Иван Толстой: Сегодня мы поговорим о путешествии за границу двух знаменитых советских писателей. Но поскольку они сами описали свое путешествие в книге «Одноэтажная Америка», мы посмотрим на их путь не из самой кареты, а с ее запяток. Наш форейтор сегодня – историк, искусствовед и коллекционер, пламенный одессит Евгений Деменок.
Итак, Евгений, что же видно с этих самых запяток? Как же путешествовали Ильф и Петров? Всем известна книжка «Одноэтажная Америка». Вот они побывали в этой Америке, и прекрасно все описали. Можно бесконечно комментировать эту книжку, находить исторических персонажей, я даже нашел тех, о ком, вроде, уже все забыли. Между прочим, один из героев «Одноэтажной Америки» работал потом на Радио Свобода. Откуда начнем? Что будет нашей первой станцией? Помните, как на заседании то ли «Арзамаса», то ли «Зеленой лампы» при Пушкине кто-то торжественно воскликнул: «Да, господа, мы на первой станции по пути в просвещение!». «Точно! Мы - в Черной грязи!»,- сказал Пушкин.
Евгений Деменок: Они начали свое путешествие на поезде, потому что конечной целью была Франция и пароход «Нормандия». Из Москвы они приехали в Минск, из Минска в Варшаву, в Варшаве провели насыщенный день. Это был не первый визит в Варшаву. До этого они приезжали и, даже, смотрели фильм, первую совместную чехословацко-польскую экранизацию «Двенадцати стульев». Ильф и Петров были на премьере.
Иван Толстой: Какого же года картина?
Евгений Деменок: Это картина 1933 года.
Иван Толстой: Уже звуковая?
Евгений Деменок: Да. Власта Буриан, известный чешский комик, сыграл Кису Воробьянинова. А сюжет был тогда немного модифицирован. Вообще история экранизации «Двенадцати стульев» сама по себе очень любопытна, потому что до экранизации в Советском Союзе ее успели поставить даже в фашистской Германии в 1938 году. Потом - Куба, Иран, и только потом- Советский Союз. Но вот первая экранизация это чешско-польская картина, Мартин Фрич, чешский режиссер. Сюжет был таков. Бабушка пишет парикмахеру в Прагу: «Приезжай, я оставила тебе наследство». Он приезжает, находит абсолютно пустой дом, в нем двенадцать стульев. Он в расстроенных чувствах относит эти стулья к антиквару, а потом в каком-то тайнике находит записку, что в одном из этих стульев находятся сокровища. Бежит к антиквару, а тот уже стулья распродал по одиночке. Один из стульев попал в детский приют. Сокровища, конечно, они успели за это время найти, продать и деньги пошли на детей.
Иван Толстой: То есть возвращается все так, как в книге?
Евгений Деменок: Но все советские и социалистические реалии оттуда ушли, потому что они были непонятны зрителю. Внемецкой экранизации – тоже. А уже в чехословацкой экранизации «Золотого теленка» в 1970 году все было нормально, потому что чехам уже стало понятно, о чем говорили и писали.
Иван Толстой: Доросли до нас.
Евгений Деменок: И после Варшавы они приезжают в Прагу. Это был один день в Праге. Мы об этом узнали благодаря Александре Ильиничне Ильф, которая скрупулезно собирала и публиковала дневники отца. Она называла себя «дочерью Ильфа и Петрова», потому что архивам Петрова повезло гораздо меньше. У Евгения Петрова было два сына, Петр и Илья, и оба знаменитые. Петр Катаев остался с настоящей фамилией, он был знаменитым оператором. «Три тополя на Плющихе» и «Семнадцать мгновений весны» - операторская работа Петра Катаева. Илья в последние годы жил в Америке, он был известным композитором. «Стою на полустаночке», в частности, это его песня. Но как-то получилось, что семья многократно переезжала, архивы потерялись, часть пропала. В Одесском литературном музее буквально чудом сохранилось несколько писем. Сам корпус писем Петрова гораздо меньше, чем Ильфа. А Ильфу повезло. Александра Ильинична отца особо и не помнила, он умер, когда ей было три года. А сама она ушла два года назад, я имел счастье быть с ней знакомым, она приезжала в Одессу три раза в год, очень Одессу любила, много рассказывала мелких подробностей и деталей. И вот она издала дневники. И в этих дневниках я, будучи занят совершено другим (я искал о взаимоотношениях Ильфа, Петрова и Бурлюка, которые встречались в Америке), вдруг нашел, что они были в Праге один день. И стал потихоньку из этих записных книжек выуживать, с кем они встречались, что они делали в Праге. Надо сказать, что ведение записной книжки было обязательным для Ильфа, он не смог привить это Петрову, но сам все тщательно записывал, потому что, как он сам писал, на следующий день половина забудется, а еще через день забудется все - новые впечатления наслоятся. Поэтому он перечислил всех, с кем они встречались в Праге. Они заехали в посольство, и первый, с кем они встретились, был полпред Сергей Сергеевич Александровский. Полпред Советского Союза - фигура масштабная. В 1935 году он подписывал вместе с Бенешем договор о дружбе Советского Союза и Чехословакии. Ведь Чехословакия признала советскую власть не так уж рано, в 1934-м. Александровский был тут фигурой настолько узнаваемой, что когда он пришел с Ильфом и Петровым в Староновую синагогу, то его попросили расписаться в книге почтенных гостей, и, как пишет Ильф в своем дневнике, его подпись стояла сразу после Ротшильда. Вот такой кадровый дипломат, казалось бы, все совершенно замечательно. Жена - оперная певица (она пела в Венской опере вместе с Карузо), такая дива оперная, Клара Давыдовна Спиваковская. Ильф пишет в своих записных книжках, что у нее «прическа маркизы». У нее действительно была необычная прическа, похожая на парик, абсолютная маркиза 18-го века.
Иван Толстой: А это - наша Клара Давыдовна.
