, что Трифонов сделал в литературе такое, что не сделал никто другой?
Ольга Трифонова: В бесчеловечные времена он призывал к человечности. Вот это, может быть, было главное.
Леонид Велехов: Замечательно сказано.
Ольга Трифонова: В живодерские времена он все-таки взывал к человечности.
Леонид Велехов: Но путь ведь проделан огромный – от "Студентов" к "Дому на Набережной" и "Старику". И это, конечно, путь не только совершенствования литературного мастерства. Это и большая эволюция мировоззрения. Или, может быть, в том Трифонове времен "Студентов" Трифонов "Дома на Набережной" уже был, уже жил?
Ольга Трифонова: Хороший вопрос. Тут нужно быть и психологом, и хорошим историком. Я думаю, это сложная история личности. Те удары, которые он получил – арест отца, арест матери, унижение, ощущение себя изгоем, – конечно, надломили его. И "Студенты" были данью этому надлому. Ему хотелось угодить времени, если грубо говорить. И он это сделал. И расплата была очень жестокой. Он сам это признавал. Потом было 10 лет молчания!
Я очень хорошо помню, как в романе Аксенова "Ожог" говорится: "Я хотел быть, как все. Я хотел быть пионером". Я, которая была дочерью тоже репрессированного, понимаю это. Я тоже хотела быть, как все. Не может юный человек ощущать себя изгоем.
Леонид Велехов: Конечно.
Ольга Трифонова: И вот Юрий Валентинович хотел быть, как все.
Леонид Велехов: Все-таки он в итоге разочаровался в Советской власти, в революции, или только в сталинском варианте Советской власти он был разочарован и его отвергал?
Ольга Трифонова: Он проделал сложный путь. Его отец – участник революции, очень деятельный участник, человек, которого он глубоко почитал. Сначала был написан "Отблеск костра". Была отдана дань памяти отцу и людям, которые делали революцию. Но, я думаю, в процессе работы над "Стариком", при знакомстве с архивами, потом, когда он поехал на Дон и записывал свидетельства людей, происходило прозрение.
Леонид Велехов: "Старик", конечно, это очень отразил. И "Старик" всем нам, людям того поколения, которые молодыми читали эту книгу, во многом открывал глаза именно на революцию. А "Дом на Набережной" – на сталинщину, на глубину морального падения, в которую сталинская эпоха погрузила и страну, и общество… Но все-таки антисоветчиком и диссидентом он не стал?
Ольга Трифонова: Я думаю, что нет. Но после "Старика" ведь он хотел и уже начал писать роман об Азефе, очень важной фигуре в истории большевизма. Он хотел докопаться до самой сути.
Леонид Велехов: У бабушки, действительно, был.. Роман – не могу сказать в применении к этому человеку. Скажем так: отношения со Сталиным?
Ольга Трифонова: Думаю, что – да. И тому есть доказательства.
Леонид Велехов: Это какие-то дореволюционные времена – 1912 год, кажется.
Ольга Трифонова: У нее была явочная квартира на Васильевском острове. Там и Сталин был, и Ленин был. А Сталин жил долго. Я все хочу вспомнить человека из революционных деятелей, который сказал: "У Словатинской живет этот отвратительный Джугашвили, который бесконечно пьет пиво и жрёт воблу". (Смех в студии.) Сталин долго жил там, и потом ей из ссылки писал письма: "Милая, милая, зачем вы мне прислали новое белье, потратились, надо было старое, вами заштопанное прислать". Вот это выдает все. Она была дамой. Штопать белье мужчинам, с которым не спишь, как бы не входило в ее правила.
Леонид Велехов: Но ведь там, в трифоновской семье, вообще какие-то очень переплетенные, сложные были отношения, да?
Ольга Трифонова: Да, сложные. Валентин Андреевич потом женился на дочери Татьяны Александровны.
Леонид Велехов: То есть он был с Татьяной Александровной, потом женился на дочери.
Ольга Трифонова: Да, на Евгении Абрамовне.
Леонид Велехов: А Татьяна Александровна, которая, собственно, приютила и спасла Юрия Валентиновича и его сестру, эти свои прежние отношения со Сталиным не пыталась как-то активизировать для того, чтобы спасти уже зятя и дочку?
