Иван Толстой: Мой собеседник сегодня – Юрий Метелкин, создатель знаменитого интернет-сайта «Старое радио». Вот уж кто живет в архиве, так это Юрий Иванович. Каждый день он ведет неустанную, кропотливую работу по поиску, реставрации и копированию старых, иногда осыпающихся, затерянных, заброшенных, часто уникальных (буквально – дошедших в единственном экземпляре) магнитофонных пленок или старых грампластинок. Москвич Юрий Метелкин – это реанимация, трансплантация и МЧС, только в области звука. А в звуке Юрий Иванович понимает профессионально: он музыкант, поэт, вокалист и один из основателей группы «Синяя птица». Сегодня мы беседуем о новой профессии, сделавшей Метелкина известным и востребованным в совершенно иных культурных кругах, - в кругах людей, ценящих обаяние и богатство прошлого. Ныряльщик в звуковую историю, Юрий Иванович Метелкин рассказывает о находках и буднях своего увлечения.
Юрий Метелкин: Иван Никитич, с последней нашей встречи год назад произошли очень интересные события. Главным событием, открытием первого ряда я считаю находку голоса Александра Яковлевича Таирова. Дело в том, что я так и не смог найти в русской фонографической культуре ни одной секунды голоса Таирова. Кто-то говорил, что есть, по слухам, в какой-то довоенной кинохронике трехсекундный фрагмент, где звучит его голос. Но я даже не знаю, где его найти, потому как те люди, которые могли бы знать, они ничего не знают. Кто-то что-то где-то слышал.
Представьте себе, в оцифрованном архиве московского Дома актера я нашел пленки, которые частично были обезличены, а частично были подписаны. И первое, что я нашел, это была речь Таирова на съезде ВТО СССР 1946 года. Это была пленка, посвященная торжественному заседанию по случаю, по-моему, 80-летия ВТО. Вообще юбилейная дата была в 1943 году, но, поскольку шла война, ее перенесли на потом, и это «потом» произошло в 1946 году. Это был юбилейный съезд ВТО 31 марта 1946 года, где были все, кто имел какое-либо касательство к этому делу – по профессии, по знаниям. Знаменит этот съезд был еще тем, что там выступала и Яблочкина, и она у нас тоже есть в фонограммах, и эти фонограммы я тоже нашел. Александра Яблочкина открывала съезд ВТО. В числе открывающих был Александр Яковлевич Таиров. Я не поверил своим глазам, когда увидел надпись, потому что на тот момент я понимал, что голоса Таирова нет. Я интересовался этим и раньше. Помните, в наших прошлых беседах мы, кажется, касались темы, существует ли голос Цветаевой. И я хотел бы у вас спросить, пользуясь случаем, не касались ли вы ее жизни во Вшенорах в довоенное время, и не могло ли быть так, что там или в ее парижской части жизни кто-либо записал ее голос? Возможно ли это было?
Иван Толстой: Тут нужно себе сразу представить вшенорские технические возможности, я думаю, приближающиеся к нулю, причем, с той стороны отметки.
Юрий Метелкин: Я там не был – возможно, это столица технократического мира.
Иван Толстой: Такая Кремниевая долина чехословацкая. А в Париже, я думаю, что из-за ее социальной и идеологической зачумленности никто бы ее не позвал в студию. Понятно, что переносных приборов не могло быть. Но не позвал бы ее в студию для того, чтобы записать. Для этого нужно было иметь определенное социальное положение. Вообще крайне редко кто записывал просто звук, скорее, записывали звук вместе со сьемкой. Это была бы кинохроника, некий кинорепортаж. А вот так, чтобы просто довоенные выступления… Нужно было быть нобелевским лауреатом Буниным, от которого остались звуки. Но, если вы посмотрите, откуда они, - выступление на вокзале в Стокгольме по прибытии или, кажется, еще где-то в Париже, но каждый раз ведется киносъемка, а не радио.
Юрий Метелкин: То есть, это кинодокументалисты. А дело-то дорогое, поэтому, конечно, тратить просто так деньги и оборудование - это целая история была.
Иван Толстой: На Цветаеву, которая была, с точки зрения….
Юрий Метелкин: Не достаточно известна.
Иван Толстой: Да, может, она была и известна, но скандально известна. Марина Ивановна подверглась остракизму после исчезновения Сергея Эфрона. А вот до этого просто не было, кажется, записей.
Юрий Метелкин: Да, вы напомнили, я забыл совершенно, что была история с осуждением всей русской эмиграцией за дела Эфрона. Впрямую бросались обвинениями.
Иван Толстой: Конечно. Давайте продолжим наш рассказ о Таирове.
Юрий Метелкин: Главное сообщение - о находке самого голоса Таирова. Ведь таировского голоса не существовало до сих пор, и найти его не удалось. Когда я нашел эту первую пленку, следом пришла вторая радость и удача – последнее выступление Таирова в 1948 году на 80-летии Александры Яблочкиной. Он там тоже открывает вечер, он - одна из главных фигур на этом вечере. Знаменитый, популярный, основатель и владелец Камерного театра в Москве – это тот, который теперь носит имя Пушкина, хотя к Пушкину никакого отношения не имеет. Я напомню, что это здание Камерного театра они выбирали еще в дореволюционные времена вместе с Алисой Коонен. И сначала они его нанимали у братьев купцов, а потом по их просьбе там была сделана перестройка, был создан зал, сценическое пространство, и они же и жили там, на задах квартирка была, она там и сейчас есть. Это была большая радость, я объявил об этом, где смог.