Евгений Деменок: И, вдруг, в 1938 году его отзывают вместе с женой и сыном из Чехословакии, отправляют в кадровый резерв. Он не понимает, что происходит. Почему-то списали. Когда начинается война, он идет добровольцем на фронт, его ранят, он попадает в лагерь. В1945 году его долго пытают, допрашивают, лично Берия допрашивал, и его расстреляли. Естественно, жена и сын попали в лагеря и вышли оттуда почти через десять лет. Вот такая драматическая судьба. Но Ильф пишет о том, что тогда он был почти всемогущим советским представителем. Он целый день Ильфа и Петрова развлекал, они ездили на Злату улочку, они ужинали в «У Флеку», такое известное туристическое место. Я приехал и, прочитав эти записки, на следующий день пошел туда, выпил пива и пытался представить, за каким столиком ужинали Ильф и Петров.
Иван Толстой: Если бы держатели этого заведения знали славу этих писателей, они придумали бы, куда их исторически сажать, потому что там бывает куча русских туристов, и посидеть за столом, где сидели создатели «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка», конечно, хотел бы каждый. Как в Париже, если уж где присел на чашечку кофе Шарль Азнавур, то, будьте любезны, будет медная табличка на столе, которую будут постоянно пытаться спереть.
Евгений Деменок: Ильф писал о том, что им понравилась чешская кухня, понравились сосиски, понравилось пиво. Интересный казус, что когда они ехали с вокзала, они пытались объяснить таксисту, что они едут в «русскую амбасаду», но таксист привез их в отель «Амбассадор», и только с помощью полицейских удалось разобраться, куда же им нужно ехать. Ильф еще отмечал прекрасную, милую чешскую особенность уменьшать все - «топичек», «хлебечек», «пивечко», и так далее. И на следующее утро они уехали в Вену.
Иван Толстой: Погодите, а с чехами они встречались?
Евгений Деменок: Из его записных книжек об этом трудно сделать какой-либо вывод, чешских имен там нет. В отличие от Маяковского, который тут со многими встречался, они были окутаны заботой полпреда и советских представителей и, по-моему, так ни с кем встретиться не успели.
Иван Толстой: То есть не то, что они заробели, и он не стал вносить это в записную книжку?
Евгений Деменок: Я думаю, что нет, времени было очень мало. Эти книжки изданы были уже сейчас. Это книги записные, поэтому там есть многое из того, что не вошло, например, в «Одноэтажную Америку». Ведь в приложении к «Одноэтажной Америке» всегда публиковались письма Ильфа и Петрова домой, женам. При этом писем Ильфа там раз в пять больше, чем Петрова в силу того, что архив не сохранился. Рассматривая дальше тему отношений Ильфа и Петрова с Прагой, сталкиваешься еще с несколькими интересными моментами - встречами литературными, киношными, о которых мы уже рассказали, и встречами их героев. Например, если в «Гугле» задаешь поиск «Ильф, Петров и Прага», то моментально выскакивает сцена с Кисой Воробьяниновым, который повел девушку Лизу ужинать в бывший ресторан «Прага», а ныне- столовую Моссельпрома, потому что Бендер сказал ему, что это лучшая столовая в городе. И так оно и было, ресторан «Прага» сохранял свой уровень все эти годы. И даже в своей статье об этом, которая опубликована в пражском «Русском слове», я привожу знаменитое стихотворение Маяковского «Нигде кроме, как в Моссельпроме». Я могу прочесть его:
Каждому нужно
Обедать и ужинать.
Где?
Нигде кроме
Как в Моссельпроме.
В других столовых
люди — тени.
Лишь в «Моссельпроме»
сытен кус.
Там —
и на кухне
и на сцене
здоровый обнаружен вкус.
Там пиво светло,
блюда полны,
там —
лишь пробьет обеда час —
вскипают вдохновенья волны,
по площади Арбатской мчась.
Там —
на неведомых дорожках
следы невиданных зверей,
там все писатели
на ножках
стоят,
дежуря у дверей.
Там чудеса,
Там Родов бродит,
Есенин на заре сидит,
и сообща они находят
приют, и ужин, и кредит.
Там пылом выспренним охвачен,
Грозясь Лелевечу-врагу,
пред представителем рабфачьим
Пильняк внедряется
В рагу...
Поэт, художник или трагик,
забудь о днях тяжелых бед.
У «Моссельпрома»,
в бывшей «Праге»,
тебе готовится обед.
Где провести сегодня вечер?
Где назначить с приятелем встречу?
Решенья вопросов
не может быть проще:
«Все дороги ведут...»
на Арбатскую площадь.
Здоровье и радость —
высшие блага —
в столовой «Моссельпрома»
(бывшая «Прага»).
Там весело, чисто,
светло, уютно,
обеды вкусны,
пиво не мутно.
Там люди
различных фронтов искусств
вдруг обнаруживают
общий вкус.
Враги
друг на друга смотрят ласково —
от Мейерхольда
до Станиславского.
Там,
если придется рядом сесть,
Маяковский Толстого
не станет есть.
Иван Толстой: Ох, как пивка захотелось!
Евгений Деменок: Да, тут пиво упоминается так же часто, как ресторан «Прага».
Иван Толстой: И по описанию чувствуешь себя немножко в Праге после этого стихотворения. Здесь тоже пиво не мутно, а если и мутно, то все равно великолепно.
