Иван Толстой: Сегодня мы поведем рассказ о той стороне жизни русской эмиграции, которая исследована меньше всего, - о ее борьбе с советской властью. И не то, чтобы тема была совсем экзотической, нет, говорилось и писалось об этом немало, но как-то общо, приблизительно, навскидку. Однако в каждой дисциплине есть свои знатоки и эксперты. Один из них сегодня – у нашего микрофона. Петр Николаевич Базанов, доктор исторических наук, профессор кафедры документоведения и информационной аналитики Петербургского института культуры. Много лет Петр Базанов занят историей российской диаспоры на Карельском перешейке.
Странная это история! Я с детства помню свои смутно-беспокойные ощущения от какой-то недоговоренности в воздухе: родители говорили о соседях-финнах как о чем-то естественном, но мое отроческое сердце угадывало за фальшивой бодростью взрослых что-то еще. Молоко мы покупали у финки, соседа, гонявшего на мотоцикле без всякого шлема, звали Арно, наше озеро называлось Хэппо Ярви, а поселок - Токсово. Спрашивается: кто у кого жил в гостях?
И когда я начал читать работы Петра Базанова о русских изгнанниках в Куоккале, в Териоках, в Райволе, в Оллила (а это всего лишь Репино, Зеленогорск, Рощино, и Солнечное), то вещи стали становиться на свои места. Плацдарм для проникновения в Советский Союз – вот чем особенным пахло в той атмосфере, вот непроизнесенный секрет Карельского перешейка! Я совсем в свои 10-15 лет не думал об этих вещах, мне и в голову не пришло думать о шпионаже, но присутствие какой-то загадки я ведь чуял, чуял.
Итак, коварные Келломяки (они же – Комарово). Рассказывает Петр Базанов.
Петр Базанов: У нас большинство начитанных людей, интеллигентных даже людей забывают об очень многих обстоятельствах. Когда говорят про русское зарубежье, часто забывают, что русское зарубежье у нас здесь фактически под боком. Когда мы говорим даже не про Ленинградскую область, а под территорию, которая подчинена нашему Петербургскому горсовету, то есть входит в наш непосредственно субъект федерации, есть такой кусочек. Дело в том, что в современный Санкт-Петербург входят на правах части курортного района поселки Зеленогорск — Териоки, Комарово — Келломяки, Репино — Куоккала и Солнечное — Оллила. Так вот на этих территориях и был как раз кусочек русского зарубежья.
Как там оказались вообще русские? Надо сказать, что центральный поселок Куоккала упоминается еще в 1323 году по Ореховецкому мирному договору, когда речь шла о неких спорных территориях. Дело в том, что это присоединено было к Швеции, но новгородцам, а потом жителям Русского государства после объединения там разрешалось ловить рыбу, но не сетями, а на крючок. Вот такое характерное для средневекового времени. И когда Выборожская губерния стала входить в состав Великого княжества Финляндия в 1811 году, там практически не было населения, там были две маленькие рыбацкие деревни. А расцвет связан с концом XIX – началом ХХ века, когда модно стало иметь дачи на Карельском перешейке. Деревянный модерн, остатки которого сейчас благополучно доживают, сжигают, а другие пытаются спасти, он еще существует в этих поселках. Только, наверное, на моей памяти, в Комарово и в соседних поселках уничтожено 9 из 10 дач существующих, они сгорели, разрушены и так далее, даже те, которые входили в старый список ЮНЕСКО. Многие из тех, кто бывали в Комарово, в Зеленогорске, кто заинтересуется (конкретные адреса могу назвать, где уничтожены, некоторые сожжены, а некоторые просто разрушены новыми хозяевами), где были эти прекрасные дачи, действительно памятники деревянной архитектуры. Серебряный век, мода на все на это.
Кроме того, старое XIX века курортное место — это, конечно, Петергоф и окрестности, южная часть Ленинградской области, а вот Карельский перешеек — это вот это. Кроме того, железная дорога. Учтите: сейчас ехать час до Зеленогорска с Финляндского вокзала, а тогда чуть побольше, 1.20-1.30, не настолько на самом деле больше, учитывая тогдашнее состояние техники. Практически под боком, можно ездить на работу уже даже в то время, что чрезвычайно устраивало. Для финских крестьян начался рай, потому что из нищих крестьян Российской империи они становятся богатыми людьми, которые сдают свои избы дачникам или торгуют кусочками совершенно ненужного песчаника или глины под новые дворцы и красивые помещения. Но тут 1917 год, революция, гражданская война в Финляндии и в России. Выясняется, что совершенно смешная таможенная граница, которая была между Великим княжеством Финляндским и Россией, хотя в Финляндии были свои деньги, проходили таможенный контроль, становится государственной границей, и часть населения, которое либо жило всегда, на Карельском перешейке были русские деревни именно переселенцев петровского времени, Красное село на ветке Приозерск — Финляндский вокзал, либо Райвола, Рощино по-русски, Выборг — Финляндский вокзал, становятся заграницей. Особенность того времени, что многие дачники, кто имел там дома, не захотели возвращаться в голодный Петроград в связи с революцией, в связи с начавшимся расстрелом заложников. Не забывайте, голод 1919 года сравним с блокадой, потому что, как и в блокаду, в голод 1919 года, извините, у нас было людоедство, причем на полном серьезе. Как плохо в Финляндии в это время ни было, но точно было лучше, чем на Карельском перешейке.