\Ольга Трифонова: Думаю, пыталась, конечно. Потому что у нее не только зять и дочка, но и сын был арестован, Павел. Думаю, что пыталась, потому что, во-первых, сына вернули до начала войны. Он еще потом пошел воевать. Но Валентина Андреевича Сталин знал лично и поэтому, думаю, не пошел на смягчение его участи. Они дико грызлись под Царицыном. У Валентина Андреевича были амбиции военачальника, и у Сталина тоже. Но то, что бабушку не арестовали, а ей положено было быть арестованной по ситуации, то, что все-таки она вымолила возвращение дочери, указывает на то, что снисхождение высочайшее было проявлено.
Леонид Велехов: Фигура трифоновского отца. Валентин Андреевич Трифонов, действительно, крупный чин,
председатель Военной коллегии Верховного суда, один из авторов советской юстиции, в которой революционная целесообразность была поставлена выше закона. Вот Юрий Валентинович понимал всю противоречивость отцовской жизни, отцовской судьбы? Понимал ли он, что отец, как говорится, за что боролся, то в итоге и получил?
Ольга Трифонова: Он так прямо и написал – за что боролись, на то и на поролись. Как-то к Юрию Валентиновичу пришел человек, который сидел в одной камере с Валентином Андреевичем на Лубянке, и рассказал ему о последних днях Валентина Андреевича. Юрий Валентинович записал потом его рассказ в дневнике, изменив его фамилию. Видимо, тот попросил не называть. Юрия Валентиновича выдавал почерк – он очень нервничал. Видимо, очень боялся узнать, как себя вел отец. Но отец себя вел в высшей степени достойно и мужественно, судя по этому рассказу. Но заканчивается эта запись такими словами: "В 1918 году отец еще с кем-то приехали из Петрограда в Москву, чтобы выбрать здание для ЧК. И выбрали дом на Лубянке. За что боролись, на то и напоролись".
Леонид Велехов: Мне кажется, что к матери он относился как-то нежнее, она для него больше значила, чем отец. Что такое мать была для него?
Ольга Трифонова: Мать, во-первых, была очень мягким человеком. Пока еще жили ровесники Юрия Валентиновича, они приходили в музей и рассказывали, что если кому-то выбили зуб, порвали пальто или раскровянили нос, то шли к Евгении Абрамовне. Она зашивала, она застирывала, она смывала кровь. Она была очень добрым человеком. Она была человеком с замечательным чувством юмора.
Леонид Велехов: Что такое было для Юрия Валентиновича потеря Дома на Набережной тогда? Это было какое-то изгнание из рая? Как он сам вспоминал?
Ольга Трифонова: Не знаю. Он никогда об этом не говорил. Полагаю, что это была очень серьезная травма. Потому что у него было такое качество – он никогда не говорил о самом больном. Никогда! Например, когда он был в больнице, он никогда не спрашивал про сына.
Леонид Велехов: Но он ностальгировал по Дому на Набережной? Приходил ли, подходил ли когда-нибудь к нему, приходил ли к кому-то в гости? Ведь какие-то люди там остались из его эпохи…
Ольга Трифонова: Нет. Он очень ностальгировал по Серебряному Бору…
Леонид Велехов: А Серебряный Бор – тоже из детства.
Ольга Трифонова: Да, там была дача. Он меня просил отвезти его в Серебряный Бор. И мы часто ездили в Серебряный Бор. И в плохую погоду, я помню, приезжали, сидели. Знаменитый дуб на этом пляже, который до сих пор есть. И никогда не просил подъезжать к Дому на Набережной. Никогда!
Леонид Велехов: А это правда, что как-то ему не то предложили, не то собирались предложить квартиру в Доме на Набережной?
Ольга Трифонова: Это правда. Когда его выдвинули на Нобелевскую премию, то начальство перепугалось, что как же, будет Нобелевская премия, а квартира у него жалчайшая. Один наш американский друг, придя к нам в гости, сказал: "В таких квартирах живут неудачники". (Смех в студии.) И они подумали, что надо дать другую квартиру. А так как они его побаивались, Юрия Валентиновича, он мог ответить очень жестко, то они подловили где-то во дворе Союза меня и сказали, что есть мнение: дать квартиру в Доме на Набережной. И я, дура, расцвела. Потому что, действительно, у нас была квартира на последнем этаже. Тараканы были неистребимы просто. Летом было жарко, зимой – холодно. Я пришла с сияющей улыбкой и сказала, что нам предлагают квартиру в Доме на Набережной. Он как-то даже отшатнулся от меня, я помню этот его жест, и сказал: "Неужели ты думаешь, что я хочу туда вернуться?! И что я что-нибудь у них возьму?!"