Евгений Деменок: И еще совершенно удивительная связь Ильфа и Петрова с Прагой – сын лейтенанта Шмидта. Забавная история. Ведь если подумать, как могли даже сатирики, даже выполняя некий заказ, так вольно обращаться с героем революции? Лейтенант Шмидт был канонизирован уже в 1917 году Временным правительством. Колчак торжественно перезахоронил останки его и трех расстрелянных на острове Березань матросов в соборе в Севастополе, и при этом присутствовал единственный сын лейтенанта Шмидта Евгений Петрович Шмидт. Так вот этот Евгений Петрович Шмидт был белым офицером, и эмигрировал он в Прагу. История удивительнейшая. Он бы одним-единственным сыном. Петр Петрович, сын Петра Петровича, который заложил морскую династию, то есть дед Евгения Петровича, стал первым военным моряком, вышел в отставку и жил в Одессе, где и родился сам лейтенант Шмидт, он же - красный адмирал. Лейтенант Шмидт обладал таким же вспыльчивым характером как и отец. Характер вспыльчивый, неуравновешенный, нервные припадки, он неоднократно лечился. Он совершал совершенно экстравагантные поступки, например, мог растратить флотскую кассу. Или сам факт его женитьбы на Домникии Павловой, девушке легкого поведения. Евгений Шмидт написал книгу об отце. Это 1926 год, издательство «Пламя», Прага. Книга называлась «Красный адмирал». Она была переиздана всего один раз, в 2006 году, спустя 80 лет. Где бы вы думали? В Одессе. По сути, это - первоисточник всей истории с лейтенантом Шмидтом. Он там описывает семью и приводит дневники отца, где отец пишет, что познакомился на Невском с девушкой легкого поведения, проникся. Петр Петрович Шмидт вообще был человеком абсолютно идеалистических воззрений, он хотел спасти весь мир, и при этом прославиться, быть знаменитым. Ему это удалось, но в таких трагических обстоятельствах. Встретив эту падшую девушку, он решил вытащить ее из болота, снял из банка все деньги, 12 тысяч рублей (на то время - огромная сумма), и подарил ей эти деньги. Но потом он поговорил с ней еще раз, понял, что деньги ее не спасут, и решил на ней жениться. После этого его проклял отец, все родственники от него отвернулись, карьера его пошла под откос, он вынужден был уйти с флота, демобилизоваться, потому что флотские офицеры могли жениться на дочерях либо на дворян, либо купцов первой гильдии. В данном случае брак был совсем не комильфо. Он ушел, отец с ним не общался практически до самой смерти. Его дальнейшую карьеру выстраивал уже его дядя Владимир - адмирал, высший чин в военном российском флоте на тот момент, старший брат его отца. Родственники с ним общаться не хотели, только сестра Анна с ним периодически общалась. Этот брак длился около 20 лет, он был абсолютно несчастным, потому что она продолжала ему изменять.
Иван Толстой: Даже не изменять, а просто она осталась верна профессии.
Евгений Деменок: Да, как он ни старался направить ее на путь истинный. А сын остался с отцом. Он его любил, был для него самым близким человеком. Сам Евгений Шмидт не женился, у него не было детей, отец был для него главной фигурой. Петр Петрович работал в разных местах, и в торговом, и в военном флоте, Япония, Дальний Восток, Петербург, Одесса, Севастополь. География его путешествий была очень обширной. Евгений Петрович учился и в Одессе, в реальном училище Святого Павла, потом в Константиновском училище в Севастополе. В Севастополе в 1905 году начались события - потемкинцы. Часть потемкинцев была в тюрьме в Севастополе, Шмидт Петр Петрович, который лейтенант, с революционно настроенной толпой пытался их освободить, толпу расстреляли, после этого он произнес пламенную речь, зажег всех. В тот же вечер к нему явились матросы и попросили стать их предводителем. Так он стал их предводителем, после захвата Очакова дал знаменитую телеграмму: «Командую флотом. Шмидт». И написал телеграмму Государю императору, что так и так, вы должны идти навстречу чаяниям и пожеланиям народа, в противном случае царская власть обречена. При этом он в глубине души был монархистом, и сын был монархистом, почему он и эмигрировал - он не воспринимал вообще советскую власть. Тем не менее, мечта о светлом будущем и справедливости для всего человечества двигала им.
Иван Толстой: А судьба сына, Евгения Петровича, какая?
Евгений Деменок: В 16 лет, узнав о том, что отец возглавил восстание на крейсере Очаков, он прибыл немедленно к нему. И вместе с ним спасался потом с Очакова, вместе они бросились в море, они плыли, их спасли, но так как он был несовершеннолетним его не судили, и он провел с отцом почти все время до приговора. За несколько дней до вынесения приговора отец попросил его уехать, чтобы сохранялась иллюзия того, что могут помиловать. Хотя дядя пытался спасти его, сестра пыталась его спасти, пытались поставить ему диагноз, что у него нервный срыв, что он не совсем здоров психически, но врачи подтвердили, что он абсолютно здоров и приговор привели в исполнение. Его расстреляли. Почему именно расстреляли? Не нашлось того, кто согласился бы его повесить. Он настолько был популярной фигурой, что никто в Севастополе не согласился его повесить. При этом расстрельной командой командовал его друг - его заставил адмирал Черноморского флота. А в 1923 году этого друга тоже расстреляли за то, что он в свое время расстрелял Шмидта. Такая ужасная история. Евгений в 1917 году эвакуировался из Крыма, был в Галиполи вместе с войсками, а в 1921 году приехал в Прагу. Он учился здесь в Техническом университете, закончил образование, которое не успел закончить в Петербурге, и издал книгу об отце. Он был очень нелюдимым, не нашел себе здесь друзей, не нашел общий язык. Он был монархистом. В среде тогдашней пражской эмиграции это было не самое популярное политическое убеждение.
Иван Толстой: Скорее здесь были правые эсеры, левые кадеты. Публика вполне умеренная.
Евгений Деменок: Совершенно верно. И в 1930 году он уезжает в Париж. Жил очень бедно в монашеском приюте. В 1951 году он умер. Могила его не найдена, место захоронения неизвестно, умер он в абсолютной нищете и безвестности. При этом интересно, что в 1933 и 1934 году «Золотой теленок» и «Двенадцать стульев» были переведены на французский, то есть он вполне мог, живя в Париже, прочесть о своем отце.
Иван Толстой: Вся эмиграция читала.
