Революционный этюд

Оксана Шалыгина отказывается называть себя женой Петра Павленского и предлагает использовать слово "соратница". У них свободные отношения и двое детей.

После ареста Павленского 9 ноября (он был арестован после акции "Угроза" на Лубянке) Оксана приехала из Петербурга в Москву. Теперь она живет у друзей, встречается с адвокатами, ходит в Бутырку и ждет 8 декабря – дня вынесения приговора.

За три года Павленский провел шесть громких акций. Мы встречаемся в центре Москвы, чтобы поговорить о невидимой людям жизни художника, продолжением которой становятся радикальные художественные акты.

– Когда вы познакомились с Павленским?

– 9 лет назад.

– ​Откуда ты?

– Приехала в Петербург в 16 лет из города Талнах – это маленький городок на севере рядом с Норильском. Убежала от безысходности и скуки. Рабочий город. Люди работают, приходят домой, смотрят телевизор, потом опять идут работать. И так каждый день. Полуживотное существование.

При подготовке фильма использовались собственные съемки Радио Свобода, видео из архива Павленского, съемки "Рейтер" и интернет-телевидения Piter.tv.

– ​Тебе там было плохо?

– В Норильске – да. Там просто не может быть хорошо, там все время темно и холодно. Не место для жизни. Там сложно жить, а тем более развиваться. Мне хотелось впечатлений. Хотелось просто уехать, неважно куда. Я поступила в институт, на журналистику, совершенно не понимая, интересно мне это или нет, – это был единственный способ сбежать. Я всегда много читала. В школе начала слушать "Гражданскую оборону", тексты были мощные, в них был протест, мне они были близки по духу. Впоследствии я общалась с разными музыкантами: мне казалось, что это интересная среда. Что там сосредоточена жизненная сила. Я пробовала нащупать какой-то нерв жизни, чтобы идти дальше. Сейчас я понимаю, что музыканты – это обслуживающий персонал. Они работают за деньги, мало кто за идею. Есть заказчик, который их зовет, – и они выступают. Если у них не политические тексты, то это, по сути, просто обслуживание режима, способ приятно провести время, не напрягаясь и не думая. А это путь, угодный власти. Которой нужны расслабленные не думающие люди, их проще держать в подчинении и страхе лишиться этого комфорта. Оказалось, большинство музыкантов играют роль: потом уходят со сцены и становятся другими людьми. Эта ложь стала очевидной для меня. Поэтому нам с Петей стали близки Pussy Riot. Мы знали, что у них нет разрыва между образом жизни и действием. У них нет другой буржуазной жизни, куда они уходят после выступлений и спокойно себе в ней живут. И они удивительно точно формулировали проблематику контекста России.

Оксана Шалыгина

– До знакомства интересовалась современным искусством?

– Нет, вообще.

– ​Как Петр тебе представился? Сказал – ​"я художник"?

– Он тогда еще даже в Мухе не учился, только поступал.

– ​Каким было первое от него впечатление?

– Каким было, таким и осталось. Это человек, который мне безумно приятен внешне, с которым весело и интересно, с которым никогда не скучно. Впечатление за 9 лет не изменилось.

– ​Насколько он сложный партнер?

– С ним очень легко. Просто нужно его понимать. Знать, когда оставить его в покое и заниматься своими делами. И все будет хорошо.

– ​Когда ты только начинала с ним жить, тебе приходилось подстраиваться, идти на компромиссы, в чем-то себя менять, может быть?

– Я думаю, каждому приходится. Безусловно, приходилось, и это было только на пользу. Я выросла в мещанской семье, где заправляла женщина, а мужчина был тихий и покорный. Ничего не решал. Мне не хотелось соответствовать этой модели. Я училась быть тактичной, вежливой, никогда не позволять себе выражений, которые не хотела бы слышать по отношению к себе. Признавать право человека на личное пространство. Не лезть. Не советовать. У меня есть такая слабость до сих пор. Я могу советовать там, где меня не спрашивают. Это вещь, с которой я борюсь очень серьезно.

Свободные отношения

Оксана Шалыгина против названия “гражданская жена” – вместе с Петром Павленским они отрицают институт брака. И провозглашают свободные отношения, без вмешательства государства, с полной свободой действий и правом менять партнеров, если захочется. Слово, которым Оксана характеризует свою роль в паре, – ​"соратница”.

– Взять, допустим, последний номер "Политической пропаганды" – мы делали его втроем, это был проект. Появилась девушка, которая стала нам симпатична, и мы стали вместе жить.