И дальше произошел еще один любопытный эпизод. В пленках Дома актера… А я напомню нашим радиослушателям, что Дом актера горел, а вместе с пожаром и тонул, потому что, когда заливают пожар - это потоп, пропадает все.
Иван Толстой: И люди, которые, к сожалению, имели этот опыт, всегда рассказывали, что непонятно, что страшнее - эта пена пожарная или огонь. Кажется, пена страшнее.
Юрий Метелкин: То, что не сгорело, гибло в потоках этой химии. К сожалению, я не видел первоначального архива Дома актера, но с тем, что уцелело, работал я. И я однажды задал вопрос одному из оцифровщиков, а это Росархив. Я спросил в отделе, который занимался оцифровкой: «А почему вы не взялись за пленки 1946 года?» Они сказали: «У нас никто не умеет работать с этими ветхими пленками, мы их боимся». А я взялся за это дело. Хочу сказать, что это очень сложная работа, на самом деле. Пленки рассыпаются на клочки и приходится использовать весь опыт, который можно собрать. Его почти не осталось от старых мастеров, которые умели увлажнять эту пленку, соединять как-то, подкреплять эту основу, и так далее. Тем не менее, я нашел просто кусок пленки, намотанный на бобышку, на котором ничего не было написано, и я по пленке видел, что она примерно тех же лет.
Я объясню слушателям, что длинная профессиональная километровая пленка у нас появилась с момента окончания Великой Отечественной войны, когда мы привезли трофейное оборудование из Германии вместе с планками. Это потом стал завод AGFA на территории ГДР и BASF на территории ФРГ, а тогда это только AGFA и была. И вот я понял, что на этой старинной пленке что-то должно быть. А у меня принцип - я все пленки рассматриваю как уникальный, единственный, и с возможным присутствием чего-то невероятного материал. И в этот раз чутье не подвело, потому что это оказался восьмиминутный кусок разговора - некто вспоминает о Немировиче-Данченко. И этот некто - это голос Таирова. Если бы я до того не нашел две фонограммы Таирова и не познакомился с тем, как звучит его голос, я бы не опознал, и никому не смог бы доверить этого опознания. Кто слышал голос Таирова? Где эти люди? Живы ли они? Это большое счастье, что удалось найти. Мы вернули в фонографический оборот российский ценнейший артефакт.
Иван Толстой: Вот теперь послушаем голос Александра Таирова. 12 октября 1948 года. Выступление в ВТО на вечере к 50-летию МХАТа. Таиров – со словом о Владимире Ивановиче Немировиче-Данченко.
Ведущий: Слово Александру Яковлевичу Таирову.
Александр Таиров: Я нахожусь в довольно затруднительном положении. Не потому, что трудно говорить о Владимире Ивановиче. Нет, о Владимире Ивановиче говорить легко. Потому что вся его жизнь, его творчество и его работа настолько многогранны, настолько глубоки, настолько всеобъемлющи и интересны, и так много оставили значительнейших следов в жизни и развитии всего театра и, в частности, советского театра, что говорить о Владимире Ивановиче легко.
Мне трудно говорить сейчас, потому что я не знаю лично самой основной и самой могучей стороны жизни и творчества Владимира Ивановича. Я не знаю его в непосредственной театральной работе. Я не знаю его в процессе создания спектаклей, я не знаю его в процессе секционной работы, я не знаю его в процессе работы с актерами. То, что я знаю, это то, что я знаю от других, и говорить об этом, поэтому, мне кажется, было бы с моей стороны неверно. Говорить же о моих личных восприятиях Владимира Ивановича, о встречах с Владимиром Ивановичем, которых, правда, было в моей жизни очень и очень много – трудно, потому что они в какой-то мере касаются и меня, а говорить о себе у меня нет решительно никакой охоты. Поэтому я прошу это учесть и позволить мне ограничиться, вероятно, рядом беглых воспоминаний о тех моментах, которые наиболее зафиксировались в моей благодарной памяти.