Евгений Деменок: Сложно представить себе эмоции, которые он испытывал, читая об отце и о сыновьях лейтенанта Шмидта в таком вольном исполнении. Перевод осуществило два человека. Перикл Ставров, одесский поэт, дореволюционный друг Ильфа и Петрова, друг Катаева, знакомый Багрицкого. Он уехал в Грецию, там себя не нашел, переехал в Париж, выпустил два сборника стихотворений на русском языке, держал книжный магазин. И вот одно из французских издательств предложило ему перевести. Его соавтор, партнер по переводу - Виктор Ллона, аргентинец. Ставров делал черновой перевод с русского на французский, а Ллона - литературный перевод с подстрочника. И вот когда Ильф и Петров, продолжая свой маршрут, после Праги приехали в Вену, а потом в Париж, старший брат Ильфа передал им гонорар за это издание - 4 тысячи франков. На сегодня это фигура уже восстает из небытия. В семье Ильфов было четверо детей. Старший брат - Исраэль, он же Александр, он же Сандро Фазини, художник. Отец Фаинзильберг был банковским служащим и мечтал дать детям пристойное образование и профессии, чтобы они тоже были, в крайнем случае - инженерами, в лучшем случае - банкирами или финансистами. Но не получилось. Старший брат стал художником, Ильф – писателем, еще один брат стал художником и фотографом- Маф или Михаил Арнольдович Файнзильберг. Он жил в Москве все эти годы с Ильфом и Катаевым. Катаев упоминает его в «Алмазном венце» неоднократно. И только самый младший брат Вениамин стал инженером-топографом. Но и он увлекался фотографией. Все братья увлекались фотографией. При этом Сандро Фазини, старший брат, стал самым известным в качестве фотографа, потому что его с удовольствием печатали французские журналы. В 1922 году он, живя в Одессе, сделал попытку уехать в Америку к родственникам. Почему-то не получилось и он осел в Париже. Через три года к нему приехал его друг Алисиевич, художник. Вообще эти пары дружеские, которые потом уезжают вместе в эмиграцию, это удивительная история. Вот Сигизмунд Алисиевич, поляк, с Фазини вместе в Одессе они работали в журнале «Крокодил», в журнале «Бомба», оформляли вместе «Кабаре». В Одессе вышла целая серия журналов, их сложно назвать футуристическими, но тогда их так называли, все новое называлось футуристическим. Это «Седьмое покрывало», «Авто в облаках», «Серебряные трубы», «Шелковые фонари» - было пять сборников. В одном из них было даже опубликовано стихотворение Маяковского. Молодые одесские поэты, в том числе Багрицкий и Олеша. И эти сборники иллюстрировал Фазини. В конце концов, он оказывается в Париже. В 1942 году он был вместе с женой Азой Канторович, тоже одесситкой, депортирован в Дранси, и в 1944 году погиб в Освенциме. Вообще все братья, кроме младшего Вениамина, который прожил долгую жизнь, умерли достаточно рано. Ильф в 1937 от туберкулеза, в 1944 в Освенциме умер Сандро,а средний брат, Маф, умер от голода в Ташкенте, в эвакуации, в 1942 году.
Мы едем в Париж. Ильф и Петров уже были в Париже до этого, в 1933 году, Ильф впервые тогда встретился со страшим братом Александром после 10-летней разлуки, они были достаточно близки. У старшего брата Сандро карьера складывалась достаточно успешно, он был коммерческим фотографом, он был художником, он выставлялся в Салоне независимых, то есть карьера его складывалась достаточно успешно и он, в принципе, на братьев всегда посматривал свысока. Но, прочитав «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка», он пересмотрел свое отношение к младшему брату. Книга «Фазини», которая, благодаря Александре Ильиничне Ильф, вышла в Москве в 2008 году, составлена из материалов, написанных в Одессе Аленой Яворской, сотрудниками Литературного музея и Александрой Ильиничной Ильф, племянницей Сандро. Это такая полная книга, здесь есть и фотографии, и картины репродуцированы, и переписка Ильфа с братом.
Иван Толстой: Я вижу, что у вас она даже с дарственной надписью Александры Ильиничны.
Евгений Деменок: Да. И вот эта переписка Ильфа с братом - очень приятная эпистолярная вещь. Например, во второй раз направляясь в Америку, Ильф рассчитывал застать брата, забрать у него гонорар. Брат уехал в Италию на коммерческие сьемки, потому что Ильф ему неверно сообщил их даты приезда в Париж. В общем, они его не застали, но брат умудрился, поменяв в Италии лиры на франки, что было тогда, как он пишет, незаконно, потому что при Муссолини это запрещалось, и он чуть ли не рисковал там попасть в тюрьму, передать им четыре тысячи франков, и они уже с деньгами уехали в Америку, что немаловажно. На обратном пути, в 1934 году, они встретились. И это была последняя встреча - Ильф уже тогда начал заболевать, он уже тогда был весь в мыслях о своей болезни. Уже в Америке он стал себя чувствовать нехорошо - румянец, температура. Это выбило его абсолютно из колеи. Он ходил грустным, и в переписке тоже это читается все. Ильф очень тяжело переживал эту болезнь.
Иван Толстой: Чем они там занимались? Сколько пробыли времени?
Евгений Деменок: Они там пробыли несколько недель, у них был заказ на какой-то водевиль, но заказ сорвался. Потом в Америке им еще давали несколько заказов, которые, в итоге, тоже большей частью сорвались. Они пытались заработать по пути, потому что им нужно было много денег для Америки. Они изначально собирались купить там автомобиль, проехать всю Америку, поэтому им нужны были финансы.
Иван Толстой: С кем же они успели повидаться в Париже?
Евгений Деменок: Я не готов сейчас сказать, с кем они повидались, нужно еще раз пересмотреть эти письма. Кроме Перикла Ставрова, их переводчика, сейчас никакая фамилия из известных не всплывает.
Иван Толстой: Но это уклон в сторону французскую или эмигрантскую?
