Новый выпуск программы о настоящих личностях, их судьбах, поступках и взглядах на жизнь. В студии "Культа личности" легендарный художник Борис Мессерер. Ведущий – Леонид Велехов.
Леонид Велехов: Здравствуйте, в эфире Свобода – радио, которое не только слышно, но и видно. В студии Леонид Велехов, это новый выпуск программы "Культ личности". Она не про тиранов прошлого, она про настоящие личности, их судьбы, поступки, их взгляды на жизнь.
У нас в гостях сегодня человек с уникальной родословной и не менее уникальной собственной творческой биографией – художник Борис Мессерер.
(Видеосюжет о Борисе Мессерере. Закадровый текст:
Борис Мессерер – легендарная личность отечественной культуры по рождению и по собственной биографии. Сын Асафа Мессерера, знаменитейшего советского танцовщика и педагога, выучившего целую плеяду звезд Большого балета. Кузен Майи Плисецкой. Но, главное, на самом Борисе Асафовиче, вопреки расхожей истине, природа категорически отказалась отдохнуть. Это выдающийся художник очень широкого творческого диапазона – станковист, график, один из лучших сценографов в советском и послесоветском театре, с именем которого связаны такие замечательные спектакли, как "Кармен-сюита" в Большом, "Назначение" в "Современнике", "Самоубийца" в Театре сатиры, "Дальше тишина" в Театре Моссовета, "Три возраста Казановы" в Вахтанговском…
Судьба связала Бориса Мессерера с Беллой Ахмадулиной, и история их любви, длившаяся без малого сорок лет, запечатленная в ее стихах и его живописных работах, – это отдельная легенда, сама по себе произведение искусства. Равно как и знаменитая мастерская Мессерера на Поварской, 20, где гостили и грустили, веселились и пили вино лучшие люди отечественного искусства 60–90-х годов прошлого столетия.
Хорошо сказал о Борисе Мессерере один из таких людей, поэт Александр Кушнер:
Есть в Мессерере что-то от Матисса,
Так любит он домашний интерьер,
И в то же время чудится кулиса
И театральный блеск больших премьер…)
Студия.
Леонид Велехов: Я не знаю в современности человека, чье рождение и последующая жизнь были бы окружены таким созвездием именем – родственных или дружественных, – как ваша. Но, прежде всего, конечно, это семья, это знаменитый клан Мессереров-Плисецких, с которого я и хотел бы начать. Его ведь действительно считали и называли в театральном мире, кто с каким отношением, естественно, с разным, – кланом. Это так?
Борис Мессерер: В жизни это не совсем так бывало. Здесь есть маленькое преувеличение. Потому что это не были идеальные всегда родственные отношения. Они бывали и напряжены временами. Да, это клан, несомненно, по родственным отношениям, но это не елейный такой клан, где все так дружно живут, как бывает в некоторых семьях. Здесь свои противоречия, свои сложности были, хотя все друг к другу, на самом деле, относились очень хорошо.
Леонид Велехов: Для меня, например, свидетельством, доказательством силы и сплоченности этого клана, прежде всего, остается эпизод 1938 года, когда Мессереры спасали маленькую еще совсем Майю, будущую Майю Михайловну Плисецкую, и ее брата. Для меня это эпизод, как из фильма "Список Шиндлера"!
Борис Мессерер: Да, пожалуй, так и есть.
Леонид Велехов: А как это происходило?
Борис Мессерер: Это трагические страницы истории и нашей семьи. Неожиданно был арестован Михаил Плисецкий, отец Майи, крупный политический деятель, дипломат. И вскоре пришли за его женой, Рахилью, которая была, как вы знаете, матерью Майи Плисецкой и еще двух детей, Александра и Азария. Это чудовищная практика того времени, когда арестовывали не только "врагов народа", но и их жен и детей – как "ЧСИР", что значит "члены семьи врагов народа". Причем Азарий был грудной, всего 3 месяца. Пришли за Рахилью, а Майя и Александр были в Большом театре, смотрели спектакль. Все родственники боялись, что они вернуться в момент обыска. И поэтому они перезвонились там как-то все и стали караулить детей у выходов из Большого театра. Ведь детей могли не то, что арестовать, но отослать в детские дома.
Леонид Велехов: Как это и делалось.