С другой стороны, жить на Карельском перешейке было практически невозможно. Потому что заниматься хлебопашеством и конкурировать с финскими крестьянами, которые сами оказались в величайшем экономическом кризисе, потому что было хорошо финскому крестьянину в 1913 году: вот у него коровка, садик, теплица цивилизованная, в нашем понимании, подогреваемая, печку топят специальную. Он все это господам привозит в Петербург в качестве продаж и имеет на этом очень хорошие деньги. Крестьяне потом вспоминали, как было замечательно до революции. Шоколад, кофе, граммофоны, все, что угодно они могли себе позволить на эти практически дармовые деньги. А после этого приходилось пахать нашу суглинку на Карельском перешейке, сажать картошку, морковку или еще что-нибудь и очень плохо на это жить. В этом отношении русские эмигранты, которые засеивали огородики и пытались на это жить, жить было невозможно. Продавали последние украшения, кто-то продавал дачи на дрова, а многие оказались за границей. Кто-то пытался выжить, в банках финских лежали деньги, на них.
Карельский перешеек представлял собой очень комическое зрелище: утром, например, шли старички в заплатанных фраках, с дырками и дамы в таких же шляпках, они раскланивались. Казалось, что высший свет России опять вышел на прогулку, но только вид их не соответствует этому высшему свету.
Иван Савин, певец белого движения, написал для «Руля» великолепную статью, в которой описал все, что происходит, вплоть до того, что русские там голодают, и молодежь стремилась уехать куда угодно, во Францию, в Германию, в Америку, даже Латинскую, только, чтобы вырваться.
Надо сказать, что русские эмигранты стали в массовом количестве шить, изготавливать различного рода открытки, иконки, как-то выживать в этих условиях. Миф о том, что русский народ — это народ бездельников и лентяев, разрушается как раз на истории эмиграции: когда припрет, русские люди делают все, что угодно, и работают, как могут. Конечно, какая-то часть, к сожалению, лечится известным русским способом от печали, но ничего с этим, к сожалению, не поделаешь. Большинство людей стали активно работать. В этом отношении в моем любимом поселке Келломяки-Комарово очень интересная жизнь в это время.
Обложка книги Петра Базанова
Во-первых, в Комарово была школа, ее пытался финансировать местный Городской союз. Школы были также в соседнем Репино, в соседних Териоках, в Зеленогорске был даже лицей для более старших. Правда, школу дореволюционную имени А.П. Колыпина изъяли под карантин финские власти, они стали в одной из дач вести занятия. С другой стороны, вы понимаете, что при уровне образования дореволюционного человек с высшим образованием вполне мог преподавать любые предметы для детей, поэтому уровень этой школы был очень и очень высокий. Представьте себе, что в Комарово-Келломяки было два театра. Они, конечно, были не серьезными, но тем не менее, они существовали и вполне на любительском уровне были. Один был группа Годлевского при школе, а другая группа была при пожарной части — это был такой летний театр «Риц» на территории той части Комарово, которая находится за железной дорогой. К ним приезжали довольно известные артисты, в том числе ведущая артистка Мариинского театра, жившая в Риге, Мария Андреевна Ведринская, которая там давали свои концерты, постановки, участвовала у них. То есть уровень довольно высокий. Лектора, которые выступали. Выступали на даче Кауше, такой клуб был, в том числе открытые лекции в театре «Риц». Приезжал Добровольский — это активный участник белого движения, генеральный прокурор армии Миллера в гражданскую войну. И второго лектора я выделил бы из таких известнейших — это Иван Егорович Орешин, преподаватель истории и литературы в териокском лицее. Жил в Териоках, но в Комарово регулярно бывал. Он участник ревкома Кронштадтского восстания 1921 года. Учитель местной школы, который по льду ушел в Териоки, там остался и стал преподавать. К сожалению, нам неизвестна дата смерти, но считался очень активным, его очень хвалили. Кого можно выделить еще среди прочих — это философ, первоначально бывший подданным Литвы, два его сына стали довольно известными людьми, один был художником, а другой стал библиотекарем в сталинском отделении университетской библиотеки в Хельсинки, Пресас их фамилия. Их клан - Георгий, Григорий, Аркадий, на что они жили: у них в Каунасе с дореволюционных времен был дом, на доходы от этого дома. Они жили в своей даче в Келломяки. У них до революции в одном месте было, потом они купили в центральной части города за гроши, которые продавались, и стали там жить. Причем, старший философ Аркадий принял финское подданство, остальные остались без подданства. Судьба Германа очень печальна, потому что он в 1939 году остался в Териоках, где преподавал в териокском лицее, полтора года был руководителем секции в Доме пионеров города Териоки, потом его в 1941 году забрали, так же арестовали его жену, которая была преподавателем в школе в Келломяках.
Иван Толстой: Простите, что перебиваю. Во всех этих финских названиях вы не упоминаете, сознательно или нет, Токсово, Кавголово. Что происходило в них в эти годы, есть ли сведения?
Петр Базанов: Дело в том, что это значительно менее интересно с точки зрения российской эмиграции, там русских было значительно меньше.
Иван Толстой: Но были?
Петр Базанов: Там были, но значительно меньше. Если мы говорим про поселок Келломяки, что там финнов вообще не было, финны там появлялись как гости, потому что поселок построен полностью на территории леса. Кому интересно: этот лес не использовался финнами в качестве сельскохозяйственных угодий, ибо Комарово — это песчаная гора, покрытая сосновым лесом. Кроме грибов там ничего расти теоретически не может. Ко всему прочему шведские короли объявили это заповедником для ловли лосей, кабанов и, как ни странно, оленей, то есть в средние века там водились олени. И когда шведский король приезжал в Выборг и скорее всего в Первомайск, где крепость реально была пограничная, они ездили в нынешние Келломяки охотиться. Первые дома там появились в 90-е годы XIX века. Во всяком случае в 1863 году на карте на территории нынешнего Комарова только один-единственный дом — это хутор, больше ничего не было, хотя дороги через это место проходят. Одна из дорог — это мимо кладбища и Щучьего озера от моря идет, а вторая — это наш Приморский тракт вдоль побережья. Там в Териоках и в Куоккале финны существуют, но их не очень много, финны богатые там просто покупали дачи и стали выкупать в 30-е годы, поскольку это стало курортным местом в Финляндии для не очень обеспеченных людей, кто не мог уехать за границу, в Ниццу, в Италию отдохнуть, а именно так — это потеплее немножко, чем сама Финляндия. Что же касается Кавголово, остальных поселков, то там русских очень мало, их практически нет.