Я впервые увидел Владимира Ивановича в 1908 году. Это было на первом большом празднике Художественного театра. Праздновался десятилетний юбилей его работы. И вот я приехал, будучи и молодым студентом, и молодым актером, я приехал из Петербурга вместе с Павлом Павловичем Гайдебуровым в качестве поздравительной делегации от Передвижного театра. И я видел Владимира Ивановича в этот раз два раза. На улице, мне было очень интересно, я приехал несколько раньше и смотрел съезд. И вот я увидел, как подъехал к театру Владимир Иванович. На нем был цилиндр, он выглядел необычайно торжественно на московской улице того времени, и сразу почувствовалось, что передо мной какой-то особенный человек. А когда затем мы вручали адрес Художественного театра, и адрес принимали Владимир Иванович и Константин Сергеевич, я еще больше поразился, когда увидел этих двух людей рядом. Они были так непохожи друг на друга и, вместе с тем, уже тогда казалось, что эта их непохожесть, эта их разность есть какая-то высшая гармония и высшая сила. И мне кажется, что вся дальнейшая жизнь этих двух людей говорит о том, что это были две самостоятельные и необычайно яркие индивидуальности. Ибо, несмотря на то, что они вместе создали один и тот же громадного значения, силы и творческого вдохновения театр, несмотря на то, что они проработали вместе огромное количество лет, тем не менее, каждый из них занял и занимает сейчас в нашем сознании и истории русского и советского театрального искусства свое особое место, свою особую роль. И любопытно, мне кажется, что они оба не находили абсолютного выхода своим замыслам только в стенах Художественного театра, которому они отводили всю свою жизнь и который является их созданием, а каждый из них имел еще какие-то свои отдельные замыслы и планы, не вмещающиеся в рамки Художественного театра, результатом чего и явился целый ряд отдельных начинаний - та студия, которую организовал Константин Сергеевич, музыкальная КО, Комическая Опера, которую организовал Владимир Иванович, в дальнейшем – опера, над которой работал Константин Сергеевич. И хотелось объять всю сферу театрального искусства, всю сферу, доступную сценическому воплощению, в любом виде, в любом жанре, не ограничивая себя только рамками того замечательного драматического театра, который ими был создан, и который празднует сейчас свой знаменательный и славный юбилей. И вот я встретил потом Владимира Ивановича значительно позднее, на премьере «Покрывала Пьеретты», которая шла в Свободном театре, организованным Марджановым. И как в эту встречу, так и в многие последующие встречи, в беседе после данного спектакля, и после многих других спектаклей, меня неизменно поражала и привлекала одна черта, которая, мне кажется, является для Владимира Ивановича, как для человека и для художника, очень определяющей. Это его огромный диапазон мышления, это то, что для него не было в искусстве чуждых ему явлений, он их просто не признавал и отрицал. Но он был человеком, будучи фанатиком своего дела и своей работы, имея свою систему работы, он, тем не менее, страшно широко смотрел на театральное искусство, так же как он широко смотрел на жизнь. Он с громадной жадностью, с громадным любопытством всматривался во все то, что появлялось нового на нашем театральном горизонте, и никогда не занимался тем, что он начинал с отрицания, он всегда пытался во всем, что он видел, найти те интересные, с его точки зрения, черты, которые его не отталкивали от того или иного нового сценического начинания, а, наоборот, привлекали его внимание. И, должен сказать, что в моей личной жизни и работе не один раз добрые слова Владимира Ивановича являлись очень большим стимулом в моей работе, и были очень существенной и важной поддержкой. Это было бы вообще так, потому что сказанное Владимиром Ивановичем представляло безусловную ценность, являлось большой ценностью и для меня, и это особенно бывало в те минуты, когда, наоборот, приходилось иногда сталкиваться с очень большим сопротивлением к тем или иным работам, которые мы пробовали тогда вести.
Иван Толстой: Александр Таиров, слово о Владимире Немировиче-Данченко, выступление в ВТО, запись 12 октября 1948 года.
Юрий Иванович, в каком положении находятся звуковые архивы в России? Что можно в целом об этом сказать? Что должен культурный человек об этом понимать?
Юрий Метелкин (фото: М.Федин)
Юрий Метелкин: Иван Никитич, это самый болезненный для меня вопрос, потому что сфера моих интересов - именно спасение старого звука. Я глубоко убежден и думаю, что вряд ли кто-то будет опротестовывать мое убеждение, что звук - это самое короткое явление. Фиксированный звук - это самое короткое явление в истории человечества, каких-нибудь сто лет. Если бумажная фиксация мысли, слова насчитывает века, то длинный звук - это явление еще более короткое. Потому что, если первый звук мы фиксировали на граммофонных пластинках, и это было 4-5-6 минут, и несколько десятилетий это так и было, кроме отдельных случаев, то длинный звук появился массово в короткое предвоенное время, когда немцы придумали длинные пленки и могли его фиксировать. А потом в общее пользование он вышел в виде пластинок 33 оборота. Ведь вспомните, что в 1946 году или 1948, когда американцы придумали формат 33 оборота, это длинная фиксация звука, стало возможным записывать оперу на двух пластинках или спектакль полуторачасовой на двух пластинках, может быть, что-то на одной пластинке.
Иван Толстой: А до этого длинным звуком что было? Речи знаменитых людей?
Юрий Метелкин: Я пришёл в Военный музей в Москве и мне сказали: «У нас есть речь Ворошилова». «А какой она длины?». «Что-то около часа». «Можно увидеть эту речь?» Мне принесли из хранилища килограмм восемь пластинок. Их, по-моему, было 12. То есть вы переворачивали эту пластинку, прослушав, скажем, 6 минут. Получалось от 8 до 12 пластинок на речь. Но это очень редкий случай, потому что никакой бизнесмен, а государство тогда было бизнесменом, таких денег не тратил на черт знает кого - просто песенки писали, больше ничего не было. Так что довоенное время в этом смысле весьма скудное.
Да, были варианты, когда писали на такие приборы типа ширинофон, которые писали на целлулоидную кинопленку, специальную дорожку. Как всегда, дорожка была шипучая, целлулоид или целлофан по мере воспроизведения издавал множество шумов. Но чистые варианты - это только с изобретением магнитной пленки.