– ​Кто первый предложил?

– У нас все всегда вместе. Возник импульс, и мы пригласили ее к нам.

– ​То есть вам нравятся одни и те же люди?

– Да, у нас похожие вкусы. Важный момент: у нас дружба прежде всего. Потому что не может быть отношений, основанных только на сексе, – это неинтересно, неплодотворно и тормозит работу. А если мы разделяем идеи, если человек наш друг – он может войти в наш близкий круг. Мы не используем понятие "семья", потому что это социально-политический конструкт, который подразумевает собственничество и отказ от свободы воли. Мы говорим “близкий круг”.

​– А если человек не вызывает сексуального импульса?

– Нет, ну, безусловно, человек должен быть тебе внешне приятен. Должна возникнуть симпатия, причем совместная. Тогда все сложилось: у нас была и симпатия, и интерес – поэтому было хорошо, продуктивно и весело.

– ​Сколько вы прожили вместе?

– Полгода, наверное.

– ​Она сразу к вам переехала?

– Сначала мы общались на тему каких-то проектов – был общий интерес к политическому искусству. Делились опытом, узнавали про Украину – она оттуда. Даже нашли выход, как можно помирить народы России и Украины. Последний номер "Политической пропаганды" почти полностью посвящен сильным женщинам. Наш союз стал итогом номера. Мы придумали ответ женщин патриархальному миру. Предложили украинским и российским женщинам объединяться при помощи мужчины, который не разделяет женщин, а, наоборот, становится посредником дружбы и любви. Личным примером показывали, что на запрос власти – разъединить народы России и Украины, настроить друг против друга – мы объединяемся. Для дружбы, работы и политической пропаганды.

– ​И все же, семья с участием женщин видится мне идеальной гаремной моделью. Удобной мужчине.

– Это ограниченный, поверхностный взгляд. Палитра отношений бывает очень разной. Часто женщина в паре сильнее мужчины, он зависит от нее эмоционально, морально и даже материально. Поэтому я бы не стала утверждать, что две женщины – мечта любого мужчины. Надо смотреть на цели и задачи такого союза.

– ​Но ведь мужчине психологически ближе полигамный тип отношений, чем женщине.

– Неправда! Женщины изменяют не реже. Если не чаще. Женщины зачастую первыми начинают искать другого партнера, если что-то не так с нынешним. Не задумываясь о том, что тоже далеко не идеальны.

– ​Женщине сложнее, с годами она быстрее теряет сексуальную привлекательность.

– Если женщина не развивается как личность, то тогда, безусловно, у нее мало шансов вызвать к себе интерес. Если она привыкла, что ее всю жизнь оценивали как товар, то в итоге она становится непривлекательным товаром.

– ​Ты лишена страха перестать быть сексуально привлекательной?

– Я точно этого не боюсь. Во-первых, у меня есть друг, партнер и коллега, с которым мы вместе развиваемся. Все решает идейная составляющая. Если у тебя горят глаза, то какая разница, как ты выглядишь, главное, что ты говоришь и делаешь. Ощущаешь ли себя как полноценный субъект, как личность.

– ​Кто первым предложил модель свободных отношений?

– У нас в тот момент происходило осмысление себя как субъектов в социальном и политическом пространстве. Мы принципиально не хотели делать то, что навязывает государство. Не хотели угождать и подчиняться.

– ​В свободных отношениях трудно избежать приступов ревности.

– Мы доверяем друг другу. Конечно, ревность – животный инстинкт. Но это нехорошее чувство. Поэтому если ты цивилизованный человек, ты должен с ним работать, бороться. Ревность – тоже часть программы традиционных семейных ценностей. Это банально.

– Хочешь сказать, ты победила его ревность?

– Я на пути. У меня есть желание победить.

– ​А если ситуация со другими партнерами некомфортна одному из партнеров?

– Вопрос договоренностей. Если ему это нужно, а ты против, тогда вы просто не сможете быть вместе. Не договоритесь.

– ​Были люди, которые вам говорили: почему вы не поженитесь?

– Безусловно, нас постоянно спрашивали. И вокруг все женились. Казалось бы, независимый человек, а смотришь в фейсбуке – женился! То есть вписался в предписанный порядок. Мы же просто хотели быть вместе. До тех пор, пока будет интересно: ведь ничто не удержит людей вместе, если им надоело.

– ​Насколько часто были такие истории, как с украинской девушкой?