Иван Толстой: Какие-то известные были имена?
Петр Базанов: Не могу вам назвать. Опять-таки, поймите, где русские дачники селятся: они селятся главным образом по побережью. Потому что озеро, река, море, хороший сосновый лес. В Петербурге в начале ХХ века какая самая страшная болезнь, кроме сифилиса, который великолепно описан у Булгакова, «Записки юного врача» - это лечение от сифилиса, проблема, которая живо волновала определенную часть населения. Что в Петербурге плохо — туберкулез. Наш сырой климат, плохо протапливаемые квартиры, люди постоянно живут. Как только советская власть тоталитарная чуть-чуть отпустила руки, в городе опять повысился туберкулез, плохое питание к тому же. А как туберкулез лечить: хороший санаторий в сосновых лесах. Это у нас Луга и Карельский перешеек — два места, где действительно это существует. Недаром в соседнем Лужково, где ионизация воздуха лучше, такая же, как на лучших курортах Кавказа, существует с дореволюционных времен на деньги туберкулезника Великого князя Георгия Александровича туберкулезный санаторий. Если в Солнечном, Репино, Териоках, Комарово дач очень много, Черная речка, кто побогаче, дальше идут еще дачи, но их меньше становится, до Выборга это доходит, но самое концентрированное — от Черной речки до реки Сестры. Почему? Близко ехать на поезде — у меня самое простое объяснение. Второе — это мода. Третье — это в зависимости. На Черной речке у Леонида Андреева дача, Куропаткина, знаменитого генерала, дача, очень популярной писательницы дочки популярного писателя Марии Крестовской «Мариокки», разваленная.
Иван Толстой: «Мариокки»? Это выдуманное название?
Петр Базанов: Естественно. Точно так же, как «Чукоккола». Это свидетельствует о моде — игра с символами, не имеющими никакого антифинского контекста. Для финских крестьян это было счастье, что русские туда приезжают и покупают, потому что они из бедных крестьян становятся очень состоятельными людьми с постоянным очень хорошим заработком. Многие из них даже разбогатели и купили дома в Петербурге в центре города, кто попредприимчивее был. Для них это счастье, революция 1917 года — это несчастье. Если в центральной Финляндии были против русских эмигрантов, русофобские дела, то финны, которые жили на Карельском перешейке бок о бок с русскими, прекрасно их знали, как раз все подчеркивали, что если в центральной Финляндии к нам относились очень плохо, то здесь очень хорошо. Потому что общая проблема, которая существовала. Русские, правда, упрямо не хотели учить финский язык, но зато финны его прекрасно в этих местах знали, потому что постоянное общение.
В Комарово существовало издательство — издательство Константина Самсонова. Это капитан Русской армии, перешедший в протестантизм, он занимался пропагандой протестантизма среди местного населения. Выпустил одну книжку, одну брошюру, на которой написано «Келломяки». Книжный магазин. Был такой врач знаменитый Августин Карлович Рейхе, знаменитый врач, который лечил от заикания. Он построил, территориально это Комарово, но сейчас фактически между Комарово и Репино, виллу «Возрождение», в которой открыл санаторий для заиканий. И преобразовал в 20-м году в крупнейший книжный магазин по всему русскому зарубежью. Он был генеральным представителем на всю Финляндию парижской крупнейшей газеты «Возрождение», журнала «Иллюстрированная Россия» и газеты «Сегодня». Потом по требованию советских властей закрыли этот книжный магазин. Он кроме того использовал книжный магазин как такой клуб. Как вы понимаете, миф о том, что серая русская эмиграция, он практически разрушается. Было представительство знаменитого выборгского журнала «Содружество», открытого выпускниками лицея в Выборге.
Боевики русской эмиграции, что бы ни говорили про ее неполитичность, каждый русский эмигрант вставал и ложился спать с одной мыслью: когда же свергнут этих проклятых большевиков? Когда же мы наконец вернемся в нашу любимую родину Россию, которую у нас отняли? Подчеркну, что совершенно верно многие говорят, что сложился термин «русская эмиграция», а на самом деле будем больше говорить о политическом бегстве или о политическом нежелании подчиняться существующему большевистскому режиму. 99,9 эмигрантов так называемой первой и второй волны никогда бы добровольно с родины не уехали, потому что им хотелось жить именно в России. В нашей эмиграции ХХ века потому, на мой взгляд, и существует такой феномен, потому что это эмиграция патриотов, людей, которые хотели жить на родине и жить во имя их любимой родины России. Степень фанатизма невозможно в этом отношении ни с чем измерить. Просто самые квасные патриоты не могут себе представить эту силу нравственных убеждений, которая существовала у представителей первой и второй волны. Казалось бы, родина все у них отняла, они все равно ее бесконечно любили и все равно были готовы вернуться. Во многом это объясняется чувством внутреннего самосознания, можно было сохраниться в этих нечеловеческих условиях. Кроме всего прочего простые русские эмигранты, неважно, в Париже, в Келломяках, в провинции русского зарубежья, в Берлине, на Огненной земле, они всегда помнили, кем они были в России, нужно держать марку. Это ты сейчас рабочий подсобный, швея, которая плетет узор, а на самом деле ты бывшая фрейлина или твоя тетя была фрейлина, на самом деле ты капитан Корниловского полка — никогда не надо забывать.