Евгений Деменок: Безусловно, эмигрантскую. Но это 1935 год и они очень тщательно выбирали круг своего общения. Я думаю, что они прекрасно понимали, что нежелательные встречи чреваты, поэтому я подозреваю, что этот круг сознательно сужался.
Иван Толстой: Советско-посольский?
Евгений Деменок: Где-то так. Но, безусловно, Ильф, Петров и Париж это тема для отдельного изучения, потому что они были там несколько раз и там есть, с чем поработать. В Америке, я знаю, Ильф встречался со своими родственниками. Этого он никак не опасался. Его забрали родственники, увезли его к себе и он там провел какое-то время. Ильф ходил в синагоги, на могилы цадиков, и писал об этом. Он этого не стеснялся. Это не было крамолой тогда. А вот встреча с эмигрантами была чревата, и у меня не всплывет ни одна из фамилий, так что вполне возможно, что он и не записал.
Иван Толстой: Куда едем дальше?
Евгений Деменок: Дальше – Штаты. Теплоход «Нормандия». Они прибывают в Нью-Йорк. И история всего этого американского путешествия достаточно хорошо описана. Интересно, что за три года до них там побывал Борис Пильняк и написал роман «О’Кей!». То есть идея была схожая – проехать всю Америку и написать такую залихватскую книгу из американского быта. Ильф и Петров, приехав в Нью-Йорк, с удивлением обнаружили, что их роман «Двенадцать стульев» печатает подвалами газета «Русский голос». Я столкнулся с этим совершенно случайно, изучая переписку и дневники Давида Давидовича Бурлюка, отца российского футуризма, где он пишет, что они встретились с Ильфом и Петровым, поужинали, он их пригласил в ресторан, нарисовал портрет Ильфа. Когда они уезжали, он подарил им несколько картин и набросков. И Мария Никифоровна, Маруся, жена Бурлюка, писала иронически, что они были заняты упаковкой купленных в Америке вещей – костюмов, троек, ботинок - поэтому картины отправили отдельно медленным багажом. И вот они выяснили, что «Русский голос», совершенно просоветская газета… Две просоветские газеты в Америке выходили - «Русский голос» и «Новый мир», но «Русский голос» был более успешен, потому что у «Нового мира» история взлетов и падений была, «Новый мир» это совершенно кондовая пропагандистская газета. Я перелистывал массу номеров, они перещеголяли даже «Правду» московскую. А «Русский голос» совмещал рекламу, стихотворения, и так далее. И вот решили они почему-то давать. Может быть, им Бурлюк подсказал. Тем не менее, они сразу возбудились, и журналист, тоже просоветски настроенный, Эммануил Поллак, подсказал им, что нужно идти в редакцию и требовать денег. Ильф пошел, стал требовать денег, в редакции сказали, что денег у них нет, но они могут отдать одного из редакторов, Александра Браиловского, в рабы на время. Потому что Ильфу и Петрову нужен был шофер. При этом они удивительно пишут, я могу прочесть этот фрагмент, это очень забавно. Планируя поездку, авторы еще в Москве решили проехать через весь материк — от океана до океана. «План поражал своей несложностью. Мы приезжаем в Нью-Йорк, покупаем автомобиль и едем, едем, едем — до тех пор, пока не приезжаем в Калифорнию. Потом поворачиваем назад и едем, едем, едем, пока не приезжаем в Нью-Йорк». Для реализации плана не хватало самой малости — денег, машины, а самое главное — водителя, гида и переводчика в одном лице. Слово авторам:
«Итак, перед нами совершенно неожиданно разверзлась пропасть. И мы уже стояли на краю ее. В самом деле, нам нужен был человек, который:
умеет отлично вести машину,
отлично знает Америку, чтобы показать ее нам как следует,
хорошо говорит по-английски,
хорошо говорит по-русски,
обладает достаточным культурным развитием,
имеет хороший характер, иначе может испортить все путешествие,
и не любит зарабатывать деньги.
Последнему пункту мы придавали особенное значение, потому что денег у нас было не много. Настолько не много, что прямо можно сказать — мало.
Таким образом, фактически нам требовалось идеальное существо, роза без шипов, ангел без крыльев, нам нужен был какой-то сложный гибрид: гидо-шоферо-переводчико-бессребреник. Тут бы сам Мичурин опустил руки. Чтобы вывести такой гибрид, понадобилось бы десятки лет».