– Были еще какие-то пробы, когда человек не вводился в близкий круг. Когда мы понимали, что он идейно не близок, – мы заканчивали отношения. Были какие-то девушки, но ненадолго и, в основном, это было неинтересно.

– ​Но отношения всегда у вас двоих?

– Да. Нам никогда не было интересно развивать отношения помимо работы. Жизни, отдельной от работы, у нас нет. Так что если кто-то уйдет, погрузится в новые отношения, то здесь будет убыток. На другую историю нужно тратить силы и время. А их просто физически нет.

– ​А как вы детям этих партнеров представляете?

– С детьми вообще классно все, потому что они – наши дети, выросли с нами. Прекрасно знают контекст. Знают политическую ситуацию, знают, почему мы именно так именно живем. Приятие – их естественная реакция: да! классно, здорово. У нас появилась еще Вика, круто. Есть друг, ее любят и принимают.

Оксана Шалыгина

Дети

– ​Как появились дети? Запланированно?

– Просто они появились, когда показалось, что их можно завести.

– ​Вы эту тему обсудили?

– Да, как и все остальное. И завели детей.

– ​Ты хотела детей?

– Это было так естественно: мы вместе, хотим быть вместе, почему бы не завести детей?

– ​Кто первый предложил?

– Я не помню, чтобы кто-то сказал: о, давай заведем детей. Мы же находимся в постоянном контакте, все время общаемся, чувствуем друг друга. Когда тема возникает, мы ее проговариваем и принимаем решение.

– ​Не пугала ответственность?

– Нет, дети были естественным продолжением наших отношений.

– ​По-твоему, дети в принципе естественное продолжение отношений мужчины и женщины?

– Одна из опций продолжения отношений. Смотря насколько далеко люди готовы в отношениях зайти. Мы никогда не думали, что для детей нужно будет больше денег или лучшие условия. Нет. Мы просто были друг у друга. И понимали, да, мы хотим. И сделаем все от нас зависящее для их полноценной жизни.

– ​Детям нужно посвящать время. Петр не боялся, что дети будут его отвлекать?

– Мы распределяем роли. Если нужно решить вопрос, и кто-то занят, его решает второй. Безусловно, дети требуют времени. У нас просто очень четко все поделено. Если у меня есть задача, которую нужно решить сейчас и быстро, то Петр, соответственно, освобождает меня от быта и детей. Если ему, то я беру на себя детей.

– ​Петр занимается бытом? Не могу представить.

– Конечно. Он обычный человек, который все делает так же, как я. У нас все поровну, 50 на 50.

– ​Он с удовольствием занимается детьми?

– Любое дело, которым он занимается, он делает с удовольствием и на сто процентов. Если это дело – дети, то – по полной программе: с вождением на тренировки, приготовлением еды и прогулками. К тому же у нас самостоятельные дети. Они всегда знают, чего хотят. За них не нужно решать, они всегда знают, например, куда хотят пойти погулять, что поесть и чем себя занять. Мы предоставляем детям возможность решать самим, не навязываем свои желания. Даже с советами стараемся аккуратнее. Таким образом, у них вырабатывается ответственное отношение: если я что-то не сделала, по учебе, например, то это моя проблема, завтра надо будет сделать в два раза больше. Они учатся принимать решения самостоятельно без опоры на старших и их указания. Мы скорее направляем их в глобальном, общем плане, помогаем осуществлять их решения и стремления.

– ​Вторая девочка появилась, потому что вы решили, что одного ребенка мало?

– Мы хотели приятеля для первого ребенка. Детям, живущим без братьев и сестер, очень скучно. Получилась подруга. Здорово. Они дружат.

– ​Цепь на полу лежит такая огромная – ​это что, дети в нее играют?

– Они, по-моему, с ее помощью ограждают от нас свою территорию. У нас нет стен, все немного неорганизованно в плане разделения пространства, это такая их граница.

– ​А как их зовут?

– Алиса старшая, Лиля младшая.

– ​Кто выбирал имена?

– Мы. Когда девочка, хочется чего-то волшебного. Алиса – это, безусловно, "Алиса в Стране чудес". Лиля – цветок, тоже очень нежное, волшебное имя.

– ​Что они заимствуют у вас?