Один из моих любимых персонажей русского зарубежья Николай Ефремович Андреев, профессор впоследствии Кембриджского университета, директор Кондаковского института вспоминал, как один из его знакомых в минимальных чинах, принимавший участие в белом движении, когда входил в ресторан, высматривал самого старшего офицера, кого он знал лично, подходил к нему, щелкал каблуками и говорил: «Поручик такой-то просит разрешения пообедать». На что ему всегда давалось разрешение, после чего он благодарил, садился и начинал обедать. Хотя по материальному положению, по положению в обществе он превышал во много раз всех присутствующих. Но его лично умиляло то, что именно он прежде всего поручик Белой армии. Точно так же и в Келломяках. Вот эти несчастные дачники, еле живущие, еле сводящие концы с концами, они прежде всего осознавали себя как именно русские эмигранты, вне зависимости от их национальности и паспортов, которые существовали, ибо критериями здесь надо считать русский язык, русскую культуру и в меньшей степени наше обыденное самосознание. Естественно, что это пограничье, как они шутили, до Сестрорецкой чеки 15 верст, а до Петербурга около 30-40 — это всячески способствовало. Специально даже Кутепов приезжал в Териоки на секретные совещания по работе.
Точно так же была влиятельная организация «Братство русской правды».
Если мы с вами будем говорить, кто из людей жил в этих поселках, то мы можем четко сказать, что были представители кадетской партии, поддерживающие отношения с центральными органами Республиканского демократического объединения Павла Николаевича Милюкова, РОВСа, Трудовой крестьянской партии и Братства русской правды, многочисленных монархических организаций. Причем, во всех этих поселках были отделения как монархистов-кирилловцев, как монархистов-николаевцев, но не смейтесь, там было два-три человека, которые не разговаривали с представителями другой политической партии.
Раз уж мы с вами заговорили о самых активных боевиках, в Келломяках организация была маленькая, больше была в Куоккале, потому что там были среди прочих Александр Яковлевич Башмаков, двоюродный племянник Ильи Ефимовича Репина Илья Васильевич Репин. Видимо, они завербовали внука Репина и еще ряд других. А вот в Комарово возглавлял организацию живший на своей даче полковник Министерства внутренних дел, начальник Боевого летучего отряда, что-то вроде нашего ОМОНа или убойного отдела, который быстро реагирует на все события, Леонид Петровский. Так вот, Петровский активнейшим образом создавал эту организацию. Неизвестно, ходил ли сам Петровский через границу, но его агенты точно ходили, потому что когда перешли границу, согласно книге «Зимняя война глазами ОГПУ», есть очень интересный документ: «произвести обыск, найти, обнаружить, выявить связи в советском Ленинграде». В этом отношение живущие в Келломяках люди представляли большой интерес для представителей центральных организаций политических, потому что они великолепно знали местность, они дружили с местными финскими ребятами, которые неоднократно эту границу переходили.
Кроме того, на пограничной территории, не надо забывать, существовала массовая контрабанда, особенно в 20-е годы. Потому что сам советский режим экономический порождал «черный рынок» и второе святое слово для советского времени — дефицит. Иголки, нитки, наперстки, все то, что не производилось, финские контрабандисты переносили через границу. Все финские контрабандисты были связаны, естественно, с русскими политическими организациями. Кроме того, среди них были чисто русские, а из себя они представляли дураков, которые случайно попались на границе.
Что вывозили из Советского Союза: предметы антиквариата, во-вторых, шла так называемая, как ни странно, я не побоюсь этого слова, торговля людьми. Те, у кого были хоть какие-то деньги, стремились из советской России перевезти своих родственников за границу, чтобы не было шантажа потом родственниками на советской территории. В 1918-20 годах тысячи людей переходили. Например, премьер-министр земледелия Кривошеин переходил, журналист Иосиф Владимирович Гессен, многие русские историки, например, Сергей Елисеев, сын купца Елисеева, тоже точно так же переходили границу.
Иван Толстой: Это историк?
Петр Базанов: Да, это историк, античник, востоковед, он потом в США стал известным историком. Агафон Фаберже известный, тем более, что у него дача в Келломяках была. То есть переходили границу вплоть до начала 30-х годов, это все процветало, но, конечно, советская власть это все уменьшала и уменьшала. Если в 1918 году можно было легально перейти границу, от потом надо было более экзотическими способами.
Иван Толстой: Григорий Лозинский, брат моего дедушки, точно так же в августе 1921 года со своей матерью бежал на лодочке вдоль Финского залива, где их ждал финн-проводник.
Петр Базанов: А про Фаберже мне крупнейший исследователь семьи Фаберже рассказывал, что переходили границу зимой, увидели пограничников, испугались и выкинули целый саквояжек под елочку с яйцами Фаберже, алмазами, бриллиантами и прочим. Куда эти алмазы с бриллиантами пропали — неизвестно. Может быть где-нибудь под елочкой, под хвоей и лежат. Потому что я его спрашивал: правда ли слухи, что на территории дачи Фаберже в Келломяках Агафон закопал клад? Он мне подтвердил, что есть такое, но скорее всего он, когда вернулся, он его и раскопал, потому что потом они эту дачу продали.
На чем еще жили жители Комарово? Была фабрика мебели. Особняк Фаберже, сгоревший в начале 2000 годов, использовался в качестве выставки, кто хотел купить какую-нибудь мебель, которую русские изготавливали.