Леонид Велехов: Но как все-таки через всю его жизнь, все его творчество прошли родители, с которыми он так рано расстался! И пепел Клааса в его сердце стучал всегда. Для меня это, на самом деле, самое дорогое и важное, что пронизывает и напитывает его книги. Может быть, я ошибаюсь…
Ольга Трифонова: Нет, нет, не ошибаетесь. Я очень помню его в день похорон матери. У нас был роман тайный, поэтому, как сейчас говорят, светиться мне было нельзя. Я в сторонке была. А потом мы договорились, что я его заберу. Я молчала, и он молчал весь день после похорон. А потом вдруг сказал, помните, у Мандельштама: "Нам остается только имя://Чудесный звук, на долгий срок.//Прими ж ладонями моими//Пересыпаемый песок". Все, что было сказано в этот день.
Леонид Велехов: Раз уж мы затронули такие лирические струны, не могу не спросить: как вы встретились и познакомились? Правда ли, что вы его заприметили еще в пятилетнем своем возрасте? Или все-таки выдумываете?
Ольга Трифонова: Правда! Никто не верит. (Смех в студии.)
Леонид Велехов: Я верю, но выглядит это совершенно фантастически.
Ольга Трифонова: И он не верил, но я представила неопровержимые доказательства. Кстати, я живу напротив этого места. Это 1-я улица Ямского поля, куда все из-под моста поворачивают, чтобы проехать на телевидение. Там был мой детский сад. Это 1943 год был, мне было пять лет. Я не очень любила детский сад, часто стояла у ограды и смотрела сквозь решетку на прохожих. И особое мое внимание привлекал один человек, очень кудрявый, с какой-то трубой под мышкой. Его труба меня страшно волновала. Что за труба? И он ходил каждый день. И я сообразила, что это был он, когда он мне рассказал, что он работал на заводе неподалеку. Сказала ему, а он говорит: "Ты не можешь этого помнить. Ты это придумала". Я говорю: "Но ты был в ватнике". "И ватник ты придумала". Я говорю: "В грубых ботинках". "Это все легко придумать". Я говорю: "Да? А вот черная труба подмышкой – это что было?" И он онемел, потому что он вспомнил, что был редактором стеной газеты и носил этот ватман в черной тубе.
Леонид Велехов: Это просто в духе Феллини!
Ольга Трифонова: Да, ребенок стоит, идет юноша, а потом судьба сводит...
Леонид Велехов: Фотографий много, но он очень редко на фотографиях улыбается. Если взять фото, он производит впечатление, если не мизантропа, то замкнутого человека. Он таким был в жизни? Или он был человеком вполне себе даже веселым и общительным?
Ольга Трифонова: Очень веселым. Это обманчивое впечатление. Во-первых, он был застенчивым человеком. Отсюда такой образ на фото. Кстати, он очень любил цитировать Блока. Я говорю: "Ну, что ты всегда такой какой-то бу-бу-бу?" Он говорит: "Простим угрюмство – разве это//Сокрытый двигатель его?//Он весь – дитя добра и света,//Он весь – свободы торжество!" Вот угрюмство было в нем внешнее. На самом деле, он был необычайно веселым человеком.
Леонид Велехов: Из того, что я читал, из круга его друзей два имени для меня тоже очень притягательны. Он дружил со Слуцким Борисом Абрамовичем?
Ольга Трифонова: Очень! Слуцкий очень много решил в моей судьбе с ним.
Леонид Велехов: Что вы говорите?!
Ольга Трифонова: Да. У нас был долгий тягостный роман. Он был женат, я была замужем. То один решал уходить, другой был не готов, то другой.
Леонид Велехов: Не совпадали по фазе.
Ольга Трифонова: Да, московский роман такой. Как раз в фазе, когда я решила точно, что надо как-то закругляться, расставаться, у Слуцкого случилась большая беда – умерла его жена Таня, чудная женщина.
Леонид Велехов: Это была главная трагедия его жизни.
Ольга Трифонова: Да, главная трагедия. У него была депрессия. И Юра мне сказал: "Слушай, он прилетает из Дублтов.