Борис Мессерер: Да. А там было обезличивание – давали другие имена, другие фамилии. И людей потом трудно было найти. Так было у Василия Аксенова с его братом. Он пропал без вести. Никто его найти не мог. Этого очень боялись. Слава богу, когда дети вышли из театра, родственники их встретили и увезли к себе. Александра усыновил мой отец, мы вместе с ним росли, а Майю взяла Суламифь.
Леонид Велехов: Сестра Александра Михайловича, тоже знаменитая танцовщица.
Борис Мессерер: С огромной биографией танцовщица. Очень любопытная история вклинивается. Нурсултан Назарбаев, президент Казахстана, не так давно сделал встречу тех, кто сидел в этом лагере, куда угодила Рахиль с грудным Азарием. Его называли "АЛЖИР" – Акмолинский лагерь жен изменников родины. Это была замечательная инициатива, такая встреча. Нам бы подумать об этом.
Леонид Велехов: Я даже не знал об этом. У нас она как-то не прозвучала.
Борис Мессерер: Нам совершенно наплевать на все это. А вот в Казахстане так. И на эту встречу пригласили Азария. Он давно живет за границей, работает в Лозанне в Швейцарии, в балете Бежара 20 лет, репетитором, балетмейстером, класс ведет.
Леонид Велехов: Он давно уже заграничная птица. На Кубе сколько лет проработал.
Борис Мессерер: Давно! Так вот, в Астане, на приеме к нему подошел Назарбаев и говорит: "Азарий Михайлович, расскажите, как вы там сидели". А тот ответил: "Я не сидел, я лежал". (Смех в студии)
Леонид Велехов: Остроумный какой человек.
Борис Мессерер: Да. А сейчас я буду публиковать документы – история ареста, допросов и трагического конца Михаила Плисецкого. У меня есть эти документы. Одно время архивы ГКБ были открыты, и мой дядя переписал это все. История ужасная! "Тройка" решала судьбу человека. Там написано: "Заседание с 16:45 до 17:00". И через полчаса приговор приведен в исполнение.
Леонид Велехов: Человеческая жизнь просто была обнулена в своей ценности. Конвейер такой.
Борис Мессерер: Причем, этот человек так и не узнал, какое чудо он произвел на свет в виде Майи Плисецкой.
Леонид Велехов: Да. Но главой вот этого клана, все-таки я позволю себе повторить это выражение, был Асаф Михайлович, да?
Борис Мессерер: Да, да.
Леонид Велехов: А что вы взяли от него? Потому что Асаф Михайлович был человек очень волевой, очень энергичный. Я помню, как он на своем 80-летнем юбилее танцевал своего знаменитого "Футболиста", показывал Васильеву.
Борис Мессерер: Вот, может быть, работоспособность и взял. Он приезжал на отдых в Поленово, под Тарусой, там был дом отдыха Большого театра в те годы. И вот он каждый день на отдыхе занимался классом. А другие артисты, которые были одного года с ним, проходили мимо: "Как, Асаф Михайлович, вы занимаетесь?!" А они в это время выпивали, загорали, ездили на лодках. А он неуклонно час занимался классом. Ничто не могло ему помешать это делать. Наверное, все-таки эту сторону я как-то наследовал.
Леонид Велехов: Мессерер– имя известное и памятное до сих пор. Но ваша мама тоже была звездой – Анель Судакевич.
Борис Мессерер: Да, она была звездой немного кино. Она была изумительно красивой женщиной. Но она не перешла в звуковое кино.
Леонид Велехов: А это ведь со многими случилось...
Борис Мессерер: Да, дело в том, что она не была актрисой настоящей. Ее за красоту брали больше в кино. В главных ролях во многих фильмах она снялась.
Леонид Велехов: "Поцелуй Мэри Пикфорд"…
Борис Мессерер: С Ильинским, к слову.
Леонид Велехов: С Ильинским, с самой Мэри Пикфорд, с Дугласом Фэрбенксом.
Борис Мессерер: В звуковое кино она не перешла, хотя ее, я помню, звали на эпизодические роли, у Эйзенштейна она снималась в окружении королевы польской в "Иване Грозном", у Швейцера, у Климова в "Агонии". Породистое лицо, мало для каких ролей в советском кинематографе это могло пригодиться. Вот великая актриса Любовь Петровна Орлова: ее внешность абсолютно подходила здесь. Она была очень русской, и при этом замечательной актрисой.
Леонид Велехов: Хотя была породистая! Скрывала это, но была родом из тех самых Орловых.