– Они смотрят на нас, как мы реагируем на ситуации, как отстаиваем свою позицию. Учатся отстаивать свою. Они, например, не едят мясо. У них есть четкая позиция, нет, мясо нам не давайте. Мы это не едим, потому что мы любим животных. Был момент, когда мы жили с матерью Пети. Она говорила, что мясо необходимо есть, иначе дети умрут. Давала им мясо тайком. Они узнали вкус и в какой-то момент начали просить. Тогда мы объяснили: если хочешь, поехали на птичий рынок, купим живую курицу, ты ее убьешь, приготовишь и съешь. Не кто-то за тебя ее убьет и возьмет за это ответственность, а ты сама. Они подумали и решили, что не хотят мяса.

– ​Согласна. Всех детей нужно так воспитывать.

– Нужно объяснять, а не запрещать.

– ​Почему вы решили не отдавать старшую дочь в школу?

– Cначала хотели отдать. Даже записались, пошли на собрание. Там была женщина, которая рассказывала, как она будет учить детей…дисциплине, ходить строем и молчать. И честно сказала, что первые 4 года их будут учить дисциплине. И они должны ходить в форме. В общем, мы сходили на собрание – и вышли оттуда с пониманием, что хотим дать ребенку знание, а не вырабатывать у него рефлекс подчинения и стадного инстинкта. Не захотели такой судьбы для Алисы. Она живая, умная девочка, серьезно занимается шахматами и тайским боксом. В общем, образование решили пока взять на себя.

– ​Вы не боитесь, что могут потеряться какие-то базовые знания?

– Я, например, не знаю таблицу умножения. Очень плохо знаю географию, биологию, химию, физику, математику. То есть я в принципе из школы кроме ненависти к школе ничего не вынесла. Мне нравились литература и история. Да, я начала читать – но я читала бы и без школы. Десять лет я мучилась, а ради чего? Ради аттестата, видимо.

Оксана Шалыгина

Ложь

– С ложью серьезный вопрос, очень. Вопрос цены слова. Слово – это все, что у нас есть. Если ты сказал, ты должен соблюдать договоренность. С этим связана одна история. У нас с Петей уже были свободные отношения, но существовал договор все друг другу рассказывать. Я нарушила слово. После действия ты можешь сказать тысячу слов, но они уже не будут иметь никакого значения и веса. Я долго думала, как я могу соединить разорванную связь между реальностью и своим словом. И в какой-то момент поняла, что нужно сделать. Я отрубила себе палец. Назначила себе такую цену за нарушенное слово – две фаланги мизинца. Потом рассказала Петру. Он согласился. Так связь между действием и словом была восстановлена. Я примерно неделю об этом думала. В какой-то момент решилась: сегодня. Пошла, взяла у соседки топор. Поставила стул, положила на него палец, и отрубила.

– ​Одним ударом?

– Нет, безусловно. Это только в фильмах показывают, как человек отрубает себе одним ударом палец. Либо у меня был тупой топор, либо сил не хватало. Я долго провозилась.

– ​Как ты не остановилась в процессе? Это же страшная боль.

– Самое сложное было начать. Было напряжение. Потом начала – и уже дальше было понятно, только вперед. Когда отделила палец, просто стерла с себя кровь и поехала в травмпункт на улицу Правды.

– ​От боли не закричала?

– А не было боли. Мне было настолько больно внутри, что наступило освобождение в виде телесной боли. Я не мазохистка, просто было то назревшее, что нужно было отделить, удалить. Эти две маленькие фаланги – вся ложь, которая была в моей жизни: я ее убрала, и ее больше нет. Мое слово значит ровно то, что я говорю, я это делаю на сто процентов.

– ​Теперь тебе должно быть очень страшно врать.

– Теперь думаешь прежде, чем дать слово. Здесь возникает другой важный вопрос – в том, что наше общество привыкло не спрашивать с женщины. В обществе, где я живу, к женской лжи относятся снисходительно: женщина, что с нее взять? Она же легкомысленная. Я за равноправие. За то, что есть слово, которое нужно держать независимо от пола.

– ​Ты влюбилась тогда?

– Нет. Был порыв, несерьезный абсолютно. Но повлекший за собой серьезные вещи. Поэтому я благодарна, что это было.

Быт

Квартира Петра Павленского и его соратницы в центре Петербурга – место примечательное: без обоев, без штор и вообще без мебели. Так могли бы жить Рахметов или Евгений Базаров; так живут революционеры наших дней – в пространстве, очищенном от всего лишнего.

– ​Где шкаф с одеждой?

– У нас нет шкафа. Вот висит голубой, тряпочный – это шкаф.

– ​Это вся ваша одежда?

– Да, там какая-то одежда. У нас немного одежды. Там что-то еще на полу.