Иван Толстой: Давайте перейдем к активной фазе, к хождениям через границу, к формированию какой-то подрывной программы и так далее. Чем же занимались боевики, кто это были, какие количества, как можно в этих параметрах сказать об этом?
Петр Базанов: Главным образом, на мой взгляд, никаких боевых действий они не выполняли, террористические акты мы практически все знаем наперечет. Из Комарово непосредственно я не думаю, что кто-то выходил из террористов. Во-первых, слишком далеко от границы, соседние Куоккала и Солнечное значительно ближе. Как перевалочный пункт больше использовался Териоки. Хотя Комарово, может быть, тоже, потому что Сестра маленькая, ее легко переходить. Обязательно проносили листовки антисоветского содержания, практически любой груз, который шел, — это листовки. Во-первых, просто приятно советской власти гадость сделать, из этих соображений соглашался даже самый аполитичный контрабандист. С другой стороны, главным образом, это разведка, то есть собирание данных. Третье — русская эмиграция постоянно страдала, что у нее нет достоверных сведений о политических и экономических взглядах, что же происходит. Любой, кто добирался до Петроградской стороны или до Невского, за пять минут, сходив в какую-нибудь пивную, узнавал, о чем речь идет. Именно Братство русской правды было полно многочисленных анекдотов про советскую власть, которые ходили в 20-е годы. Агентура приходила и развенчивала миф очень многих организаций, что весь советский народ очень любит советскую власть. Раз любит, то таких анекдотов точно рассказывать не будет.
Что же касается единственного удачного террористического акта, это когда группа во главе с Виктором Ларионовым, два бывших петербуржца, один москвич перешли границу и кинули бомбу в партклуб на набережной реки Мойки в 1927 году. Лекцию читал, как ни странно, отец известного артиста Ширвиндта.
Иван Толстой: Я не заметил связи, я проверял. Там действительно был лектор Ширвиндт, но совершенно не получается, что он его родственник. Из интернета, по крайне мере, не следует. Может быть, артист Ширвиндт настолько замаскировался, скрылся, изменил отчество.
Петр Базанов: До сих пор везде как родственник. И он, по-моему, даже сам упоминал об этом.
Иван Толстой: Хорошо, что вы напомнили, я совсем недавно смотрел.
Петр Базанов: У него же жена родственница Миклухи-Маклая, он всячески это обыгрывает, что одни придут — вот у меня жена из самого русского известного родовитого общества, потомок казаков с голландскими связями, хотите от других — вот папа.
Я думаю, самое простое - это как-то его спросить при случае.
Иван Толстой: Кто из известнейших людей, имеющих отношение к теме боевиков, появлялся в этих местах на Карельском перешейке? Кто привозил литературу? Они же перевозили листовки, но не те, которые печатали на месте, а те, наверное, которые из европейских центров привозили. Вы упомянули приезд туда Кутепова, кто еще?
Петр Базанов: Довольно многие. Дело в том, что почта хорошо работает. Западная почта не проверялась тогда, идет какая-то бумага, какие-то русские материалы. Финны могли, когда это только реализовывалось, на месте проверять, а так они почту официально вскрывать не могли. Неофициально, конечно, вскрывали, но тем не менее. Началось с 1919 года, когда шла гражданская война, в южной части Санкт-Петербургской губернии шли бои, то эта граница как раз была стабильной. Кронштадтский мятеж, конечно, именно то, что крайне активизировало события. Я читал переписку Владимира Тукалевского — это будущий известный представитель русской эмиграции в Чехословакии, он был директором лицее как раз в Териоках и представителем левой эсеровской газеты под названием «Воля России», которая в это время выходила уже в Праге, потом была преобразована в знаменитый журнал, где был «Мы» Замятина опубликован. Ему пишут: по 10-12 экземпляров расходятся газеты, а тут тысячи экземпляров вдруг начинают идти. Потом до меня доходит, что речь идет о феврале, марте, апреле 1921 года. И идет от Виктора Михайловича Чернова письмо: «Дорогой, как только в Петрограде будет восстание, немедленно первым езжайте в город и на Невском проспекте откройте помещение нашей газеты. Вход пускай будет не с Невского проспекта, но чтобы витрина выходила на Невский проспект».
Степень пограничности крайне увеличила значение русских эмигрантов именно в этом месте, потому что это самая ближайшая территория. Действительно, если Репин выходил гулять на территории Куоккалы и слышал, как играют в парке «Дубки» в Сестрорецке советскую музыку или можно было взять бинокль и увидеть гуляющих в Кронштадте на набережной, то по понятным причинам происходило.
Иван Толстой: Вообще уникальный такой образ, что эмиграция могла слышать и видеть, что делается на родине.
Петр Базанов: Неоднократно этим кокетничали. Одна из книжек, которая была выпущена в поселке Оллила бывшим членом Трудовой крестьянской партии, а потом очень поправевшим агрономом Григорием Николаевичем Бринем, он прямо кокетничал, что он на своей пасеке находится в пяти верстах от Сестрорецкой чеки, издает эту книжку с официальным обращением к товарищу Ворошилову. Приезжали наши русские кадеты на территории, я даже знаю место, провели службу, смотря на храмы Кронштадта морские. Это было ближайшее место, с которого они были видны. Правда, на мой взгляд, надо было подальше по побережью.
В 1936 году к семье Кауше приезжает Борис и Вера Зайцевы, поскольку они в дальнем родстве состоят через Веру Зайцеву. Тогда же он ездит на Валаам, в Выборг и в том числе выступает с лекциями в Келломяках и два месяца живет летом в Келломяках. К сожалению, эта дача наполовину сгорела, наполовину сохранилась, кто себе представляет — угол Морской, угол Приморского шоссе, можно еще посмотреть на остатки. И пишет автобиографический роман о том, как он побывал в этих местах: совершенно русское место, пахнет болотом, Русью, сенокосом, все поют русские песни. И точно так же, как Печорск, Карельский перешеек был то место, куда люди приезжали пожить в России.
