Перевод украинской аферы в вегетативное состояние не стал сигналом к миру. Вместо войны на востоке началась война на юге – границы вооруженного вмешательства расширились, рамки здравого смысла сузились до перекрестья в прицеле автомата. "Цель должна быть уничтожена!" – кричат безумные дикторы безумных каналов безумного телевидения. Кажется – все это там, в далекой, неведомой стране, среди песка и верблюжьих колючек. Но это мираж! Настоящая цель ближе – мы, каждый из нас. Нас заставляют ненавидеть, а это значит действовать, не размышляя, не колеблясь, не сомневаясь. Перестать думать, задавать вопросы: ненависть всегда права, как правы летящие в небе ракета или пикирующий бомбардировщик. Не к тебе, а от тебя. Умри он сегодня, а я завтра. Россия побеждена ненавистью, утомлена подозрительностью, унижена мерзостью злорадства и злопыхательства. Мог ли кто-нибудь из нас представить себе, что спустя четверть века после падения Берлинской стены Европа и Россия окажутся на грани новой холодной войны? Об этом – написанное мною недавно письмо в адрес одного из главных практиков "Русского мира", часть нашей с ним неспешной переписки, начавшейся ровно год назад, в разгар украинского кризиса.
Дорогой NN,
перед ответом на Ваше письмо решил выдержать долгую паузу в уверенности, что события последних месяцев станут лучшим ответом, чем мое косноязычие. Так и произошло. Говорю это без удовольствия, со скорбью – искренней, не деланной.
Была надежда, что кровопролитие на Украине будет остановлено. Что прервется нить, связывающая донбасских политиков с кремлевскими кукловодами, что выйдет на свет Божий правда о том, кому же все-таки понадобилась русская кровь, кто в очередной раз "заказал" Россию – не эту пародию на Северную Корею, а ту, великую, в которой не было ни эллина, ни иудея, а уж тем более хохла или кацапа, в которой Ган чувствовал себя так же привольно и, простите за неуклюжесть, “правильно”, как и Москвин. Страну от Атлантики до Тихого океана. Страну, хозяином которой был русский народ.
Вы возразите, возможно, сказав, что этого не было. Что Россия всегда была разделена, разбросана по поверхности земной щедрой рукой провидения. Верно. Даже более того: России и не было вовсе, а была вера в нее. Вера в то, что можно устроить мир иначе, что можно построить если не Царство Божие, то хотя бы некое его подобие. Что если и подобия нельзя, то мечтать о таком Царстве уж точно не зазорно.
Гармония, симфония, единение – то, чего не было в России материальной, расцвело в России идеальной – в русской поэзии, литературе. Мы сверяли свою жизнь не с компасом и полюсом, а с Пушкиным, Толстым, Бальмонтом. Простая русская, провинциальная дама Елена Блаватская, оказавшись в Индии, создала там свою Россию, под пальмами и на берегу теплого океана проповедуя мировое братство. Теософия – не что иное, как гостеприимно распахнутые двери русского дома, в котором есть место для всех, даже самых малых. Великий Менделеев узрел братство элементов в, казалось бы, костном, лишенном человеческого тепла мире химический соединений.
Возможно, эти сравнения не покажутся Вам очевидными. Но ведь как точно они отражают саму суть русского человека, душевно связанного со всем и каждым живым существом, суть русской культуры, открытой навстречу всему и вся, без различия чинов и званий.
Веры не стало, а вместе с ней не стало и России
Величайшей ошибкой последнего Государя было ввергнуть страну в пожар Великой Войны, первой жертвой которой стала вера в победу добра. Единая ткань русской, европейской, вселенской жизни была разорвана, растоптана на полях сражений в Восточной Пруссии, Фландрии, Закарпатья. Веры не стало, а вместе с ней не стало и России. Нет ее больше, и вряд ли возникнет она наново.
Большевизм стал возможен только потому, что иссякла вера в добро. Как и новозаветная толпа, которая, потеряв веру в Благое, требовала “Распни Его”, русский народ выдал на поругание захватчикам не царя и не бояр, но самого себя. Отказ от себя, своего будущего, своего собственного "я", растворение в прахе земном – вот та участь, которую он не только безропотно принял, но избрал.
В августе 1991-го Ельцин, кажется, был намерен принять вызов истории и возродить Россию, освободив ее от бремени советской оккупации. Был провозглашен День независимости, запрещена Компартия, открыты архивы КГБ, с готовностью приняты и провозглашение независимости Прибалтикой, государствами Средней Азии. В согласии с Украиной и Белоруссией заявлено о роспуске СССР. Была допущена – и даже поощрялась – многопартийность, многоукладность, провозглашено и утверждено право частной собственности, по всей стране возрождались церковные приходы и монастыри. Был упразднен Варшавский договор. Россия стала полноправным участником мировой экономической системы, открыла свои границы и порты для иностранной торговли, начала систематически привлекать иностранный капитал.