Мы говорили о самом молодом явлении - фиксации длинного звука. И я напомню еще такую вещь, что в Советском Союзе началось повальное увлечение записями. Как на бытовом уровне - вспомните Галича, Высоцкого, все это тайно предавалось, - так и на официальном уровне. Это бесконечные встречи с творческой и технической интеллигенцией. И в любом крупном городе, где есть записывающее оборудование, оно распространилось довольно быстро, и все радиостанции мгновенно освоили этот формат. Нужно было «создавать контент», говоря современным языком. Интересная встреча с местным поэтом, может быть, с местным ВОИРовцем – Всероссийское Общество Изобретателей и Рационаизаторов. Он рассказывает, что он придумал, что он изобрел каучук № 2, и так далее. И эти разговоры где-то лежали, все это хранилось, а хранилось это, в основном, на ГТРК – Государственных телерадиокомпаниях. В каждом областном, районном, краевом городе были телерадиокомитеты, которые занимались тем, что собирали эти записи. Кстати, первое время не собирали, просто это какое-то время хранилось в складском помещении, а потом уничтожалось, размагничивалось. В связи с тем, что пленки было мало, отработанную передачу или беседу размагничивали и записывали заново. Это было бедствие. К сожалению, недостаток пленки уничтожал все сказанное предыдущее. То есть, как гусеница сам себя пожирал этот слой и уничтожал для того, чтобы создать новый.
Но друг нашего проекта «Старое радио», живущий в Гамбурге Владимир Михайлович Возчиков - ни кто иной как автор проекта Гостелерадиофонд. В 70-е годы он, как умный и светлый разумом человек, понимал, что это ценность, что постановки, радиопередачи, интервью, репортажи и всякие встречи имеют не просто ценность как моментальное заполнение эфира, но еще и ценность культурную – что это надо сохранять. Он придумал схему, как это надо сохранять. А для того, чтобы это понравилось вышестоящей организации, а, как правило, все решалось на уровне Политбюро, он ввел такой термин как «удешевление производства за счет хорошо сделанных предыдущих материалов». Какой смысл заново делать производство, куда-то выезжать, тратиться, когда у нас есть интервью с таким-то, мы можем его включить в рамки передачи, можем повторить передачу. Таким образом, это его идея, он ее доложил вышестоящему, по-моему, тогда был Лапин. Лапин сказал, что вот иди и занимайся своей идеей, разрабатывай проект. Лапин доложил на ЦК, ЦК сказал, что это хорошая идея, и стали создавать и создали Гостелерадиофонд. И у него даже грамота есть, он мне из Гамбурга по скайпу показывал, о том, что он – отец, родитель Гостелерадиофонда, выданная Гостелерадиофондом в современные времена, в нулевые или 90-е. Чем он очень гордится.
Но возвращаюсь к заданному вами вопросу. Я с сожалением хочу сказать, что Владимир Владимирович Путин, я уж не знаю, кто ему нашептал и зачем это надо было делать, он своим указом конца 2014 года уничтожил Гостелерадиофонд, заставив его реорганизоваться и сдать дела просто в отдел ВГТРК. Тоже такой же есть отдел ВГТРК, и директор такого хранилища возглавляет Гостелерадиофонд бывший. Идет передача дел, сколько лет это будет происходить – неизвестно.
Главный вывод отсюда резко отрицательный с моей стороны. Дело в том, что Гостелерадиофонд в 1998 году получил статус «Ценного объекта народов Российской Федерации». Это высший статус охранной грамоты государства, который не разрешал никаким телерадиокомитетам по собственному усмотрению вышвыривать на помойку все эти ролики, магнитные ленты, и так далее. С момента, когда был подписан указ о ликвидации Гостелерадиофонда, этот статус исчез, статусоносец исчез, и, таким образом, каждый ГТРК, который маялся с грудами непонятной пленки, не хотел ими заниматься, молодежь не понимала, что там записано, какой-то хлам занимает комнату, а мы бы лучше ее сдали, сегодня получил флаг в руки распорядиться этим по собственному усмотрению. Мы понятия не имеем, что с этим происходит теперь. Частные лица, живущие в разных городах, пишут мне о том, что в Омске Радиодом выселили в три недели по просьбе одной из бизнесменш, которая строила рядом какой-то свой гостиничный комплекс. Проект не удался, дом так и остался пустующим, но побросали все как во время отхода во время военных действий. И эти пленки, валявшиеся на полу (это рассказывали очевидцы), вдруг, по мере выхода из строя кранов и труб, стали затапливаться еще. Я написал письма туда, мне никто в Омске не отвечал. В конце-концов, когда поднялась буча при помощи блоггера Сергея Мухаммедова, который поднял волну, что гибнут омские архивы, они уже на телевидение отрапортовали, что ничего у нас не гибнет, мы все цифруем, а на ехидный вопрос кого-то из корреспондентов, нельзя ли ознакомиться с результатами оцифровки, возникло молчание и пауза. Вопрос был затерт. А меня в Фейсбуке они выкинули из друзей, со мной они больше не общаются. Вот такой результат.
Звуковой архив (фото: С.Мухамедов)
Я помню, я звонил в Нальчик в какое-то хранилище, где, по моим слухам, тоже пропадала коллекция, она тоже всполошились: «Кто вы? Зачем вы нам звоните? Мы ничего никому не раздаем. У нас все хорошо и замечательно». Буквально позавчера я написал дружественное письмо (пока плохого там еще ничего не происходит) в ДВТРК – это Дальневосточный телерадиокомитет. Отрекомендовался и попросил разрешение сделать совместный проект по оцифровке архивов. Причем я написал, что им это ничего не будет стоить, потому что у нас некоммерческий проект, работают волонтеры и платить не нужно.