Борис Мессерер: Да. А моя мама не подходила для советских фильмов – у нее был нос с горбинкой. Такая красота аристократическая.
Леонид Велехов: Но мама очень удачно переменила профессию – она стала художницей.
Борис Мессерер: Да, она стала художницей, с театром была связана – делала спектакли "Клоп", "Баня" с Плучеком. А потом стала в цирке работать. Она была главным художником сначала Московского цирка много лет, а потом Союзгосцирка.
Леонид Велехов: Это легенда или правда, что клетчатую кепку Олегу Попову она придумала?
Борис Мессерер: Да, она. Он тоже стоял у истоков этой идеи, но эскиз нарисован ею.
Леонид Велехов: Рисование, художничество – это вам от нее пришло? Как это случилось?
Борис Мессерер: Может быть. Хотя я немножко был растерян в юности, потому что в детстве я рисовал, а потом это не продолжилось по жизни. И когда надо было в конце школы решать, куда поступать, я побоялся идти в художественный вуз. Не уверен был, что выдержу там экзамены. А пошел в Архитектурный институт. Изумительный институт, изумительный. Очень высоко я его ценю. Просто время было такое, когда не было архитектуры. Хрущев строил эти длинные лежачие небоскребы.
Леонид Велехов: Лежачие небоскребы – замечательно! Потому что они были длинные и низкие?
Борис Мессерер: Длинные, бессмысленные, четырех– и пятиэтажные. Это было невыносимо строить.
Леонид Велехов: Я читал, что институт-то был архитектурный, но одним из ваших учителей там был совершенно грандиозный художник, Артур Фонвизин.
Борис Мессерер: Это не там было.
Леонид Велехов: А где это было?
Борис Мессерер: Артур Фонвизин – просто по жизни так вышло.
Леонид Велехов: Фонвизин много вам дал?
Борис Мессерер: Очень много!
Леонид Велехов: Потому что когда я смотрю ваши акварели, я вспоминаю как раз Фонвизина.
Борис Мессерер: Несомненно. Он изумительный, дивный художник. В страшной бедности жил со своей женой Натальей Васильевной.
Леонид Велехов: Серьезно?!
Борис Мессерер: В однокомнатной квартирке на Соколе.
Леонид Велехов: А сейчас его эскизы и подмалевки стоят несколько десятков тысяч долларов.
Борис Мессерер: Да. И потом я также был связан с детства с Александром Григорьевичем Тышлером. Это был мой кумир. Я с ним много встречался. Целые куски жизни с ним проходили.
Леонид Велехов: А ведь и Фонвизин, и Тышлер в своей живописи, как мне кажется, очень связаны с театром. Фонвизин спектакли не оформлял, но он рисовал театр.
Борис Мессерер: Да. Он в цирке рисовал скачущих наездниц.
Леонид Велехов: У него много актерских портретов – например, изумительный портрет Зеркаловой. А Тышлер и в театре работал.
Борис Мессерер: Да, много лет.
Леонид Велехов: И Тышлер страшно театральный художник, не считая того, что много спектаклей оформил.
Борис Мессерер: Так и есть. Все совершенно правильно. В ГОСЕТе работал. Я видел его спектакль в Александринке, "Смерть коммивояжера".
Леонид Велехов: Ваш переход и вхождение в театр тоже, видимо, был связан с такими учителями?
Борис Мессерер: Да, конечно. Вообще, в театре в те годы многие художники спасались. Потому что в театре существовало понятие условности, даже в самом кондовом театр, но все равно понятие условности существовало. А в живописи – нет. Только махровый соцреализм. Продавали картины только через художественные салоны, где был свой худсовет. Малейший намек на нестандартное изображение – и картина отвергалась.
Леонид Велехов: И громили ведь бесконечно, вплоть до конца 1950-х, уже остатки этих группировок, бубновалетчиков и прочих.
Борис Мессерер: Громили бесконечно.
Леонид Велехов: А потом уже Никита Сергеевич подхватил эту эстафету.
Борис Мессерер: Да. Ну, отсутствие культуры, что ж. Это отсутствие всякой культуры.
Леонид Велехов: А теперь о вашем творчестве. Вы ведь как художник многолики. Кем вы себя считаете по преимуществу?