Мы можем его встретить вдвоем?" Я говорю: "Слушай, но это будет неловко, что я с тобой. С какой стати? Он же знает, чья я жена". Он говорит: "Слушай, ему это абсолютно все равно, уверяю тебя. Он в таком состоянии, что даже не заметит, кто за рулем". В общем, сел в машину Боря с мертвенным белым неподвижным лицом. Это было страшное зрелище. Сзади сел. И мы поехали. Он жил на Балтийской улице. И где-то по дороге Юрий Валентинович сказал: "Боря, у тебя дома есть еда?" Тот сказал мертвым голосом: "Не знаю". Тогда Юрий Валентинович попросил остановиться и пошел в магазин покупать все ему. А мы остались вдвоем. И вдруг сзади раздался голос: "Оля, Юра очень хороший, не обижайте его". Вот так. Через свои страдания, через весь этот мрак, он все-таки послал мне то, что сейчас называется месседж.
Леонид Велехов: То есть он крестный отец вашей любви.
Грандиозно! При том, что они и разных поколений, Слуцкий старше, но они, мне кажется, были какими-то близкими фигурами.
Ольга Трифонова: Очень близкими, да.
Леонид Велехов: Эпоха в стихах Слуцкого и эпоха в прозе Трифонова отразилась необычайно глубоко и адекватно, в своей сложности.
Ольга Трифонова: Юрий Валентинович знал наизусть Слуцкого, очень часто его цитировал.
Леонид Велехов: И еще одна фигура, сегодня подзабытая, хотя совершенно грандиозная – это Твардовский, с которым Трифонова тоже многое связывало, не так ли?
Ольга Трифонова: Да, но там были сложные отношения.
Леонид Велехов: Не могу не коснуться еще одного этапа, который, мне кажется, для Трифонова был очень важным. Это его встреча с Таганкой. И два грандиозных спектакля, поставленных Юрием Петровичем Любимовым – "Обмен" и "Дом на Набережной". Что такое для Трифонова была эта встреча?
Ольга Трифонова: Да! Спасибо, что вспомнили об этом! Это очень важно! Во-первых, он обожал Юрия Петровича. Он был в него по-мальчишески влюблен. И Юрий Петрович при нем расцветал. Он ходил на все репетиции, хотя он очень дорожил временем. Веня Смехов вспоминает, что Трифонов сидел на репетициях, не делал никаких замечаний. Юрий Петрович говорил: "Юрий Валентинович, скажите, что вы думаете о том, что творят эти дрессированные собаки?!" (Смех в студии.) А Юрий Валентинович говорил: "У меня нет никаких поправок". Ему наслаждение было просто там сидеть и все это видеть, как это происходит. И когда ему кто-то сказал, желая сказать приятное, что, мол, книга лучше, чем спектакль, он ответил: "Это совершенно разные вещи".
Леонид Велехов: Конечно! Одно раскрывало и дополняло другое. Помирать буду, не забуду это начало, Высоцкий, "Спасите наши души", гремящее на весь зал. Этот грандиозный образ, созданный Давидом Боровским, дома-корабля! Я считаю, что это один из лучших спектаклей Любимова, один из лучших спектаклей советского театра. И представляю себе, какое счастье испытал Юрий Валентинович, когда такой спектакль вышел. Потому что он из книги самое важное поднял и сделал зримым. И Юрию Петровичу это произведение дало возможность то, что у него на душе накипело по поводу эпохи, по поводу сталинщины высказать в такой непрямой, аллегорической, метафорической форме. Все соединилось. Лучшего альянса с авторами-современниками у Любимова не было, чем с Трифоновым. Ольга Трифонова: И я хочу вспомнить в этой связи еще Владимира Семеновича Высоцкого.
Леонид Велехов: Что-то Юрия Валентиновича и с Владимиром Семеновичем связывало? Ведь он не играл ни в одном из этих двух спектаклей.
Ольга Трифонова: Не играл, но участвовал в его судьбе. Он выступал на обсуждении "Дома на Набережной". И это было самое лучшее, самое умное и самое тонкое выступление. С Юрием Валентиновичем они виделись редко, как-то мимоходом, мы в одном поселке жили. Но у них была какая-то необычайная нежность друг к другу. Вот это было очень трогательно. Всегда, когда они встречались, была такая эманация тепла и чего-то очень подлинного и дружественного.
Леонид Велехов: Замечательно! Это было очень интересно, это было очень нежно и очень глубоко, спасибо.