Прошло двадцать лет, и Россия 90-х изглажена, изгнана из памяти России современной, середины второй декады 2000-х. Вернулись отчаяние, неизбывная горечь разъятости мира – когда не только диалог, но и сама возможность его немыслимы. Упущены колоссальные возможности для создания современных институтов гражданского общества, всеевропейской безопасности, структур всеобъемлющего экономического сотрудничества. Остались и даже укрепляются европейские границы, ограничения в сферах культурного сотрудничества, обмена не исчезли, а превратились в норму. Хрустящая купюра стратегии оказалась разменяна на стертую мелочь бессмысленных саммитов, торжественных заседаний и громких заклинаний-коммюнике.
Что стало тому причиной? Мне кажется, что их две.
Первая – это, безусловно, неготовность Запада к тем переменам, которые произошли на Востоке. Неспособность эти перемены оценить, разобраться с тактикой и уж тем более выработать стратегию. Ее просто не было. Не было людей, способных оценить масштабы и размах тех возможностей, которые открывались тогда перед всем мировым сообществом, не только перед Россией, с окончанием холодной войны. На смену мыслившему эпохами Миттерану пришел манипулятор Ширак, Маргарет Тетчер сменил статист Мейджер. Предел воображения немецких стратегов был достигнут и перекрыт с лихвой – объединение Германии, бесконфликтный “разъезд” республик СССР, вывод российских войск из Восточной Европы… Казалось, что геополитика исчерпала саму себя. Президент Клинтон тратил больше времени на семейные драмы, чем на развитие диалога с Россией, списанную Вашингтоном со счетов мировой политики в том числе и благодаря эксцентричности позднего Ельцина.
Получив все, о чем только можно было мечтать, Запад потерял стратегическую инициативу. Результат – была выбрана тактика “поживем – увидим”, расчет на месяц, квартал, год. В отличие от пессимистов в третьем поколении, проповедовавших неослабное давление на Россию, хор оптимизма был жидок и нестроен. Настаивавших на сближении и даже союзе с Россией скоро заглушили голоса тех, кто с самого начала перестройки видел в происходящем больше рисков, чем возможностей. Боялись всего: что за развалом СССР последует развал РФ – неконтролируемый, кровавый хаос. Боялись сотен тысяч, миллионов беженцев, потери контроля над ядерным оружием, толп оборванных, вооруженных до зубов орд на границах Европы. В умах аналитиков в Вашингтоне, Берлине, Париже и Вене царил разброд и многоголосица, всегда пагубная для выработки четкой политической линии.
Масла в огонь подливали и властные элиты получивших независимость бывших республик Союза, пытавшиеся конвертировать страхи и фобии в наличные экономической и военной помощи и, шантажируя Запад реальными и гипотетическими угрозами, набивавшие цену своей новообретенной лояльности “свободе и демократии”. Блокирование конструктивного диалога с новым руководством РФ, навязывание “посредничества” и всякого рода условий – сиюминутные интересы ставились выше интересов национальных. Так была упущена возможность преодоления раскола Европы и мира.
Расчленение единого тела русской нации, натравливание одних народов на другие означает конец России не только как страны. Это еще и гибель русского народа, вмещающего в себя все, без различия “языки и племена” великой русской державы
Второй причиной я бы назвал “профессиональную настороженность”. Страх перед Russian security apparatus, которого, как казалось, напрочь лишены российские политики “новой волны”. В отличие от Горбачева, безраздельно доверявшего Крючкову, Собчака, окружившего себя офицерами ГБ, Ельцина, достаточно долгое время находившегося под впечатлением добровольного, как ему казалось, перехода последователей Железного Феликса из лагеря сначала Горбачева, а потом и Крючкова под его знамена, западное экспертное сообщество прекрасно осознавало тот потенциал, которым обладают “секретные органы”, вышедшие из-под серьезного государственного контроля.
Коллективный “Запад” – спецслужбы Германии, Великобритании, США – обладал достаточно полной информацией о том, кто и в какой степени “контролирует” Россию, ее оборону, финансы, процессы принятия решений как на региональном, так и на федеративном уровнях. Складывалось ощущение, что российские демократы – не более чем бродячий цирк, приглашенный для развлечения публики ловкими мошенниками, срезающими кошельки у доверчивой публики.
Единственное, что внушало надежду, было отсутствие у КГБ опыта административного управления в масштабах страны. Помните Джона Силвера из "Острова Сокровищ": "Зарезать их мы всегда успеем, но ведь кто-то должен знать, как ставить паруса?” Впрочем, была надежда, что контроль над криминальным миром и теневая экономика – предел не только возможностей, но и амбиций бывших сотрудников “охранки”, никто из которых не был замечен в непосредственной близости к “трону”. Многим казалось, что кардинальская “серость” – не только плоть и кровь чекизма, но и осознанное стремление держаться на расстоянии от публичных, знаковых постов и властных полномочий, сводивших на нет достоинства и подчеркивавших недостатки.
К концу 1990-х и в Москве, и в Вашингтоне пришли, кажется, к согласию на предмет того, как будут выглядеть российско-американские отношения в XXI веке. Предполагалось, что Россия будет продолжать постепенный дрейф в сторону Запада, в Запад возьмет на себя заботу о “малых сих” – оставшемся без поводыря стаде восточноевропейских, латиноамериканских, африканских, азиатских и всех прочих бывших социалистических некогда львов, а ныне овец, в тоске бродивших по тощим пастбищам новообретенной свободы.