Борис Мессерер: Я всегда хотел считать себя прежде всего живописцем. Станковую графику я тоже делаю. Конечно, очень много сил я отдал театру. Ведь менять профессию очень непросто. Это только кажется, что архитектура близка к живописи, к театру. Это не так. Помочь она может чем-то, но это совершенно разные профессии, и практика другая. Конечно, можно было сразу стать художником-авангардистом и нигде не работать. Но это было очень проблематично в те годы. Семью надо было содержать. Жена у меня была балерина Большого театра, Нина Чистова. Мне для престижа нужно было как-то зарабатывать. И надо было где-то работать. И вот тут начались мои театральные попытки. Я начал что-то делать. Это шло через моих друзей, через Игоря Квашу, артиста театра "Современник". Мы очень близки были с ним.
Леонид Велехов: И "Современник" только-только начинался тогда.
Борис Мессерер: Только начинался. Он меня познакомил с Олегом Ефремовым. Мы начали дружить вместе. Я восхищался этим театром, его первопроходческими идеями. Хотя у него очень путанная была платформа. Ее не было по существу. Они хотел освежить идеи МХАТа, идеи, как Ефремов говорил, КС (Константина Сергеевича). Он исповедовал теорию Константина Сергеевича. Все шло через актера. Он любил театр переживания в отличие от театра представления. Пока я все это понял, большой период был трудный для меня. Но, так или иначе, мы стали дружить и стали исповедовать общий взгляд на какую-то революционность в искусстве в целом. Я пришел в "Современник" и делал первые свои спектакли там, и приобрел какой-то опыт. Они были очень успешны, эти спектакли. Они сразу вывели меня на передовые рубежи в театральном искусстве.
Леонид Велехов: И сразу создали имя.
Борис Мессерер: Правильно говорите, да. И вот тут меня и пригласили в Большой театр, оформлять спектакль "Подпоручик Киже" Прокофьева, который делали Александр Лапаури, артист балета, и Ольга Тарасова.
Леонид Велехов: Большой, "Современник", кроме того, вы работали и в Сатире, и в Моссовете, и в Вахтанговском…
Борис Мессерер: Это уже потом.
Леонид Велехов: Да, я понимаю. Но я хочу сказать: такое театральное разносилье, какая должна быть пропорция у театрального художника – между пониманием стиля театра и привнесением своего собственного?
Борис Мессерер: Это самые трудные проблемы. Понимаете, природа работы театрального художника очень сложная. Она не полностью зависит от художника, а еще и от того, куда тебя пригласят, на какой материал, какой режиссер. Вот с Олегом мы дружили, а художественно не всегда совпадали.
Леонид Велехов: Театральный художник должен уметь, как кто-то сказал, когда надо – под Герасимова, а когда надо – под Пикассо? Или это все-таки цинизм?
Борис Мессерер: Это все-таки цинизм, да. Я считаю, что надо обязательно свое лицо иметь. Я видел, сейчас архитекторы приходят с альбомом и говорят – вам в таком стиле сделать или в таком? И они все могут. Но я против этого. Я это не уважаю. Я считаю, что художник должен иметь свое лицо. Вот обрести его, не хочется говорить "в борьбе" с режиссерами, потому что мы как бы помощники режиссеров, но в вот в этой противоречивой работе непросто, очень непросто. Я всю жизнь об этом думал. Я лично всю жизнь был поклонником Театра на Таганке и творчества Юрия Петровича Любимова. А в Музыкальном театре, пожалуй, самый удачный мой спектакль это "Кармен-сюита" Альберто Алонсо, который был изумителен, привнес сюда идею модерна. История создания спектакля была замечательная, переселили косность Большого театра. Как и с "Подпоручиком Киже".
Леонид Велехов: Это ведь сперва, кажется, задумывалось как концертный номер?
Борис Мессерер: Да, потому что нельзя было сказать дирекции, что мы будем ставить новый балет на музыку Бизе, "отредактированную" Щедриным. Даже Плисецкая не могла это сказать дирекции Большого театра. Это категорически отвергли бы. Ей самой не давали танцевать то, что она хочет. Вот танцуй себе "Лебединое озеро", и все. А она творческий была человек. Она хотела танцевать новое что-то. Это не давали. Она хотела танцевать Джульетту – нельзя! Сейчас дико звучит – почему Плисецкая не могла танцевать Джульетту?! Узаконился образ Улановой. Изумительный образ. И по-другому нельзя. И Лавровский не видел ее в роли Джульетты. Да, Уланова несла в себе черты такой одухотворенности, ее пробег взволнованный…
Леонид Велехов: Незабываемый! Даже на телевидении не теряется.