– ​Где кастрюли?

– Вон, на плите одна стоит. Можно чай заварить.

– ​Как вы умудряетесь жить, сведя свой быт к таким спартанским условиям?

– Наоборот, все очень просто и понятно. Есть место, где спать, место, где работать, где есть. У нас нет душа, но это сейчас, сделаем потом в какой-то момент.

– ​Нет душа, а как без него?

– Можно сходить в гости.

– ​По-твоему, это необходимый минимум вещей, который нужен человеку в принципе?

– Это минимум, который не отвлекает и не заставляет тебя хотеть большего. Люди перегружены вещами. Мебелью. Они хотят еще, еще и еще. Соответственно, попадают в ловушку потребления. Тебе кажется, что отстоять себя ты можешь, только покупая вещи, а для этого нужны деньги, соответственно нужно работать. Включается цепочка, попадаешься в ловушку – и все. Мы оба, Петя и я – официально не работаем. Мы делаем только свои дела. Занимаемся политической пропагандой. Это наш официальный род деятельности.

– ​Вы долго шли к такой минимизации быта? Когда квартира стала квартирой без шкафа, душа, посуды и занавесок?

– У нас никогда не было шкафа. Никогда не было занавесок. Были какие-то матрасы. На самом деле мы так жили всегда, никогда не было много вещей. Петя рассказывал, что в какой-то момент, он стал просто выкидывать из своего дома шкафы. Понял, что нет воздуха, что нужно срочно избавиться от лишних вещей.

– ​Тебе никогда не хочется новую кофточку?

– Нет. Я очень просто одеваюсь. Вообще это нормально, когда ты исключаешь излишние потребности и все время направляешь на работу: идет рост и развитие дела.

– ​Дети понимают, что вы живете как-то по-другому, чем остальные?

– Да, безусловно. Когда они ходят в гости, они могут сказать, что у нас по-другому. Они же знают, почему мы так живем.

– ​Они не хотят вещей?

– Нет. Как нам кажется, у них нет конфликта с их внутренним миром и внешним, в котором они живут.

– ​Не требуют больше игрушек?

– У нас нет телевизора, они не смотрят рекламу, соответственно, они выключены из контекста потребления. Конечно, когда им дарят игрушки, они сразу начинают хотеть больше, но мы объясняем им, почему это происходит, что это ловушка, в которую они попались. Их быстро отпускает.

Род деятельности

– ​Ты тоже художник-акционист?

– Ни в коем случае. Я главный редактор журнала "Политическая пропаганда". Это журнал о политическом искусстве, который мы делаем вместе с Петром. В какой-то момент мы ощутили сильный недостаток информации о политическом искусстве, о том, как оно представлено в мире. Мы решили компенсировать это упущение. Сначала это был интернет-проект, потому что у нас вообще не было денег. Потом появилась печатная версия. И так как мы за экономику дара, то сами находим деньги на печать, а потом раздаем журнал бесплатно.

– ​Сколько лет вы издаете?

– С 2012 года.

– ​Как Петр пришел к политическому акционизму?

– Все началось три года назад, когда посадили Pussy Riot.

– ​А что было до?

– Петр поступил в вуз, хотел быть художником, заниматься творчеством. И уже там понял, как устроено это заведение. Политика вузов направлена на то, чтобы сделать из потенциальных художников обслуживающий персонал для декорирования режима и клерикален. Там учили работать на заказчика. Петр уже в процессе учебы стал интересоваться современным искусством. Поступил в "Проарте" на дополнительно образование – это что-то вроде курсов для современных художников. Там было все то же самое. Ему стало противно. Преподаватели бесились: потом, когда к ним приезжал Центр "Э", они дали Пете плохие характеристики: “был обособлен, не старался влиться в коллектив, продвигал свои идеи, которые шли вразрез с учебным планом”. Художник, по их мнению, должен был быть пластилином в руках заказчика. А потом случился суд над Pussy Riot, Петр понял, что это уже нападение на искусство. И нужно действовать. Художники молчали. И музыканты молчали. Петя сначала просто хотел встать в одиночный пикет с плакатом, но потом стал думать: "А хочу ли я отвечать, когда мусор попросит предъявить документы?" Решил, что нет. И зашил себе рот.

– ​Как они реагировали, когда увидели зашитый рот?