Этим планам не суждено было сбыться: демарш Ельцина, пославшего российских десантников в Сербию, заставил многих на Западе усомниться в адекватности происходящего. Стало очевидно, что и сам первый президент, и некоторые лица из его непосредственного окружения готовы в любой момент пуститься во все тяжкие. Ни к политике, ни к экономике, ни к селу, ни к городу это отношения уже не имело – но только к стареющему Ельцину, стремительно терявшему последние остатки здравого смысла. Вертевшийся вокруг него хоровод случайных людей, никому ничем не известных, делал не только осуществление, но и просто формулировку внятной политической линии невозможным.
Именно к этому периоду относятся попытки Запада, терзаемого самыми мрачными предчувствиями по поводу преемственности власти в стране с 75 тысячами ядерных боеголовок, вступить в непосредственный контакт с гэбистами на предмет подыскания достойной кандидатуры преемника. Контакты шли по нескольким направлениям – “пробы грунта” непосредственно в рамках рабочей группы сотрудничества ЦРУ и ФСБ, через высокопоставленных генералов КГБ, осевших в США и имевших связи как в России, так и среди высокопоставленных членов администрации США, через страны Прибалтики и резидентуру там, через Русскую православную церковь за границей и Московский патриархат.
Результатом работы стало достижение взаимопонимания, точнее “границ непонимания”, между разведсообществами на предмет того, как именно будет выглядеть распределение власти в России после ухода Ельцина с политической сцены. Предполагалось, что силовики/гэбисты получат в свое распоряжение контроль над армией и ВПК, олигархи-государственники сохранят контроль над экономикой, а Русская православная церковь – над общественной моралью. Кроме того, РПЦ было обещано объединение с РПЗЦ. Ставка на олигархический капитализм была сделана во многом из желания выстроить противовес все возраставшему влиянию аппаратчиков из ГБ в руководстве страны. Причем ставка эта была сделана не столько и не только Западом, но и Борисом Ельциным, уровень стратегического мышления которого к тому времени не простирался дальше очередного банкета.
Власть стала для него не средством, а целью – в этом отношении Ельцин мог переплюнуть любого подсевшего на популярность западного политика. Сермяжное русское самодурство и неуемное себялюбие – именно в тщеславии, питаемом близкими и дальними, увяз коготок и без того неповоротливой птицы президентского воображения. “Первый Президент” узрел в Путине “мышь белую” – чекиста без амбиций, чиновника-технократа, безразличного к свету софитов, эффективного менеджера “среднего звена”, не боящегося грязной работы. Путин не был “достоин” Ельцина, не мог быть его “соперником”, не мог, “по определению”, затмить его президентство. Именно эта “серость” и непохожесть и определила его судьбу. Именно “серостью” сумел он объединить вокруг себя и Восток, и Запад: в 2000 году Путин занял должность президента Российской Федерации, разделив, как многим казалось, ответственность за судьбу России с кругом бизнесменов-государственников.
Но “симфонии” не получилось. Олигархат был разобщен и раздавлен, РПЦ с готовностью подчинилась диктату администрации. Органы госбезопасности переиграли и своих, и чужих, вновь, как и в ноябре 1917-го, получив право безнаказанно распоряжаться судьбой страны. Фронт “невидимый” стал видимым, зримым, кровавым. Как и в начале двадцатых, конце тридцатых и сороковых годов, списки жертв исчисляются десятками тысяч. Судьба страны вновь оказалась в цепких руках кадровых офицеров спецслужб.
Вы совершенно правы – авантюры НАТО в Афганистане, Ираке, Ливии, Сирии, попытки переделки и перекройки мира под сиюминутные соображения, предвыборные кампании или просто из желания поднять рейтинг не только недопустимы, а глубоко аморальны. Но, по моему глубокому убеждению, это все же не более чем плод “плохой политики”, непродуманности решений и последствий.
Вопрос в том, можно ли отнести войну на Украине, аннексию Крыма к той же категории – ошибок и неспособности оценить последствия непродуманных действий в отношении сопредельного государства, допущенных ответственным правительством, подотчетным народу? Думаю, что все гораздо серьезнее. Гражданская война, начатая с подачи украинских националистов, но подхваченная и с готовностью использованная руководством Российской Федерации, расчленение сопредельного государства, суверенитет которого она же и гарантировала, – все это не что иное, как откровенное предательство интересов России в интересах группы людей, намеренных любой ценой удержать страну (а посредством оружия массового поражения и весь мир) в повиновении и страхе.
Расчленение единого тела русской нации, натравливание одних народов на другие означает конец России не только как страны. Это еще и гибель русского народа, вмещающего в себя все без различия “языки и племена” великой русской державы. Умерщвление идеала единого и неделимого пространства русской культуры, русского языка, русского духа, пережившего век репрессий и гонений.
Александр фон Ган – историк искусства, живет в Германии