Но мы спасли архив иркутского радио «Восток», 100 тысяч рулонов, он теперь в эфире. Огромное достояние. 30 тысяч пленок из этого архива мы уже подарили тому Гостелерадиофонду, который расформирован указом Путина. И вот такое дело происходит повсеместно.
В общем, в резюме, я вам скажу, Иван Никитич, что дела плачевные, потому как молодые люди, а, в основном, сейчас возглавляют ТРК молодые люди, они плохо представляют себе, чем они владеют. То есть весь интеллектуальный гумус лежит под спудом и никто не знает, что с ним делать, нет оборудования, нет специалистов. Даже элементарно нет специалистов, которые могут распознать, с чем они имеют дело, кто таков этот, который говорит, а какую ценность он имеет для русской культуры.
Иван Толстой: Сколько за годы вашего интереса к звуковым архивам удалось спасти?
Юрий Метелкин: На проекте «Старое радио» это радиоформатные фонограммы спектаклей, радиопостановки, музыкальная литература, поэзия, и так далее. Сейчас это около 30 тысяч фонограмм. Это в радиорежиме. Но есть еще более уникальные, не тиражированные записи, такие как вечера встреч в Центральном Доме Литераторов, вечера встреч в Центральном Доме Работников Искусств, то есть ЦДЛ, ЦДРИ, Дом-музей Марины Цветаевой. Я называю то, что я уже оцифровал. Сейчас я практически закончил оцифровывать Дом актера, также я еще работал в Мосархивом и получаю какие-то там возможные фонограммы в обмен на те фонограммы, которые я передаю. Так вот, таких фонограмм, которые расположены на Аудиопедии, это второй проект, который вмещает эти не радийные фонограммы, там еще наверное порядка 20-25 тысяч. Трудно посчитать, у меня нет счетчика, но это огромное количество. Итого, в районе 50 тысяч фонограмм спасено, это очень ценные фонограммы, включая голос Таирова, включая найденные неизвестные записи Бориса Пастернака, о которых мы с вами говорили в прошлой передаче.
Да, вот намедни я разыскал фонограмму, о которой столько пишут и говорят, с Анной Ахматовой, которая не типична. Мы привыкли слышать Анну Ахматову царственную, величественную, а здесь, как писала наша хороший друг Соня Богатырева, цитирую работу, которую я когда-то с ней записал, «Папка Мандельштама»… И вот эта «Папка Мандельштама» - это аудио воспоминания Сони Богатыревой. Стоит напомнить слушателям, что Софья Игнатьевна Богатырева, профессор в Денвере, приезжала в Москву и мы с ней записали воспоминания о том, как ее семья 9 лет в сталинское время хранила и восстанавливала, воссоздавала архивы Мандельштама. Все это можно послушать в этой работе. И там она упоминает об одном случае, когда у исследователя и философа эллинистической культуры Ивана Дмитриевича Рожанского, в доме которого бывала Анна Ахматова и любила там бывать, состоялся застольный разговор. Это, если не ошибаюсь, 1960-е годы. Анна Андреевна не знала, что ее записывают, и Софья Игнатьевна там тоже была. Она обратила внимание, что Иван Дмитриевич постоянно куда-то выходит. Как выяснилось, он выходил пленочку заряжать. И он записал, но это не кагэбэшная прослушка была, а дружеская, для истории и памяти. И счастье, что он это сделал. Расшифровку этой фонограммы, содержательную часть разговора, я прочитал в работе Льва Шилова «Голоса зазвучавшие вновь». В его статье есть расшифровка, в частности, этой беседы, где он говорит, что та Ахматова, которую мы привыкли слышать, та царственная и величественная, здесь - как баба ревнивая, почему-то присвоила себе Пушкина, чисто по-женски взревновала к Гончаровой, и поносила ее как только могла, обладая неким своим материалом, как о плохой матери, «и вот надо же было ей при четырех детях обязательно каждый вечер бегать танцевать». Что это такое говорила она. Может быть, я не дословно привожу ее текст. Досталось и Дантесу, и даже тем, кто жил в семье и вокруг семьи за неподобающее поведение по отношению к Пушкину, не осознание в то время, что он великий гений, а отношение к нему как к простому другу и человеку. Досталось всем. Такую Ахматову мы никогда не слушали, это теперь можно послушать, потому что эту запись я нашел, - вы не поверите - в своих архивах.
Иван Толстой: Зашифрована была?