Борис Мессерер: Да. А Плисецкая в Джульетту вносила жизненную страсть, темперамент. Это созвучно идеям Ренессанс! Такая Джульетта была. Может быть, она и была одухотворенной, но она была еще и земная.
Леонид Велехов: Конечно! Она очень чувственная была. Иначе не случилось бы того, что случилось.
Борис Мессерер: Да. Вот она не могла пробить. Эпопея была длиннейшая. Сколько лет она хотела показать. Не допускали.
Леонид Велехов: У нее уже была готова партия?
Борис Мессерер: Да, она подготовила. Не хотели смотреть, отменяли показы. И также потом она пробивала "Кармен-сюиту", которую тоже никто не собирался вставлять в репертуар, отпускать на это деньги.
Леонид Велехов: А вам с двоюродной сестрой как работалось?
Борис Мессерер: Непросто с ней работалось. Я ее очень любил, восхищался ею, но тоже свои трудности имелись в этом вопросе. Она поражала увлеченностью. Когда шла работа, она могла вечером звонить каждый день и час говорить по телефону. Она жила этим. Это пример того, что она просто жила театром, жила ролью. Она приходила, уставшая, ложилась, ноги кверху поднимала, чтобы отдыхали, и час или больше могла говорить по телефону, обсуждая все перипетии этого дела. Подытоживая театральную тему: театр театром, но я всегда рисовал свои картины. Я хотел быть всегда свободен.
Леонид Велехов: Об этом мы сейчас и поговорим. Знаменитая мастерская на Поварской, 20. Это что было в большей степени: светский салон или подполье, может быть, не диссидентское, но нонконформистское?
Борис Мессерер: Не так и не так. Мастерская была всегда предназначена для работы. Это только рабочее место. Светскость – это условно приклеилось, потому что уж очень много людей там бывало. А бывали они по простой причине. Когда мы соединились с Беллой Ахмадулиной, то у нее были свои друзья, клан друзей, и у меня был клан друзей. У меня больше художники, а у нее больше писатели. Вот эти два объединения людей составили уже огромное число посетителей мастерской.
Леонид Велехов: То есть мастерская стала тем, чем она стала, когда вы встретились с Беллой Ахмадулиной?
Борис Мессерер: Да. Потому что все хотели бывать, хотели видеть Беллу. Потом все перемешалось, все стали общими друзьями, но начиналось это так. А я оказывал гостеприимство. Я же всех знал – и того же Вознесенского, и Васю Аксенова – еще до Беллы. Просто совпало это все. И того же Бродского знал до Беллы.
Леонид Велехов: Кажется, Битов вас назвал королем московской богемы. Во-первых, насколько справедливо это? Во-вторых, как богемность сочеталась с вашей колоссальной работоспособностью?
Борис Мессерер: Вы правильно говорите, за меня отвечаете. Так и есть. Это условный термин – богемность. Я всегда работал исступленно. Во-первых, количество спектаклей, количество картин огромное. К этому приплюсовывалось то, что я увлекся офортами, литографией. Для этого нужно определенное оборудование. Я делал это на станции Челюскинская Ярославской железной дороги. Я туда ездил упорно годами делать офорты, литографии. Это очень кропотливая работа, связанная с большими техническими трудностями. Потом я построил станок огромный, который уже в мастерской у меня был.
Леонид Велехов: А мастерская когда появилась?
Борис Мессерер: В 1968-м. В 1966 она задумывалась с Левой Збарским. А с Беллой мы встретились в 1974-м. Стихийно как всегда, случайно.
Леонид Велехов: Это правда, что когда вы с ней встретились, вы ее стихов не знали?
Борис Мессерер: Правда.
Леонид Велехов: А почему такой пробел в образовании?
Борис Мессерер: Да, странный пробел. Хорошо как: про-бел. И тут ее имя есть. (Смех в студии) Первый раз я ее увидел в Доме кино, который располагался тогда как раз на Поварской улице.
Леонид Велехов: Там, где Театр киноактера теперь, да?
Борис Мессерер: Да. Она зашла, вся в снегу, без головного убора со снежинками на челке, в шубке. Мы с Левой стояли на каблуках, потому что очень мокрый пол был, весь в талом снегу. Я спросил Леву: "Кто это?"
Леонид Велехов: Вы ее и в лицо не знали? И фильм "Живет такой парень" не смотрели?