И, вдруг — неожиданная удача. «Русский голос», Браиловский. Но, не сложилось. Браиловский не повез их. Они поняли, что переговоры затягиваются, а им уже пора было ехать. В конце-концов, их привез Соломон Трон. Это инженер, выходец из России, который очень симпатизировал им. Он с женой провез их. Они выведены в “Одноэтажной Америке” под именами мистер и миссис Адамс. Прямо как фильм Брэда Питта и Анджелины Джоли. Поэтому поездка у них сложилась. Выплатил ли “Русский голос” гонорар - об этом стыдливо умалчивается. Я полагаю, что гонорар был не выплачен, потмоу что публикации потом приостановились. А Ильф написал в своем письме, что встретил на приеме Бурлюка, “Бурлюк был старый и пьяноватый”. Так, несколько пренебрежительно. Бурлюк же, в свою очередь, был в восторге, он написал о них заметку в “Русский голос”, в котором работал, и подарил им свои картины. Судьба картин меня заинтересовала. Куда они делись? Я совершенно неожиданно нашел потом, что в квартире Петрова было несколько работ Бурлюка. И нашел я это в записках Беляева “Старая крепость”. Если вы помните, был такой советский роман, который был даже экранизирован. Сейчас он уже, наверное, потерялся и неактуален. Вот этот Беляев был поклонником Петрова, и он в своих заметках написал о первой встрече с Петровым, написал, что была “солнечная комната с картинами Бурлюка”. Я нашел, что картины Бурлюка это были 30-е годы. Владимир Беляев их увидел. Что с ними случилось дальше – непонятно. Сам Бурлюк писал в Россию Николаю Алексеевичу Никифорову, своему постоянному корреспонденту и духовному сыну, как он его называл, что эти картины потом оказались у Лили Брик. Видимо, он их видел в 1956 году, видимо, Лиля Брик купила их. А рисунки, портрет Ильфа, находятся сейчас в Тамбове у Денисова, который выкупил коллекцию Никифорова. Вот такие интересные истории. И второе упоминание Бурлюка у Ильфа совершенно в другом тоне. Тогда это не вошло в «Одноэтажную Америку», это осталось в записках, которые Александра Ильинична опубликовала. Он написал, что после приема он выпил с Бурлюком водки, «Бурлюк - очень милый, я назвал его Давидом Давидовичем и он растрогался». Вот эти нюансы для меня представляют особый интерес. Это официальная и неофициальная версии отношений. Читая того же Бурлюка, его письма, я каждый раз нахожу для себя массу приятных и неожиданных вещей. В частности, Рерих или Есенин. Бурлюк не любил Есенина, он писал, что Есенин устроил позорище в Харькове, когда он привел Хлебникова как Председателя Земного шара. Тем не менее, когда Есенин приехал в Нью-Йорк, Бурлюк пришел тут же к нему и предложил нарисовать его портрет. Морис Мендельсон, журналист, который работал в «Русском голосе», написал об этом в воспоминаниях о Есенине. Он пишет, что Бурлюк взял его с собой к Есенину, Есенин портретироваться не хотел, был мрачен, смотрел куда-то в стену, Бурлюк предлагал ему экскурсию по Нью-Йорку, но Есенин, в конце концов, дал понять, что они - нежелательные гости. Бурлюк же пишет, наоборот, что Есенин с Айседорой пришли к нему в гости, сразу попросили нарисовать портрет, дали ему 50 долларов, но потом он приходил к ним в отель несколько раз, но они все время были так пьяны, что портрет написать не удалось. Или же Рерих, который воспринимался Бурлюком как учитель и гуру, и Бурлюк даже написал в 1930-м году целую книгу о Рерихе, рисовал его портреты. А в 60- е годы он писал Никифорову, что, мол, вы в Советском Союзе Рериха превозносите как коммуниста и прокоммунистически настроенного, но все это чушь – он женат на фрейлине Его Императорского Величества, он капиталист до мозга костей, вообще рисовать не умеет, а я книжку о нем написал потому, что он мне дал сто долларов и купил несколько моих работ. Но, мы ушли от Ильфа и Петрова.
Иван Толстой: Действительно, мы от них немножко ушли, и было бы очень интересно услышать еще какие-то ваши комментарии, заметки, рассказы, глядя, сидя, стоя, держась на запятках кареты этих путешественников. Что не вошло в их тексты, что вы накапываете еще ?
Евгений Деменок: Интересно, что соавторство в «Одноэтажной Америке» было совершенно другим, чем это было до сих пор. Нам известно, что Петров хотел написать книгу «Мой друг Ильф». И он подготовил для этого целый ряд черновиков, которые, к сожалению, после его гибели в 1942 году оказались невозможны. Александра Ильинична собрала все черновики, записки и письма и выпустила книгу «Евгений Петров. Мой друг Ильф», из которой можно почерпнуть для себя много интересного. Так вот, как я говорил, Ильф переживал, и настроение после Америки у него было совершенно другим. Туберкулез – болезнь невеселая. И они писали «Одноэтажную Америку» порознь после 10 лет партнерства и сотрудничества. Ведь всем было интересно, как они пишут. В предисловии к «Золотому теленку»: Как вы пишете? Как братья Гонкуры. Один сторожит рукописи, другой бегает по редакциям. На самом деле, как это ни парадоксально, они писали вместе. Да, чаще записывал Петров. Но это не означает, что Ильф ему диктовал. Фактически, у каждого были некие наброски и черновики, из этих набросков и черновиков они потом выуживали какие-то ключевые фразы, каких-то персонажей. Но писали они вместе. Это был удивительный тандем. Александра Ильинична писала, что это был, наверное, идеальный тандем, совершенно феноменальный. Представьте себе, работая бок о бок столько лет, они называли друг друга на «вы» и писали вместе. А вот «Одноэтажная Америка», в силу болезни Ильфа, уже писалась ими порознь. Каждый писал свои главы, а внимательный читатель сможет стилистические различия книги понять и найти. Наверное, это был последний всплеск их совместный, потому что в 1937 году Ильф уже ушел, Петров после этого ничего крупного не написал и вскоре погиб. Удивительный фильм «Конверт» с Кевином Спейси. Выдуманная история, но она возродила интерес к Петрову. История, когда он отправлял совершенно неизвестным адресатам по совершенно неизвестным адресам письма, например, в Новую Зеландию или в Аргентину, а обратно они приходили со штемпелем о том, что адресат отсутствует, такого адреса или такого человека нет.
Иван Толстой: Вы расскажите нашим слушателям, потому что не все эту историю знают. Кто отправлял эти письма?
Евгений Деменок: Евгений Петров.
Иван Толстой: Сидя в Москве?
Евгений Деменок: Да, сидя в Москве. На самом деле это выдуманная история, но она совершенно замечательная.
Иван Толстой: Она о такой филателистической страсти, да?
Евгений Деменок: Да, совершенно верно. Он собирал конверты со штемпелями и отметками со всего мира. Сомневаюсь, что в советское время это было настолько легко и возможно, особенно в конце 30-х годов, тем не менее, из Новой Зеландии ему пришел ответ: «Да, да, вы же у нас недавно были, мы знаем, что вы болели. Остерегайтесь авиаперелетов». Он совершенно похолодел. Он написал на вымышленный адрес вымышленному человеку. Пришел ответ, что мы помним ваш визит к нам, в Новую Зеландию, хотя он там, естественно, не был. В момент, когда они указали, что «мы волновались за ваше здоровье», он как раз лежал в больнице. Так построен фильм. В конце концов, в 1942 году он погиб, возвращаясь из Новороссийска на самолете - он погиб в авиакатастрофе. «Остерегайтесь самолетов». И вот этот замечательный маленький короткометражный фильм, который я рекомендую посмотреть всем, он не имеет ничего общего с реальностью, но он может побудить кого-то перечитать Ильфа и Петрова, перечитать биографию Евгения Петрова.