Иван Толстой: Совершенно верно, самое близкое, что могло быть.
Петр Базанов: И там действительно русское население стабильное. Причем, если Печорский край — это пожить именно в русской деревне, то здесь пожить в русском дачном месте. Вера Зайцева Бунину писала, что она в очаровании от этих мест, это чисто русское место, и звала Бунина. Бунин, к сожалению, так и не собрался, но то, что, видимо, у Бунина такие мысли были приехать, хотя бы пожить не в самой России, но точно на территории, которая очень близка от России. Вот эта уникальность и с точки зрения политики, и с точки зрения культуры, и просто те места, потому что многие помнили, что были здесь, как в России, она придавала очарование, ни с чем несравнимое.
Что произошло дальше? 1939 год, «зимняя война». Совершенно неожиданно Советский Союз прерывает переговоры, и началась кампания, которая у нас называется советско-финская война или война с белофиннами, в финляндской историографии «зимняя война», поскольку она зимой была. Вопреки всеобщему мнению, не все жители Карельского перешейка, как и финны, так и русскоязычное население, оттуда уехали, были люди, которые остались. Это очень интересно, поскольку никто почти ничего про это не знает. Финны, конечно, старались увезти всех, но кто-то по каким-либо причинам оставался. В поселке Келломяки осталось три человека — это садовник Ян Яковлевич Серенш, потому что он был латышским подданным, его дочка Александра Яновна, которая умерла в 1991 году, после войны вернулась, и человек пропавший, ничего про него не могу сказать — это Виктор Адольф Малин, он перешел в протестантизм, дамский портной. Серенша забрали 24 июня 1941, потому что он 22 июня сказал: «Ну я же вам все говорил, новым жителям поселка Комарово, присланным из советской России, что Гитлер на СССР нападет, а вы мне все не верили». Ему тут же приписали антисоветскую пропаганду и агитацию, арестовали, умер он в тюрьме Златоуста, туда, видимо, всех посылали. Про Малина есть в его деле воспоминания, что он ведет антисоветские разговоры, отказывается вступать в келломякский колхоз, предпочитает работать отдельно.
Вы меня спросите: почему всех не арестовывали? Напомню вам историю, что Советский Союз делал вид, что якобы не советские войска заняли Карельский перешеек, а там возникла народно-демократическая республика Финляндия со столицей в городе Териоки. Так вот, для того, чтобы создать видимость жителей Териоки, свезли всех остальных жителей на территорию поселка и поселили их в пустующие дома, сделав вид, что он там живут, есть какое-то население, поэтому их не брали. Хотя, правда, всех возили, что интересно, на бронепоезде в Сестрорецк на допрос — такие есть уникальные вещи. К сожалению, с точки зрения истории, простые люди, практически из их дел, воспоминаний ничего сверхинтересного по культуре не извлечь.
В Териоках осталось значительно больше людей, в том числе Антон Янушкевич — это адъютант, слуга, фактически денщик Петра Петровича Соколова. Вот он какой серый, не серый, а у него что-то про Соколова, про эмиграцию существует. Остался Герман Пресас, Янушкевича сразу забрали, в 1939 году, как только заняли, потому что забирали при весьма интимной вещи: он грабил дом богатый финский, откуда финны уехали. На этом его и схватили. Потом припомнили дезертирство из Красной армии в 1919 году и многие другие вещи.
А Пресас до 1941 году просуществовал, точно так же в златоустовской тюрьме и сгинул просто от голода. Пресас человек интеллигентный, почему он не уехал — мне непонятно. Наконец последний, мой любимый персонаж из жителей поселка Комарово, действительно, есть такая французская серия «Биографии как непридуманные романы». Представьте себе: еврей по национальности, зовут Николай Григорьевич Черных, руководитель в 1919 году антибольшевистской банды, которая с боями пробивается на территорию Финляндии и разоружена. Потом он становится жителем поселка Комарово, возглавляет местную организацию Братства русской правды, называется Союз спасения России, они свои листовки подписывали «ССР». Работает врачом при больнице Красного креста в поселке Келломяки, но при этом ведет активную политическую агитацию. По протесту советского правительства его высылают в Африку. Он потом оттуда возвращается, но живет не в Келломяках, а чуть дальше по железной дороге, до 1939 года, потом переезжает в Хельсинки. В Хельсинки работает зубным врачом, умирает в 1962 году. Вот такая у человека биография. Причем многие, кто его в Финляндии помнит, воспоминания самые, конечно, неприятные, к зубному врачу кто же любит ходить. Они говорят: «Что, правда, бандой командовал? Да не может быть. Кто бы мог подумать, а был такой старичок, зубной врач, приятный. Так он еще еврей по национальности крещеный. Господи! А вы точно нас не обманываете? Нет, мы вам верим, верим».
Иван Толстой: Еще и высылался в Ливию.
Петр Базанов: Да, еще и высылался в Ливию за антибольшевистскую работу. Знаменитая высылка 1927 года, вторая 1929 года, когда официально запретили Братство русской правды, еще другие организации. Все русские эмигранты борьбу прекратили: как можно, мы лояльные Финляндии подданные. Продолжали все заниматься своим собственным делом.
Иван Толстой: Коварные Келломяки. Я процитирую фрагмент из книги Петра Базанова «Очерки истории русской эмиграции на карельском перешейке».