Борис Мессерер: Нет. Мне запал этот образ сразу. Но мы не сразу познакомились. Одно время я жил у метро "Аэропорт", там дом кинематографистов. Моей подругой тех лет была Элла Леждей. Я там с ней жил.
Леонид Велехов: Знаменитая красавица, "Следствие ведут знатоки"…
Борис Мессерер: Да, но это уже позже.
Леонид Велехов: Но это главное, что ее прославило.
Борис Мессерер: Я гулял с собачкой Эллы, ее звали Рикки, а Белла гуляла с пуделем Фомой. Мы встречались во дворе. Потом Белла написала стихи: "Благодарю несравненного Рикки//За соучастие в нашей судьбе". А я до этого стихи ее не читал. А в то время, когда мы уже познакомились, я не хотел их читать. Потому что вокруг Беллы всегда толпилось огромное количество людей с графоманскими наклонностями, поклонников – не то стихов, не то самой Беллы. Это трудно было разделить, но я для себя не хотел превращаться в их подобие. Я и так был очарован образом. Мне достаточно этого было.
Леонид Велехов: Действительно, было удивительное совершенно соединение образа поэтического и жизненного, женского.
Борис Мессерер: И когда мы стали вместе уже, совпали полностью, как-то я пришел после трудового дня, а Белла сидела и писала на большом листе бумаги стихотворение "Потом я вспомню, что была жива,//зима была и падал снег…" и т. д. Это было первое ее стихотворение, которое я прочел. Я сразу взял этот листок… У меня такая мансарда, скошенный потолок, я взял огромные гвозди, которые почему-то называются – малые реставрационные гвозди… (Смех в студии) Я даже не представляю себе, какими тогда должны быть большие реставрационные гвозди! Вот этими малыми реставрационными гвоздями я прибил лист с ее стихами к потолку, как парус. И он висит до сих пор. Прошло уже с тех пор 40 лет.
Леонид Велехов: Вы ведь были нонконформистом и по жизни, и в творчестве. А диссидентом вы были, инакомыслящим? Или вы художник чистой воды?
Борис Мессерер: Художник чистой воды. Потому что прямое диссидентство не входило в мою художественную программу. Так же, как у Беллы. Белла никогда не была диссиденткой. Мы кровно дружили с диссидентами. Я могу перечислить все эти имена, начиная с Андрея Дмитриевича Сахарова, продолжая Левой Копелевым и Володей Войновичем, Жорой Владимовым... Огромный список имен там. Но в прямом смысле диссидентами мы не были, потому что мы не участвовали в политике. Белла просто игнорировала Советскую власть в своих стихах. Она просто ее не замечала, что было непереносимо для руководителей Союза писателей. Она писала про природу, про судьбы людей, про трагедии человеческие, про черноту жизни, если хотите, про разрушенные церкви, про убожество сельской жизни. Про все, что угодно. Но коммунистическую идеологию она просто не замечала.
Леонид Велехов: Но ведь в этом незамечании, особенно в ту эпоху, была гражданская позиция.
Борис Мессерер: Да, но это не называется диссидентством в прямом смысле. Но когда Вася предложил эту идею с "Метрополем", то, конечно, мы живейшим образом на это откликнулись. Весь круг диссидентов был нашими ближайшими друзьями. И мы их страшно поддерживали. Мы ездили к Жоре Владимову без конца, и с Володей Войновичем общались без конца. Их же бросили тогда все. Мы были единственные, кто их поддерживал.
Леонид Велехов: Не опасались?
Борис Мессерер: Опасались. А что ж было делать? Тут уж мы не отступали ни на йоту. Все время были с ними. Очень многие люди в то время гордились диссидентскими подвигами – пребыванием и в тюрьме, и в лагерях. Но художественно они не всегда были на высоком уровне. Это была скорее программность жизненная, а не творческая.
Леонид Велехов: Вообще, это трудно, наверное, на самом деле, соединить.
Борис Мессерер: Трудно.
Леонид Велехов: Наверное, один из редких примеров – это Таганка и Любимов.
Борис Мессерер: Да. Мы были очень принципиальны в выборе друзей, но мы не писали каких-то памфлетов против Советской власти. Это не входило в нашу жизненную и творческую программу.
Леонид Велехов: Вы упомянули "Метрополь". А в чем был замысел? Что и кому вы хотели доказать?