Иван Толстой: Такая драматическая сказка, такая фантазия.
Евгений Деменок: Совершенно верно.
Иван Толстой: Итак, мы едем дальше на запятках, а с запяток видно совсем не то, что видят путешественники из своей кареты. Вы видите, как клубится мир сзади, как бегут мальчишки, пытаются кинуть камнем, как кудахчут какие-то курицы и какой-то старик с завалинки всматривается в эту карету и размышляет, доедет ли она до Сен-Луиса какого-нибудь, если мы говорим о путешествии по Америке. Что вы собрали об Ильфе и Петрове такого, что читатели еще не знают? Чем вы удивите и поразите поклонников этих писателей?
Евгений Деменок: Удивительна история публикации «Двенадцати стульев» вообще, и замалчивание их после выхода в журнале «30 дней». И я думаю, что мы можем поговорить об этом совместно, потому что после того как роман разошелся… Во-первых, печатали с колес. Всем известна история о том, что Катаев подбросил другу и брату идею, а сам уехал в Батум отдыхать и писать какую-то пьесу, а, вернувшись, увидел, что все написано идеально и ему больше нечего добавить. И он попросил только две вещи. Чтобы во всех изданиях, даже иностранных и переводных, указывалось, что этот роман посвящен ему. Они, конечно, посмеялись, они не думали, что их будут когда-то переводить. Кстати, удивительно, но переводить стали почти сразу. И это удивительно вдвойне, потому что я не думаю, что советские романы так активно бросались переводить в других странах. То есть там, действительно, есть какая-то политическая подоплека. И, второе – золотой портсигар. Это было трудновыполнимое требование, поэтому они купили ему маленький тоненький портсигар, по-моему, дамский. Роман начали печатать, Нарбут покровительствовал им еще с Одессы, это их хороший знакомый, начали печатать в журнале «30 дней». После этого роман не выходил отдельной книгой некоторое время, о нем вообще молчали. То есть он разошелся на цитаты, но о нем молчали. Юрий Олеша и Мандельштам вступились за авторов. «Книга, о которой молчат», - появилась публикация. И потом это уже было неким пропуском. И вот Фельдман и Одесский, два знаменитых исследователя творчества Ильфа и Петрова, пишут о том, что там большая политическая подоплека, большая политическая составляющая. Они переделывали несколько раз текст, потому что линия партии колебалась, некоторые имена и сюжетные линии нужно было корректировать. Я хотел, в свою очередь, спросить у вас в связи с Василием Шульгиным и его книгой. Как вы видите, действительно ли роман был заказным? И в этом случае заказ пришел, естественно, к Катаеву, который, может быть, подбросил его сначала ничего не подозревающим соавторам, но, в конце концов, они поняли, потому что в некоторых эпизодах, например, с покраской усов и головы Кисы Воробьянинова, повторяли чуть ли не буква в букву?
Иван Толстой: И не только в этом эпизоде. Вы, я хочу напомнить слушателям, имеете в виду знаменитую книгу Шульгина, своеобразно знаменитую, «Три столицы». Это история шульгинского, якобы чистого, якобы наивного путешествия по Киеву, Ленинграду и Москве, а на самом деле путешествие, которое устроило ему ГПУ. Для чего ГПУ это устроило? Потому что надо было провести ярого монархиста, человека глубоко правых убеждений, пользующегося большим доверием в среде эмигрантских читателей, по советской России и показать, что советская Россия - не та, какую себе представляют эмигранты. Ведь как только, это знает каждый, кто уезжает из России на какое-то время, хотя бы на несколько месяцев, он перестает чувствовать, что происходит в стране, у него как усики такие отрезаются тараканьи и он уже ничего не ловит. Он смотрит в интернет, а там - полный кошмар. Приезжает домой, а до кошмара еще далеко. То есть кошмар, но не ужас, ужас, ужас. Что говорить об эмигранте, который десять лет прожил в изгнании? Ему всюду мерещатся тени, хотя это тень самого себя часто бывает, с фонарём, светящим сзади. И вот Василий Шульгин был призван написать такую книгу о России. Он думал, что его ведут контрабандисты и передают его подпольщикам. Поэтому он ни слова не говорил, ни одного имени потом не назвал. И написал книгу, какую надо, о своем путешествии, о том, что происходит в России. Вот, якобы, честную. Но дело в том, что за границу сбежал один из очень сложных, может быть, двойных агентов, может быть, еще сложнее, некий офицер Опперпут, который формально служил на ЧК, а хотел он ЧК заложить или нет, это очень сложный историко-разведывательный вопрос, четкого ответа на это нет. Но Опперпут рассказал, что Шульгина водила советская контрразведка. И тогда вся его книга полетела к чертовой матери. Мне кажется, что задача, поставленная перед ЧК, состояла в следующем: написать книгу, высмеивающую самого Шульгина, который выведен в «Двенадцати стульях» в образе Кисы Ворбьянинова. Почему это нужно было высмеять? Нужно было показать, что те самые подпольщики, о которых так хорошо и положительно пишет Шульгин в «Трех столицах», на самом деле - отъявленные жулики. Ведь если бы об этом была написана статья, в эмиграции не поверили бы. А если это высмеять в большом сатирическом, талантливейшем романе, в котором авторы, якобы, свободны в выражении этого, но линии им четко заданы и поставлены, тогда становится убедительным и сам жулик, пошедший на все это, Киса Воробьянинов, он же – Шульгин, и весь этот «Союз меча и орала», и Остап Бендер, и все прочие -жулик на жулике сидит и жуликом погоняет. Вот -основная задача, поставленная перед Катаевым. Который, почему-то, не захотел писать эту книгу. Мы можем гадать, почему. Может быть, лень, может быть, он почувствовал, что он провалится, а у него так чудно идет