«Активным членом Русского общевоинского союза, Братства русской правды, Союза Молодороссов, николаевских и кирилловских монархических организаций являлся знаменитый разведчик и футболист, игрок «Унитаса», «Удельной», «Териоки», участник Олимпийских игр 1912 года в Стокгольме, в общественном мнении лучший правый защитник России начала ХХ века, выпускник юридического факультета Санкт-Петербургского университета Петр Петрович Соколов, всему Петрограду был известен под футбольным прозвищем «Петя плюнь». Он имел отличные отношения с английской разведкой со времен гражданской войны и участие в заговоре Дюкса. До 1924 года деятельность его группы финансировалась английской разведкой. Одновременно Соколов был одним из организатором в Финляндии первой группы НТС НП — Народно-трудового союза нового поколения и создателем, а с 1931 года председателем Союза Ивана Сусанина. До конца 1920-х годов он проживал в Териоки, сначала в доме Селяхова, а потом у тестя, купца Николая Алексеевича Носова. Петр Петрович Соколов неоднократно проникал на советскую территорию, в Ленинград и губернии северо-запада России, куда всегда доставлял «братскую» литературу, то есть литературу, выпущенную Братством русской правды. В 1928-30-х годах в связи с неоднократными советскими нотами был переселен из Териок в Хельсинки, но его жена Мария Николаевна и адъютант Янушкевич оставались по старому месту жительства до декабря 1939 года.
Прекрасно физически подготовленный человек, интеллектуал, имевший стаж работы в контрразведке, Соколов буквально изводил ленинградских чекистов своими подвигами. Он выдумывал всевозможные способы нелегального перехода границы. Архив УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области забит документами о том, как в очередной раз его видели в Ленинграде или пригородах и не смогли задержать. Например, в конце 20-х годов во время праздника на Острове трудящихся (Каменном острове), сопровождавшемся и гуляньями на лодках в Финском заливе, Соколов с соратником подплыл к Петровскому острову, пробыл для сбора информации в городе целый день и вечером снова отправился в Финляндию.
Последний раз его видел в Ленинграде на Кировском проспекте известный футболист Михаил Павлович Бутусов в феврале 1939 года. Ленинградский писатель и публицист Ариф Васильевич Сапаров посвятил злому гению ленинградских чекистов страницы в документальной повести «Битая карта» 1967 года. Через 50 лет советский читатель узнавал о приключениях футболиста Петра Петровича Фольконен-Соколова. В повести действительно приводятся не выдуманные факты биографии. Отмечается его участие в заговоре Дукса, кличка «Голкипер» и что он играл за «Унитас», а в 20-е годы много раз ходил через советско-финскую границу. Одни эпитеты чего стоят: «Не пойманный курьер Поля Дюкса», «Взошла шпионская звезда» и тому подобное. Сам Сапаров таких подробностей придумать просто не мог, скорее всего его познакомили с материалами архивного дела Соколова, так же, как это было и с писателем Львом Никулиным, который писал об операции «Трест».
Петр Петрович Соколов наладил ряд переправочных пунктов для своих разведчиков на границе. Особые услуги им оказывал начальник териокской полиции. Одним из его крупных агентов был футболист, игрок «Унитаса» Антон Александрович Хлопушин, связанный также с начальником разведки монархистов-кирилловцев, капитаном дальнего плавания Гойером. Брат Антона Георгий Хлопушин, также игрок «Унитаса», был арестован контрразведчиками ОГПУ в 1927 году в Одессе по делу о 26 английских шпионах и осужден в Ленинграде. Сапаров вывел его в образе игрока «Келломяки» Георгия Павловича Хлопушина, хотя в поселке Келломяки ни до революции, ни после футбольной команды не было, а реальный человек скорее играл за «Териоки». Хлопушин действительно был агентом Соколова и втянул своего брата, советского счетовода в шпионскую деятельность. К тому же, братья активно занимались контрабандой на советско-финляндской границе. Каналы для прохождения были разнообразными: через Ораниенбаум и затем Финский залив, через Грузино, через Лемболовское болото, через станцию Графская и другие. Последняя ныне не существует, располагалась между станциями Дибуны и Песочная Выборгской ветки Финляндской железной дороги. Братья Хлопушины были связаны с финскими контрабандистами Захаром Ивановичем Виролайненом и братьями Петром и Владимиром Николаевичем Пуккила. Из Финляндии в СССР доставлялся дефицит, от ниток и иголок до крупных технических изделий, а в обратную сторону перемещались антиквариат, золото и нелегальные беженцы. Пуккила погорел на деле Хлопушиных. Позднее в 1928 году совершенно случайно был арестован и его брат, совершивший самоубийство в декабре 1929-го. Контрабандист Пуккила на допросе вспоминал, что неоднократно встречался с военнослужащим Балтфлота Курицыным-Нератовым, от которого и получал интересующие Соколова сведения. Явкой служила квартира Касьяна Джемалятдинова, Загородный проспект напротив Щербакова переулка. Был налажен канал информации и через сотрудника финского консульства Линстента. Так же на Соколова работали контрабандисты Иосиф Маккунен, погиб в СССР, и рыбак Павел Ристо из Тюресево. Летом на советскую территорию попадали на парусных лодках, а зимой на лошадях или на лыжах по льду Финского залива.