Юрий Метелкин: Нет. Дело в том, что над самими архивами, над их атрибуцией я работаю сам, эту работу я не могу никому доверить, полагаюсь только на самого себя. Волонтеры же могут цифровать партии поступивших пленок, потому что бывают большие поступления, и мне помогают наши друзья и экспертная группа, которая может опознать, какая песня, кем написанная, и так далее. То же самое по фонограммам другого свойства разные есть эксперты. Они потом дают эти оцифровки ко мне, и у меня просто физически не хватает времени и рук разобраться с некоторыми завалами. Представьте себе, Марина Стич, мой партнер по Фейсбуку и интернету, и вообще по всем проектам, она ведет плотно «Старое Радио Подкаст» в Фейсбуке, у нас там огромная аудитория, причем целевая аудитория, люди, которые любят радиоискусство, любят русскую литературу, мы оттуда получаем ряд сведений. Она списалась с Софьей Богатыревой и говорит мне, что где-то должен быть разговор Ахматовой. Все читали, но никто не слушал. И дала мне телефон Надежды Ивановны Рожанской, дочери Рожанского. Я говорю, что быть не может, что такую пленку никто не скопировал. Действительно, не могу найти этот звук нигде, и даже никаких концов, куда можно было бы податься и где искать. Содержание разговора я освежил, просчитав шиловскую статью. И я лезу к себе в архив, который мне дала старая радийная семья Трацевских, и, вдруг, вижу надпись: «Ахматова – Бунин». Думаю: какая же связь, как это все совместилось? Открываю, начинаю слушать. Конечно, о Бунине там нет разговора, но там идет речь о пушкинской жене, и я понимаю, что передо мной эта фонограмма. Я опять лезу, сверяюсь с описанием текстовым, и понимаю, что передо мной та самая фонограмма, о который столько писали и говорили, но никто не слушал. Теперь эта фонограмма у нас есть, и это потрясающе – такую Ахматову мы никогда не слушали.
Иван Толстой: Мы обратимся к этой фонограмме в одной из будущих программ, а сегодня – голос режиссера Александра Таирова. Слово о Владимире Немировиче-Данченко, выступление в ВТО, запись 12 октября 1948 года.
Александр Таиров: Я помню, что когда прошло десять лет работы Камерного театра, то после спектакля, который был в кружке, вечером собралась наша труппа и ряд наших друзей и гостей. Был Владимир Иванович. И вот среди других коротких и шутливых речей, которые тогда там произносились, Владимир Иванович сказал приблизительно следующее. «Вот мы празднуем десять лет Камерного театра. Что это такое? Юность или зрелость? По этому поводу, - говорил он, - я вспоминаю, что когда я был начинающим писателем, я написал небольшой рассказ, в котором я сказал: «В комнату вошел пожилой человек 32 лет». А сегодня, если бы я его писал, то я бы написал: «В комнату вошел молодой человек 48 лет». Это была не только шутка, которая корреспондировала с тем, что он хотел сказать относительно того много или мало десять лет для театра, это, если хотите, в этом отразилось очень многое во взглядах Владимира Ивановича на то, как он подходил к фактам жизни и искусства. Он подходил к ним всегда, беря их в комплексе происходящего, включая в этот комплекс и то явление искусства, с которым он сталкивался, и самого себя в качестве воспринимающего это искусство. Вот это особое умение раскрывало перед ним свойство видеть очень многое, не как большие художники, великие художники, которые как-то отрешены от жизни. Про Владимира Ивановича можно сказать обратное. Сила Владимира Ивановича заключалась в том, что он всеми своими порами впитывал всегда жизнь. Он был всегда неразрывно связан с жизнью, жизнь была для него источником творчества и, может быть, высшим творчеством и высшим достижением художника. Он, вероятно, считал умением творить жизнь.
И если присмотреться к жизни Владимира Ивановича, то можно сказать, что этим искусством он обладал в высшей мере. Он страстно любил театр, он очень любил музыку, он очень любил балет. Увлечение его балетом было постоянным, неизменным и страстным. И я вспоминаю, как в Ленинграде я пришел как-то в бывший Мариинский театр, ныне Театр оперы и балета Кирова, и застал в ложе директора Владимира Ивановича. Это было незадолго до войны. Шел балет. Не помню сейчас, к сожалению, какой. Мы оба с большим интересом и очень увлеченно следили за сценой. Вдруг я заметил, что Владимир Иванович пошатнулся на стуле и откинулся назад. Меня это забеспокоило. Я посмотрел на него и вижу, что возле носа он держит руку с носовым платком. «Владимир Иванович, что с вами?» «Ничего, ничего, пройдет». Потом я увидел, что ему стало еще хуже. Я его вывел из ложи, мы подошли к умывальнику, оказалось, что у него просто ручьем льет кровь. Он говорит: «Ничего, не беспокойтесь, это для меня хорошо. Врачи говорят, что это даже полезно, когда у меня время от времени выходит кровь». Мы постояли там, пока прикладывали ему холодную воду, пока кровь перестала течь, потом вышли в комнату возле ложи и я его уложил на диван. Через некоторое время он поднялся, я говорю: «Ну, Владимир Иванович, теперь пойдите, я вас отвезу домой». «Нет, что вы! А балет? Я должен досмотреть балет». И, несмотря на все мои уговоры, мы вернулись вместе с ним в ложу и он досмотрел балет. Вот в этом моменте, мне кажется, очень видно всю сущность того, как жил Владимир Иванович, как умел он страстно наслаждаться искусством, и как умел он горячо и властно это искусство творить. Искусство, которое, как я говорил, для него неразрывно было связано с жизнью. Может быть, в силу именно этой связи, которая для него была неразрывна, между искусством и жизнью, он так широко, открыто и с огромной искренностью принял Великий Октябрь. Мне в эти дни приходилось много с ним видеться. И в первые дни после Революции, и позднее, когда мы вместе работали в журнале «Культура театра», на ряде редакционных совещаний и так дальше.
И меня всегда поражала та непосредственность, смелось и верность суждения, которую я наблюдал в нем во всем, что касалось современности, чувствования современности, чувствования единого дыхания, каким должно жить искусство со своим временем. Так как у меня нет плана моей беседы с вами, моих воспоминаний о Владимире Ивановиче, которого я очень искренно и нежно любил, то я бы мог, вероятно, привести еще очень много моментов из наших встреч. Но я полагаю, что я это сделаю как-нибудь отдельно, может быть, написав о Владимире Ивановиче и как-то отдам Владимиру Ивановичу то, на что он имеет право, и передам этим мою благодарность за то, что он жил и работал в наши дни.