литературная карьера, и не стоит ввязываться во всю эту сомнительную историю. Да вот у него есть младший брат, прекрасный журналист, у того есть приятель Ильф, которые очень хорошо вместе пишут, может быть, у них что-то и получится. И, конечно, Катаев, человек, приближенный к ЧК, и Нарбут, человек просто чекистского окраса, да и главный редактор такого супер пропагандистского, важнейшего в идеологическом отношении тонкого журнала «30 дней»… Это будущий «Огонек» по политическому значению и по тому, что раз там написано, значит, товарищи, так, а не иначе, примите это к сведению. Они подсунули братьям, дали в качестве образца книжку «Три столицы» и сказали, что нужно ее высмеять. Сколько было на самом деле у Ильфа и Петрова в «Двенадцати стульях» взятого из «Трех столиц» - бог весть, но очень многое осталось. Вот вы сказали об Одесском и Фельдмане, которые написали вот эту книжку. Но еще за полтора десятилетия до них был замечательный исследователь Щеглов, которой написал комментарий к «Двенадцати стульям» и «Золотому теленку», и этот комментарий вышел в австрийском издательстве «Wiener Slawistischer Almanach» в 2-х томах, а потом был переиздан в России, кажется, не один раз. Вот там я впервые прочел у Щеглова эти потрясающие сопоставления с перекраской головы, бритьем усов, с путешествием Остапа Бендера на извозчике по Киеву, когда Остап называет извозчику старые названия улиц, а извозчик знает только новые, и Остап ориентирует извозчика. Это абсолютно взято у Шульгина из «Трех столиц». Но там еще потрясающий момент, который упустил Щеглов и, по-моему, упускают Фельдман и Одесский. Когда Шульгин пишет о том, как обосновать, почему он в свою Волынскую губернию поехал, в свое имение, и туда приходят достаточно молодые крепкие люди, совершенно офицерского склада (это те, которые, как он планировал, будут участвовать в этом переходе через границу), он решил, что он объявит властям, что него там … фабрика венских стульев!
Евгений Деменок: Как красиво! Потрясающе! Это тем более интересно, если вспомнить как Набоков восторженно, в несвойственной ему манере, характеризовал романы Ильфа с Петровым и Олеши, говорил, что благодаря тому, что они выводят плутовского персонажа, жулика, они могут писать свободно.
Иван Толстой: Конечно, юмор свободен у Ильфа и Петрова, свободно творчество, свободна вот эта потрясающая божественная энергия писателя. А задание - есть задание.
Евгений Деменок: Тогда тем более интересно, почему о романе не писали, и почему его не издавали книгой какой-то время. А с «Золотым теленком» произошло еще сложнее. Только после вмешательства Горького и Луначарского опубликовали его отдельной книгой, ведь Федин был категорически против. Может быть, потому что тогда у Нарбута начались проблемы. То есть «Двенадцать стульев» еще публиковали с Нарбутом, а «Золотого теленка» уже публиковали с Кольцовым. Может быть, это связано с этим.
Иван Толстой: Я думаю, что, прежде всего, это связано с тем, что романы, вопреки заданию чекистскому, получились антисоветские. Как Довлатов говорит, талант не скроешь, нельзя симулировать его.
Евгений Деменок: В биографии того же Катаева есть несколько удивительных моментов, связанных с его арестом и нахождением почти полгода в одесской тюрьме. Уже написан «Вертер», это 1970 год, совершенно замечательная повесть, в Одессе она вышла с комментариями краеведа Сергея Зиновьевича Лущика. Катаев обладал феноменальной памятью, он описывает то, что стояло в витринах магазинов, вывески, хотя с тех пор прошло более 50 лет. Что же это был за заговор? Почему Катаева потом выпустили? Официальная версия такова. Катаев вместе со своим братом Евгением Петровым находились в тюрьме, а Яков Бельский, который был поэтом, их соратником по одесской «Зеленой лампе», увидел их в камере, спросил, что они тут делают, и немедленно выпустил. Мне кажется, что там есть еще несколько вопросов. Катаев пишет, что его собирались расстрелять. Он был белым офицером. А потом в некоторых биографиях он пишет, что он воевал в Красной армии. Но, проследив по его письмам Бунину, можно сделать вывод, что в Красной армии он воевал вряд ли. Он немножко облагородил свою биографию.
Иван Толстой: Ну завербовали его в ЧК, господи!
Евгений Деменок: Так же, как Евгений Петров. Ведь, например, даже с годом рождения Петрова та же катавасия. Ведь официально 1903, а на самом деле 1902, потому что на одесском кладбище… Ведь мать Катаева умерла сразу после родов, но никак не могла родить его в 1903 году. Тогда, когда он был в ЧК, он был с тюрьме, он уменьшил свой возраст для того, чтобы не быть осужденным. После чего сам пошёл работать в угрозыск, проработал там три года. И эта история с Александром Казачинским, которого он ловил и поймал, и потом пригласил его и заставил написать «Зеленый фургон», в котором Казачинский уже вывел их отношения. Но, это история для отдельного рассказа. А у нас есть забавная новость. Под Одессой город Ильичевск переименовали месяц назад в Черноморск.
Иван Толстой: Бог ты мой! Есть, за что выпить!
Евгений Деменок: Да, есть, за что выпить. Это в рамках декомунизации местный совет, выбирая из десятка названий, выбрал Черноморск. Так что теперь у нас есть официально Черноморск, и можно уже начинать там проводить некие экскурсии по следам Остапа Бендера.
Иван Толстой: Вот, какие интересные вещи открываются, если ездить на запятках у знаменитых писателей. Спасибо, Евгений!
И на этом мы заканчиваем выпуск «Мифов и репутаций», посвященный сегодня историческому подсматриванию за путешествием Ильфа и Петрова. Нашим форейтором был историк, искусствовед и одесский коллекционер Евгений Деменок.