Следует упомянуть об адъютанте, денщике Петра Петровича Соколова Антоне Алексеевиче Янушкевиче, по происхождению белорусском крестьянине, сапожнике по профессии, участнике Первой мировой войны. В 1919 году он дезертировал из Красной армии и проживал в Териоки, там перешел в евангелическую секту и был арестован сотрудниками НКДВ 1 декабря 1939 года с оружием в руках во время пожара в Териоки. Согласно материалам дела Янушкевича, агентами Соколова в Ленинграде были родственники его жены Марии, работавший электромонтером и арестованный в 1934 году Константин Николаевич Носов и сотрудница почтамта Пелагея Николаевна Носова, легально ездившие в 1928 году в Финляндию. Их квартира номер 3 в доме 13 в Максимильяновском переулке была явочной. Использовал в работе Петр Соколов и реэмигрантов из Финляндии, переехавших в Ленинград в 1931 году братьев Владимира и Ивана Александровичей Трухляевых, женатого на их сестре Надежде Ивана Калачева, а также Федора Дмитриевича Загородного.
Вместе с тем нельзя не отметить, что при обращении к следственным делам Носовых картина вырисовывается совершенно иная. Константин Николаевич под влиянием совпатриотических взглядов поссорился с зятем и в 1930 году реэмигрировал в СССР. Хельсинкская полиция даже посадила его в тюрьму, а спасло только вмешательство советского полпредства. В декабре 1934-го после убийства Кирова Носов был арестован, вместе с ним по делу о связях с белоэмигрантами проходили все знакомые по Териокам, после 1920-го года переехавшие в Ленинград, в том числе и братья Трухляевы. Официальное обвинение включало и шпионаж на Финляндию. Носов встречался с уроженцем города Териоки вахтером финского консульства Эйно Товала. На суде Носов все отрицал и указывал, что признательные показания дал только по причине пыток голодом и холодом. Разумеется, в соответствии с экстраординарным законодательством времен Большого террора, его приговорили к смертной казни.
В 1935 году Пелагею Николаевну Носову, как члена семьи врагов народа, выслали в Казахстан, откуда она вернулась в Ленинград в 1946-м. В 1951-м ее осудили примерно по тем же обвинениям, что и брата, на пять лет, которые она провела в КарЛаге. В 50-е Носовы были реабилитированы. Возможно, реэмиграция Носова и его знакомых была тщательно продуманной операцией по проникновению в СССР, а ссора с Петром Петровичем Соколовым в конце 20-х — ходом прикрытия. Однако эта версия так же вызывает сомнения.
Удалось, - пишет Петр Николаевич Базанов в своей книге, - выявить и курьеров, приходивших из Финляндии. Правой рукой Соколова был первый муж Антонины Николаевны Носовой прапорщик Федор Иванович Спиридонов (покончил с собой при переходе границы). Так же следует выделить Владимира Александровича Козлова, капитана Петра Николаевича Холодилина, братьев Василия (Вилли) и Александра Павловичей Маккуненов. Из Парижа к Петру Петровичу Соколову неоднократно приезжали эмигранты Борис Николаевич Лебедев, бывший житель Териоки и капитан Левонов, а из Гельсингфорса полковник Николай Николаевич Дунаков. Александр Арава так же неоднократно бывал в СССР с заданиями и останавливался в Лахте и Лисьем носу у своих знакомых. В 1945 году Петр Петрович Соколов был единственным из списка Лейно, кто избежал выдачи в СССР и после войны поселился в Швеции под псевдонимом Пауль Салин».
Иван Толстой: Так пишет в своей книге «Очерки истории русской эмиграции на карельском перешейке» Петр Базанов. Мы продолжаем беседу с ним.
Инфильтрация со стороны советской агентуры этих мест на Карельском перешейке?
Петр Базанов: Такая же, как и во всей русской эмиграции, очень большая. Потому что поймать русского эмигранта на сотрудничестве с НКВД очень легко по двум причинам: если он социалистических взглядов — ну что же, вы выступаете против нашего первого светлого государства социализма? Да, у нас есть перекосы, но вы что, хотите на стороне фашистов и монархистов выступать? Тем самым, вы предаете дело социализма. Для людей правых взглядов: вы сотрудничаете с иностранными разведками. Как вы можете против нашего русского национального государства, пусть в советской форме, которое на глазах национализируется, выступать? Нет, этого вы не можете. И самое главное — шантаж родственниками: не согласитесь на нас работать, всех перебьем. Все хорошо знают, что в 1938 году в редакцию газеты «Голос России» Ивана Солоневича кинули бомбу, погибла его жена Тамара и экспедитор Коля Михайлов. Но почти никто не знает, что тогда же в апреле 1938 года выездными тройками были расстреляны отец Солоневича, его единокровные братья, жена Бориса Солоневича и брат младший ближайшего сотрудника Солоневича, постоянный его друг и единомышленник Всеволода Константиновича Левашова-Дубровского, который потом был главным редактором «Нашей страны», его брата Константина Константиновича Левашова, сотрудника Публичной библиотеки забрали в 1937 году за брата, естественно, а потом выездная тройка тогда же в апреле 1937 года перерассмотрела дело в пользу расстрела. Я думаю, что братьям Солоневичам и Левашову фотографии переслали расстрелянных родственников в качестве акции устрашения.
Многие русские эмигранты в прямом смысле умирали от голода, поэтому их как-то таким образом подкупить было возможно. Есть примеры многочисленных успехов органов наших ОГПУ-НКВД, точно так же, как русские эмигранты проваливали, о чем они, конечно, сейчас писать не любят, но тем не менее, упоминания о провале операций существуют, когда их переигрывали. В этом отношении эта тема требует очень глубокого, внимательного рассмотрения. На наше счастье, все документы финской полиции, фонд политической или тайной полиции, сыскной полиции, они открыты в Национальном архиве Финляндии, и исследователи начинают сейчас активно пользоваться, потому что там практически все есть. Многие, например, мифы о том же Братстве русской правды развенчиваются, потому что сами финны смотрят: часто бывают на советской территории, проверить, не советский ли агент. То есть то, что они реально проникали — это финскими документами заверяется.