Иван Толстой: Александр Таиров, слово о Владимире Немировиче-Данченко, выступление в ВТО, запись 12 октября 1948 года, спасенная и возвращенная в культуру стараниями создателя сайта «Старое радио» Юрия Метелкина. Жизнь в архиве. Продолжаем беседу.
Юрий Иванович, что у вас сейчас в компьютере, на этих старых магнитофонах катушечных и так далее? Чем вы сегодня заняты?
Юрий Метелкин: Сегодня я занят тем, что я с утра поставил видео материал. Надо сказать, что в совместном проекте с Домом актера мы решили экспонировать их видеозаписи и доберемся, видимо, и до фотоархива. То есть у нас в проекте «Старое радио» появилось некоторое расширение, мы завели потоковое видеовещание «Старое Радио AudioPedia» в You Tube, используя их профессиональную площадку. Я туда загружаю теперь совместный богатейший видеоряд от Дома актера. Сегодня с утра я поставил вечер 90-х годов с Марией Владимировной Мироновой. Интереснейшая запись, которую в сети не найти, ее нет, а, стало быть, того, чего нет в сети, – не существует, потому что люди не могут пользоваться. Сегодня цифровое пространство резко разделило хранителей ценностей от публикаторов. Я не являюсь коллекционером, но я публикатор. И самая сейчас мощная площадка русскоязычная в этом смысле - это «Старое радио», подкаст «Старое радио» в соцсетях - в Контакте, в Фейсбуке, в Твиттере. Средненедельный охват наших публикаций сегодня - более полумиллиона человек. И там все – и артисты, и сценаристы, и старые радийщики, и технический состав. Всем очень нравится, мы всех притягиваем к разговору, люди шлют архивы, фонограммы, фотографии или говорят, где что лежит, чего мы не знаем, где-то в закоулках что-то сохранилась. То есть идет обширная переписка. Естественно, что на Марию Миронову полно любителей.
А дальше я сейчас занимаюсь, просто там нужна еще некая реставрационная работа в видеоматериале, это из трех частей, длящийся около 3-х часов вечер воспоминаний о ее муже, Александре Менакере. Вы помните этот знаменитый дуэт Миронова и Менакер. Надеюсь, что до вечера я смогу его сделать и тоже поставлю, как публикатор, и поставлю его на You Tube в рамках совместного проекта с Домом актера. Вообще надо сказать, что Дом актера это богатейший архив, который был очень мало исследован, и теперь мы почти заканчиваем его исследование. Дальше идет работа – реставрация, публикация, оповещение об этих находках. Там много очень ценного материала, там есть голоса актеров, которые, извините, имели первый ангажемент в 1884 году, например, а умерли они в 1938 или 1940. И этих голосов не было у этих театров. И мы говорим театрам: ребята, пожалуйста, вот есть голоса. Они счастливы, когда мы возвращаем таких стариков.
Иван Толстой: Юрий Иванович, есть ли люди которые пошли по вашей дорожке? Которые в других городах или в Москве что-то стараются делать, спасать звуки?
Юрий Метелкин: Люди, может быть, и есть, но мощных публикаторов я сейчас особо не вижу. Может быть, они поздно начали. Когда я начинал 10 лет назад это была выжженная территория, никто не интересовался, не занимался, никто не понимал ценности. К слову и к чести хочу сказать, что я знаю мощнейшие организации, которые пошли по этому пути, не идя по нему ранее, особенно не обращая внимания на архивы. Это Радио Свобода, которое сейчас очень пристально и плотно занимается своими архивами. Это Русская служба Би-Би-Си, которая сохранилась сегодня в небольшом отделе, но они тоже начали, еще до расформирования русскоязычной редакции в Лондоне, они уже начали обращать внимание на архивы. Я уж не говорю о том, что я стал замечать, что, допустим, тот же Гостелерадиофонд, который раньше ни сантиметра не выдавал, а все прятал, стал делать публикации. Мы с ними общаемся в соцсетях. Вот сейчас с ними Марина Стич общается, наша редактор в соцсетях, она говорит им: ребята, дайте нам этот спектакль 1948 года, что он у вас лежит? Они вдруг выставляют. Большое им спасибо и большой поклон, потому что это редкие вещи, их никто не знает, их надо возвращать на место.
Я хочу сказать, Иван Никитич, самую главную вещь. Ведь смотрите, что случилось. У нас советское пространство в правовом смысле – авторские и смежные права на произведения – было отрегулировано очень специфическим образом, и практически оно было в каком-то полузачаточном состоянии. И ведь никто не работал сам на себя, все работало по заказу государства. Все фильмы, и так далее. Может быть, кроме мелких поделок, кустарщины. Когда мы пришли в современное пространство, подписали все хартии и правоустанавливающие документы, выпустили «Закон об авторском праве», получилась очень страшная вещь. Старый наш контент, наше старое наследие резко отрезалось от современной информационной среды, его никто не использует, потому что невозможно раскопать права. Очень затратно, очень дорого. На любое произведение, за что ни возьмись, все не отрегулировано, это огромная затрата. А зачем бизнесу это, если можно пойти, купить ведро «Рабыни Изауры», сделать 600 серий «Улиц разбитых фонарей». Ведь что нужно сегодня, вчера и позавчера тому, кто владеет медиапространством? Одна головная боль с утра - чем забить сетку вещания. И, естественно, любой бизнесмен думает, что чем дешевле, тем лучше. А чем дешевле? Это вот этими дешевыми сериалами.