– Они реагируют всегда одинаково – не знают, что делать. Начинают звонить тем, кто выше по рангу. Начальники стали решать, что делать и вызвали на помощь "скорую помощь". Повезли в больничку на психиатрическое освидетельствование. Тогда встретился первый друг. Врач спросила: "Это за Pussy Riot?” Петр кивнул. Она сказала: "Я поддерживаю". И написала диагноз – психически здоров. Даже дала ему денег на маршрутку и проводила до остановки.

– ​Где ты находишься в момент его акций? Сидишь дома и смотришь интернет?

– Я не всегда знаю, что они состоятся.

– ​То есть, вы не обсуждаете их дома: это будет сегодня в таком-то часу?

– Есть контекст, в котором мы живем. Я могу ожидать чего угодно, и ожидаю чего угодно. Мы не живем от акции к акции, мы существуем в непрерывном потоке происходящего и осмыслении. Параллельно делаем журнал, ведем работу по другим проектам, занимаемся детьми, решаем вопросы, как существовать, что есть, как находить еду.

– ​И как вы ее находите?

– По-разному. Были моменты, когда денег вообще не было. Нам люди помогают, мы не отказываемся. Когда были плохие времена – добывали еду. Человек сейчас превратился в беспомощное существо. Животное ведь всегда может найти себе еду. Идет и добывает. И мы так же можем. Просто забыли.

– ​Никогда не прижимало настолько, что возникали мысли выйти на любую бессмысленную работу?

– Были моменты. Но как прижимало, так и отпускало. Недели две тяжко, а потом раз и все выравнивается. Устройство на работу – простой надежный способ. Сел на зарплату и получаешь 20 тысяч в месяц: здесь в Питере у людей маленькие зарплаты. Пока как-то удавалось выживать без официальных трудоустройств. Сейчас для нас это уже принципиальный вопрос. Мы не будем работать на кого-то, чтобы продавать свое время, это самое драгоценное, что у нас есть.

– ​Вы дружите с Pussy Riot?

– Нет, мы не дружили, просто знали о них, но не общались. Я с Надей познакомилась только сейчас на суде в Москве.

– ​По-твоему, какой сейчас период у Pussy Riot?

– Я могу только цитировать Надю, она для себя этот вопрос решила. История тех Pussy Riot, по ее словам, закончена. Их время прошло. Есть преемственность. Когда закончилась "Война", практически сразу начались Pussy Riot. Когда Pussy Riot "закрыли", появился Петя. Эстафета передается, высказывания продолжают жить.

– ​Ты участвуешь в его акциях?

– Нет. Я делаю свои. Вот, например, у нас была акция – презентация книги Александра Бренера и Барбары Шурц "Бомбастика" на выставке Зураба Церетели в Русском музее. Церетели – проститутка, которая ложится под любой режим и хочет удовлетворить его максимально. Режим, соответственно, поощряет его премиями, деньгами и большими выставками. Сам он, к сожалению, не приехал. Была его дочка. Я вручила "Бомбастику", которую прямо там же достала из себя. Так Бомбастика появилась в России.

– ​Она не поняла, откуда именно ты ее достала?

– Она была, видимо, в своих розовых мечтах, стояла с цветами, довольная очень. Я извлекла "Бомбастику", вручила, она взяла, мы сфотографировались, я ушла.

– ​Это больно – книжку в себя засовывать?

– Нет, это возможно. Книжка маленькая.

– ​Там были фотографы?

– Были. Половина перепугалась. Большая проблема со страхом. Люди боятся.

– ​Почему ты не берешь своих, проверенных?

– Потому что их нет. Текучка. Слетают из страха, не отвечают, исчезают.

– ​Когда вы говорили о дверях Лубянки дома, вы понимали, что дело может кончиться тюремным заключением?

– Мы эту акцию не обсуждали, я про нее вообще ничего не знала. Думаю, Петя про себя прикидывал какие-то варианты.

– ​Ты о ней узнала, когда она уже случилось?

– Да, с утра. Из новостей.

– ​И что? Испугалась?

– Нет, очень обрадовалась. Подумала, наконец-то случилась акция, точно показывающая ситуацию в России. Угроза терроризма сегодня исходит от ФСБ и органов власти и направлена на жителей нашей страны. Жители должны противостоять этой угрозе.

– ​Тебя не расстроило, что ему могут дать "двушечку" и вы долго не увидитесь?

– Когда у тебя внутри горит огонь идеи, даже если с человеком что-то случается, ты понимаешь, что это часть пути. Я знаю, чем мы занимаемся. Я знаю, на что мы оба готовы. Мы готовы идти до конца.