Борис Мессерер: Все было очень просто. Отступать было уже невозможно. Нельзя было без конца писать то, что хотелось власти, а не писать то, что человек видел. Вот против цензуры это было направлено. Во всем журнале не было ничего антисоветского.
Леонид Велехов: А вы ожидали такой силы удар, как тот, что обрушился на вас?
Борис Мессерер: Нам досталось, конечно. Мы были включены в "черные списки". Нельзя было печататься, ей запрещали. Меня выгнали сразу из трех постановок, которые я делал в то время. У Жени Симонова я делал спектакль "Тринадцатый председатель"…
Леонид Велехов: Очень хороший спектакль был с Галиной Пашковой.
Борис Мессерер: Да. Меня выгнали с этого спектакля. Симонов сказал: "Я сделать ничего не могу. Приходил человек из КГБ и сказал, что запрещает вашу фамилию на афишах нашего театра". И по существу вот это время мы сидели без денег. Деньги, конечно, всегда нужны. Но все стоило безумно дешево тогда. Я помню эти цены, когда колбаса стоила 2 рубля 20 копеек. Бутылка водки – 3.87..
Леонид Велехов: 3,87 – это уже когда подорожало.
Борис Мессерер: Так что это не было роковым чем-то. Что-то удавалось все равно получить, какие-то авторские, какие-то там заказики. Потом этот запрет сошел на нет.
Леонид Велехов: Подводя некоторые итоги нашему разговору… Вы пережили сталинщину, оттепель, застой, перестройку, развал СССР, надежды на возрождение России. То, что происходит сейчас, это движение вперед или вспять?
Борис Мессерер: Я думаю, что все-таки вспять, конечно. Вводить цензуру, это неправильно. Это мешает развитию общества и людей. Это совершенно неверно, на мой взгляд. И такой националистический момент неправильный, который сейчас существует. Упор на этот патриотизм безумный. Надо шире смотреть на вещи. Не следует замыкаться в квасном патриотизме.
Леонид Велехов: Как вы можете объяснить для себя возрождение сталинских, просталинских настроений?
Борис Мессерер: Это шаг назад. Имя Сталина для меня проклято.
Леонид Велехов: В современной действительности, общественной и политической, вы чувствуете себя скорее инакомыслящим или скорее лоялистом?
Борис Мессерер: Я считаю, что никакого возврата к сталинским нормам быть не должно. Не может быть никакой скульптуры Дзержинского в городе. Это бред. Никакой общественный опрос не может этому помочь, потому что ничего не должно решать мнение большинства. Это абсолютная для меня истина. Решают просвещенные люди, а не большинство, которое за что-то проголосует…
Леонид Велехов: Ваша мастерская должна быть наполнена тенями тех, кто ушел…
Борис Мессерер: Так и есть.
Леонид Велехов: Какие тени там бродят чаще всего, больше всего, и кого вам больше всего не хватает?
Борис Мессерер: Конечно, в первую очередь, это Белла. Ее образ там присутствует, витает, он всегда там. И стихи ее дивные про мастерскую, про граммофоны: "Пируй и пей за время оно,//за граммофоны, за меня!" Ее образ, конечно, реет в пространстве этой мастерской. Очень много замечательных людей там бывало. Я с нежностью всегда вспоминаю Веничку Ерофеева, с которым я был очень дружен. Веничка там бывал… Я сейчас пишу книжку мемуаров обо всех этих людях и о семье, о которой мы говорили в начале. Книжка называется "Промельк Беллы". Такой немножко затянувшийся промельк на тысячу страниц. (Смех в студии) Но для меня вся жизнь промельк, наверное, как и для каждого человека. И эти 36 лет, которые мы с ней прожили, это тоже все равно промельк… Я много пишу о Володе Высоцком. И более старшего поколения людей вспоминаю, таких, как Павел Григорьевич Антокольский, Анастасия Ивановна Цветаева. Вспоминаю, как мы замечательно с Беллой встречались с Набоковым во время поездки в Швейцарию в 1977 году. Мне Володя Высоцкий сказал: "Поедем со мной в посольство, бери две въездных визы". Я говорю: "Зачем?" Он говорил: "Две бери! Обязательно захочется куда-нибудь поехать. Пригодится. И я с тобой поеду!" И мы поехали с ним во французское посольство. Володя сказал: "Дайте Боре двойную визу обязательно, въездную". Это очень пригодилось.
Леонид Велехов: Замечательно! Это было просто прекрасно!