И у нас произошла дикая замена контента. У нас был хороший контент, пусть даже советский, он сделан очень качественно, потому что все делалось за три копейки лучшими силами, лучшими профессионалами, и мы вот это все отбросили, этот контент ушел, пришел контент не наш. Хороший или плохой, но он пришел. И мы живем сегодня на совершенно постороннем для нас контенте. То есть произошла подмена контентов. И нет ни одного нормального механизма по возвращению и вводу его назад. Коммерчески он не пригоден, ни один коммерсант с ним не связывается. Тогда что мы получили? Пустое цифровое пространство, которое создано не для нас, не нашей ментальности. Я не к тому, что все плохо или все хорошо, я говорю о синтезе – его не происходит. Современная молодежь путает Пастернака с Пушкиным, и вообще некоторые не знают, кто это. Вот, к чему мы пришли.
Иван Толстой: А почему не выгодно на государственных каналах или даже на частных пускать старые записи, старое видео? Ведь за него даже уже никому платить не надо?
Юрий Метелкин: Платить-то как раз, выясняется, надо, потому что срок охраны авторских прав за сто лет вырос до ста лет. Если он в начале ХХ века был в районе двадцати восьми-тридцати лет, то сегодня он в районе ста лет. Это благодаря лоббированию и продлеванию корпорации Микки Маус - когда у них кончались права, они удлинили один раз их, потом второй раз пролоббировали. А весь мир подчинился. Почему бы и нет, когда бесплатно можно сделать?
Иван Толстой: Вы имеете в виду Диснея?
Юрий Метелкин: Да. Благодаря им пролоббирован срок охраны авторских прав практически до ста лет. Все остальные корпорации европейские тут же подстроились. А мы пришли на это пространство уже когда оно было сформулировано, подписали все документы. И мы закрыли всё. Какого-нибудь Валентина Катаева на сто лет, его нельзя использовать, пока не найдешь какого-нибудь наследника.
Иван Толстой: А как вы справляетесь с проблемой авторских прав? Вы ведь вывешиваете в открытое пространство старые записи?
Юрий Метелкин: Я старые записи вывешиваю в открытое пространство, потому что я всегда, на всех конференциях и в Общественной палате, где я делал более десяти докладов, при Президенте говорил, что этот закон – ересь, он требует пересмотра. Освободите советскую часть до 1993 года от прав наследников, потому что мы его просто хороним таким образом. Расшить и разобрать его невозможно, это десятки тысяч дней поисковых работ и десятки тысяч долларов. Вот, в чем проблема – бизнес не может его использовать, потому что очень дорого разыскать всех наследников. Того же Бабеля, Валентина Катаева, да кого угодно, и ваших ближайших родственников в том числе. Хотя вы-то, может, наиболее доступны. И в этом проблема. Отсюда - он не выходит на первую информационную поверхность, потому что его доставить можно только путем волонтерским. Мы получаемся практически пиратами. Но за 10 лет почти ни одной претензии. Была претензия от наследников Бабеля. Какой-то уполномоченный человек связался и сказал: «Все, нашего убрать!». Я говорю: «Я -то уберу, 36 фонограмм Бабеля, которые есть на «Старом радио», исчезнут в этом море и никто не заметит. Но Бабель перевернется в гробу от того, что вы сделали, потому что его и так уже никто не помнит из молодого поколения. Что же вы делаете? Я-то уберу, а на торрентах вы его уберете? А в огромном пространствах интернета вы его уберете?». Он говорит: «Мы всем разослали письма». Я говорю: «Ну-ну, ха-ха, посмотрим, что будет». В итоге, я говорю: «Послушайте, у нас огромное количество аудитории, 60 стран мира в сутки слушают. Если вы говорите о деньгах, вы торгуете дисками Бабеля в Америке, пожалуйста, давайте свой текст на страничку Бабеля, которая у нас, и это будет промоушн для вас». Она говорит: «Мы подумаем». И передала согласие. Они дали текст, я поставил на Бабеле то, что они хотели. Есть и такие варианты.
А многие, как Михаил Садовский, поэт огромного массива детских пионерских песен, которые мы знаем, он жив, мы с ним общаемся, он передает мне и просит: «Поставьте, пожалуйста, все забыли, что я был на свете, включите вот эту кантату, вот эти песни поставьте в эфир». Таких очень много.
Иван Толстой: Юрий Иванович, вы счастливый человек?
Юрий Метелкин: Я счастливый, потому что я нашел себе дело жизни, я радуюсь каждое утро, что передо мной неизведанное. Это как грибная охота – впереди какие-то красивые белые грибы.
Иван Толстой: И самого главного пока еще не нашел.
Юрий Метелкин: Конечно!
Иван Толстой: И на этом мы заканчиваем беседу с создателем сайта «Старое радио» москвичом Юрием Метелкиным. Мы условились, что Юрий Иванович еще не раз осчастливит нас записями из своих невероятных, спасенных им звуковых архивов.